Вспахав участок, Степан остановил трактор, выпрыгнул из кабины, поглядел на пустые руки Митрича и, не спрашивая ничего, широким махом побежал к углу гаража. За ним, чуя нехорошее, пустился семенить ножками и тот. Эх, надо бы ему там самому копнуть вчера, на ночь глядя! Может, и верно Стёпка учуял там чего… Пошли за ними и Лазарь с Игорем.
Степан двумя тычками лопаты вывернул пласт дёрна, запустил в ямку пятерню, погрёбся, и ухватил за горлышко неглубоко спрятанную бутылку.
— Тащи! Чего сидишь? — задрожал голосом Митрич.
— Минуточку. Давайте всё зафиксирруем, — остановил Лазарь Степана и огляделся. — Запоминаем все: в полуметрре от западного угла гарражного стрроения, на глубине… Какая глубина?
— Штыка лопаты, — подсказал Митрич. — Это двадцать пять сантиметров…
— На глубине штыка лопаты, — монотонно продолжил Лазарь, — обнарружен объект тёмного стекла…
— Кой на хрен объект! — взревел Степан и выдернул бутылку. — Пустая, кажись! — посмотрел он сквозь неё на баню, за которой ещё висело низкое солнце.
— Нет, чего-то в ней есть! Фиксирруем!
Степан грохнул бутылкой об угол гаража, она разлетелась, обдав мужиков слабым духом первача.
— Бумажка, гляди, прилипла к донышку! — крикнул Митрич. — Не затопчи и дай сюда! — Он перехватил у Степана мокрый листок и протянул его Лазарю: адвокат ведь присутствует на месте обнаружения…
— Вы не поверрите, что я сейчас скажу, — глянув в листок, произнёс Лазарь. — Это статья Грражданского кодекса нашей великой дерржавы! Читайте! — И вернул Митричу.
— «В соответствии со статьёй 233 Гражданского кодекса,… так…, — дрожа всем телом прочитал Митрич, — найденный клад поступает в собственность лица, которому… принадлежит земельный участок»… Это значит колхозу! — возвысил он голос и, не в силах от волнения читать дальше, передал листок Игорю.
— «В том случае, если клад был найден кем-либо без согласия на это собственника земельного участка, где клад был сокрыт, клад подлежит передаче собственнику земельного участка», — прочитал Игорь и плюнул в листок. — Чего это значит, Лазарь?
— Это значит, что колхозу, как собственнику земли, прринадлежат осколки найденной нами бутылки и листок извлечения из Кодекса. Ну, и как я полагаю, всё то, что мы ещё можем откопать в усадьбе… И больше это ничего не значит, — заключил адвокат. — А вот и ёщё наследник перрвой очерреди пррибыл, — увидел он вышедшую из «буханки» Любу. — И для неё это ничего не значит.
«Здравствуй, девочка моя! Моя кровинка! Моя последняя надежда! Я так давно не говорила с тобой! И ещё больше не видела тебя! А так хочется посидеть вдвоём, прижать тебя к груди и всплакнуть от горькой жизни! Почему ты не звонишь и не пишешь? Или этот дурацкий суверенитет и у вас испортил жизнь? Меня он выгнал из Таллинна в Вильнюс и не знаю, куда прогонит дальше. И всё это из-за моей глупости. Зачем я поддалась уговорам и сменила фамилию Викмане на Обрюхова? И некрасиво, и опасно. А всё моя глупая страсть и доверчивость… Прибалты не смотрят на человека, для них главное — фамилия в паспорте. И я теперь для них не человек. А это так тяжело! У меня нет работы, кончились деньги, и твоя маман теперь не знает, как жить и что будет дальше. Обрюхов бросил меня одну, а я столько с ним возилась! Он оказался не столько Никодимом, сколько Негодяем. Осчастливил меня своей противной фамилией и уехал в Россию, кажется в Рязань. А мы ещё не разведены, и я не могу поменять паспорт. Как ты-то, девочка? Так всё и работаешь в своём Великогорске? Есть ли кто-нибудь у тебя сейчас? Сколько можно быть одной? В Москву не собираешься? Я вот хочу продать чего-то из вещей и приехать к тебе. Ты можешь встретить меня в Москве? Напиши поскорее. Или, может быть, сумеешь позвонить? Я живу сейчас у друзей, у них есть телефон. Позвони! Обнимаю тебя и крепко целую! Твоя бедная мама».
Люба отложила письмо, посмотрела на штемпели на потёртом конверте. Господи, письмо болталось где-то больше месяца! Ну, почему она сама не позвонила за это время, у неё же есть и домашний, и рабочий телефоны!? Слава богу, хоть свой написала! А почему она живёт у друзей? Куда делась квартира в Вильнюсе? Там были погромы после битвы за Вильнюсское телевидение, и что? После этого Обрюхов сбежал от неё в Рязань? Ну, почему не пишет?
Люба поднялась на второй этаж, сказала секретарше, что на минуту, и без доклада вошла в кабинет. Кольчугина была не одна — в кресле напротив сидел герой Великогорских событий последних месяцев, вальяжный красавец Ефим Шалый, как чёртик из табакерки, выскочивший из младших научных сотрудников в политические деятели российского масштаба. А всё у него началось с интервью молодёжной газете в очередную годовщину Чернобыля. Не вдаваясь в научные дебри, молодой кандидат физических наук сказал, что Великогорский Чернобыль тоже уже зреет на окраине города. У страха глаза велики, Великогорские обыватели вывалились (теперь это можно) на улицы с требованием закрыть стройку. Шалый стал их кумиром, его выдвинули кандидатом, и он враз выиграл выборы в Верховный Совет страны. Дальше ему подфартило оказаться на одной улице с десантниками, посланными на усмирение Белого дома, и он сказал: «Братцы, если пришли убивать народных избранников, начните с меня!» И, красивый такой, встал перед ними, распахнув чёрный плащ. «Братцы» послали его подальше. Но героизм Шалому был зачислен, потому что десантникам больше было охота в казарму, чем стрелять в таких вот придурков. Сцену наблюдали из одного окна Белого дома, и Шалова, не вдаваясь в суть, полюбили оттуда. Ну, и пошло!..
…Люба извинилась, что ворвалась без доклада и хотела повернуться обратно. Но Кольчугина остановила, а следом и Шалый поднялся из кресла, с глупой мальчишеской улыбкой представился и сказал, что много слышал о ней от Игоря Сокольникова, а теперь рад познакомиться лично.
— Как он там? Я не была у него.
— Я тоже давно не был. Вроде, держится. Подавал апелляцию — пустое дело, хотя ясно же, что судили не столько за приготовление к мошенничеству, как писал его бывший адвокат, сколько за прокат порнухи на дому. А теперь эти фильмы крутят не только в салонах, но и в кинотеатрах, и хоть бы что. Я тоже писал депутатский запрос Генпрокурору. Вопрос «оставлен без удовлетворения»… Смотрел несколько ваших передач. Красиво раскручиваете людей! Жаль, не был вашим героем.
— Дело-то я, думаю, поправимое, а, Любаш? — подсказала Кольчугина. — Тем более такой повод… Ефим Борисович назначен к нам представителем президента!
— Интересно. Надо подумать…
— А чего тут думать? Самый молодой полпред президента в России… А ты чего ко мне?
Люба рассказала о письме маман, попросила разрешения позвонить в Вильнюс.
— Ну, какой вопрос? Звони, конечно. Вот, недобитые, что делают…
Шалый покопался в портфеле, что стоял у кресла, достал увесистый аппарат, спросил у Любы номер Вильнюсского телефона, набрал его и подал ей. Она послушала и растерянно вернула телефон.
— «Набранный номер не существует»…
Шалый набрал ещё раз, услышал тот же механический ответ и спросил:
— Адрес отправителя есть? Давайте, я позвоню консулу, пусть проверит, что там случилось.
— Ой, спасибо вам! Столько хлопот… Я буду вам очень обязана, — выговорила она, чувствуя, что краснеет и как её тянет ещё раз посмотреть на гостя Кольчугиной, который стоит перед ней, — высокий, кудрявый, крупноглазый и тоже краснеющий пятнами на щеках и шее…
Люба спустилась в монтажную. В последние недели она сама монтировала материал, вдрызг поругавшись с Серафимой из-за того же Игоря. Давно потерявшая гражданского мужа из-за того, что курит и превращается не то что в воблу, а прямо в мумию или даже в стиральный валёк, Серафима всё время приставала к Любе свести её с Игорем поближе. «Я бы цепью тебя привязала к нему, да ведь он оборвёт и её», — ответила Люба, на что Серафима страшно обиделась, выпалив: «А я бы таких кукол, как ты, самих на цепь сажала, чтобы не мешали жить нормальным бабам!» Ну, и нашла коса на камень! Обе потом бегали к Кольчугиной с заявлениями развести их по разным программам. Та сказала: «Разбирайтесь сами, не хватало мне ваших дрязг!»
А тут Игоря как раз отдали под суд и влепили восемь лет колонии общего режима за то, что при обыске в его квартире нашли несколько колод карт, помеченных краской, светящейся при ультрафиолетовом облучении, и тряпичный пояс с ячейками для батареек. Слава богу, источника ультрафиолета в доме не оказалось, а то бы докопались и до места его изготовления в радиофизическом НИИ. Впрочем, может быть, и не стали бы так-то уж копать, поскольку главная задача у следствия была найти, за что посадить слишком развернувшегося и строптивого кооператора, не желающего никому заносить излишки прибыли. А для выполнения такого задания хватило конфискованного видеомагнитофона и набора кассет с «фильмами порнографического содержания, не предназначенных для широкого показа». Но, коль скоро статья там не шибко щедрая на отсидку, в дело пошли колоды помеченных карт и «пояс для источников питания источника ультрафиолетового излучения», а, стало быть, «для приготовления мошенничества в особо крупном размере». Правда, размер мошеннических выигрышей Игоря никто высчитывать не стал, поскольку в деле числился всего один пострадавший, да и тот играл с ним на мифический клад, так и не обнаруженный на территории колхоза «Ударник». Но, если бы нашли, да он оказался огромным, да его бы выиграл Сокольников И.А., то… В общем, неучтённый «особо крупный размер» вполне потянул на восемь лет заключения.
