Я огляделась — кругом родственники, сотрудники, знаменитости, принимавшие этот дар, а потом увидела Хораса: он внимал музыке. Казалось, он вглядывается в нее. Другого для него не существовало. Я поняла: он весь сосредоточился на виолончелистке, женщине, полностью подчиненной технике и духу ее искусства, и ничто не в силах заставить его отвести от нее взгляд. Поначалу я было подумала, что она станет очередной добычей его похоти. Но должна признать, дело было не только в этом. В тот момент он желал не только ее. Хорас вполне мог так же вожделеть пианиста, пальцы которого бегали в такт голосу виолончели, отрывали ее от земли вопреки закону тяготения, силой не то механики, не то гипноза. Их искусство слагалось из общего мастерства, состоящего из завитков и винтиков, канифоли и клавиш и заученного ритма. Именно они духовно укореняли невзрачную виолончелистку в черном в этой земле. И мне было отрадно думать, что она находится там, куда Хорасу ходу нет, несмотря на все его богатство и власть. Он может соблазнить ее, нанять, развлечь своими каламбурами. Может забрать ее себе, плавать вокруг белым лебедем, но туда, где она сейчас, ему не попасть никогда.
Под последней страницей, написанной много лет назад, мисс Ласкети приписала:
Где ты теперь, милая Эмили? Пришлешь мне свой адрес, напишешь в ответ? Это послание я хотела отдать тебе еще на «Оронсее». Почему? Как я уже сказала, я узнала, что ты, как и я в юные годы, подпала под чары одного человека. Я думала, что смогу тебя спасти. Я увидела тебя рядом с Сунилом из труппы «Джанкла», и мне это показалось чреватым бедой, ты попала в очень опасное положение.
Но я не отдала тебе письмо. Испугалась… не знаю. Все эти годы я гадала, что с тобой сталось. Смогла ли ты высвободиться. Я же знала, что на некоторое время погрузилась во тьму, ненавидела себя, пока не вырвалась из этого круга. «Переживи отчаяние в юности и никогда не оглядывайся назад», — сказал один ирландец. Я так и поступила.
Напиши мне
Перинетта
Через два года после получения письма мисс Ласкети я приехал на несколько дней в Британскую Колумбию, и в моем гостиничном номере раздался звонок. Было около часа ночи.
— Майкл? Это Эмили.
После долгой паузы я спросил, где она. Думал, в каком-то далеком часовом поясе, в некоем европейском городе, где уже наступило утро. Оказалось — она всего в нескольких милях от меня, на одном из островов в заливе: на ее часах тоже была глубокая ночь. Она сказала, что обзвонила несколько гостиниц.
— Ты не сумеешь вырваться? Я прочитала эту заметку про тебя в «Джорджия стрейт». Мы можем повидаться?
— Когда?
— Завтра?
Я согласился, записал, как добраться, и, когда она повесила трубку, остался лежать на восемнадцатом этаже отеля «Ванкувер» — сон как рукой сняло. «Поезжай паромом из Хорсшу-Бэй до острова Боуэн. Паром в половине третьего. Там я тебя встречу».
Я так и поступил. Мы не виделись пятнадцать лет.
На второй день плаванья по Средиземному морю случилось сразу очень многое. Днем «Джанкла» давала представление, и, выйдя на бис, они вызвали желающих на подмостки, и те участвовали в номерах. Одной из желающих оказалась Эмили. Вскоре она уже кружилась в горизонтальной плоскости — того и гляди, сорвется с рук Сунила.
Пассажиров, вышедших на сцену вместе с Эмили, пригласили составить верхний уровень живой пирамиды. Как только они вознеслись вверх, пирамида медленно зашагала по палубе, будто некое существо со множеством рукавов. Оказавшись у ограждения, акробаты, стоявшие в основании пирамиды, стали раскачиваться, чем перепугали своих добровольных помощников — те принялись кричать не то от страха, не то от некой неожиданно открывшейся им внутренней радости. Постройка из человеческих тел — некоторые все еще вскрикивали — медленно развернулась и снова двинулась в нашу сторону. Одна Эмили была спокойна, горда собой, и, когда пирамиду разобрали, именно ей выдали небольшой приз. Под звуки фанфар ее снова подняли на плечи одного из акробатов. Обитатели «кошкиного стола», в том числе мистер Дэниелс, мистер Гунесекера и все мы трое, громко зааплодировали. Сунил, небрежно стоявший на плечах у другого актера, подошел и застегнул у нее на запястье серебряный браслетик. Был неловкий момент, когда у нее чуть не подогнулись колени, — судя по всему, серебряная застежка прихватила или поранила ей кожу. Сунил поддержал ее одной рукой, а ладонь другой поднес ей ко лбу, успокаивая. Потом Эмили опустили на палубу, Сунил смазал царапину на ее запястье каким-то снадобьем, а потом она храбро подняла руку, чтобы все видели браслет — или что там блестело у нее на запястье. Представление труппы «Джанкла» состоялось ближе к вечеру, и, когда оно завершилось, пассажиры по большей части вернулись в каюты, отдохнуть или переодеться к ужину.
Вечер, несколько часов спустя. Мы с Кассием встретились в той же шлюпке, где сидели две ночи назад, — тогда удалось выяснить, что сегодня у Эмили здесь назначена встреча. Мы сидели в жаркой темноте и ловили обрывки разговора между Эмили и тем, с кем она встречалась. Представился он Люцием Перерой. Таинственный Перера, Перера из уголовного розыска! Пришел поговорить с моей кузиной и раскрыл ей свою тайну.
— Я не знала, что вы — это вы, — проговорила Эмили.
Я мысленно перебирал все голоса, которые слышал или подслушал за время путешествия, но этот голос мне точно был незнаком. Поначалу они болтали о пустяках, потом Эмили спросила, как там узник. Перера в ответ передразнил ее озабоченный тон. А потом спросил, знает ли она хотя бы, в чем именно виновен узник?
Было слышно, как Эмили ушла.
Мистер Перера остался. Ходил взад-вперед прямо под нами. Мы оказались над головой у одного из старших офицеров полиции Коломбо — так близко, что услышали, как чиркнула и вспыхнула спичка, когда он закурил.
А потом Эмили вернулась.
— Простите, — сказала она.
И ничего больше. Разговор возобновился.
Судя по голосу, Эмили была усталой, сонной, хотя ей и любопытно было узнать про Нимейера. А когда Перера начал проявлять нетерпение, она просто ушла. Не захотела продолжать разговор. Я часто подмечал в ней это — Эмили никому не позволяла пересекать определенные барьеры. Несмотря на авантюризм и хорошее воспитание, она могла замкнуться и резко повернуться спиной. Но в тот вечер она почему-то вернулась и продолжила разговор с Перерой. Из вежливости? Ее дружелюбие казалось мне притворным. Я вспомнил слова, которые услышал несколько дней назад от Сунила: «Он к тебе бегом побежит». А потом Перера будто бы откликнулся на мои мысли, — видимо, он сделал некое движение, может дотронулся до нее, потому что она сказала:
— Нет. Нет, — и тихо вскрикнула.
— Это тот браслетик, который ты выиграла? — пробормотал он. — Покажи-ка руку… — Голос был строг, можно было подумать, он проверяет какие-то одному ему известные данные. — Давай руку.
Мы будто бы слушали радио в темноте.
— Так это… — начал было он.
Потом звуки борьбы. Там что-то происходило. Разговор прервался. Громкий выдох прямо в деревянную обшивку нашей шлюпки, потом падение тела. Шепот, женским голосом.
Мы с Кассием замерли. Не знаю, сколько мы так просидели. Очень долго. Пока шепот не стих и не наступила тишина. Потом мы вылезли из шлюпки и увидели распростертое тело, мужские руки словно пытались зажать окровавленный разрез на горле. Видимо, то был мистер Перера. Мы медленно двинулись к нему, но тут тело вдруг дернулось. Мы застыли, потом бросились в темноту.
В каюте я сел на верхнюю койку и уставился на дверь, не зная, что делать дальше. Мы с Кассием не заговорили, не произнесли ни слова. Просто убежали. Если с кем я и мог бы поговорить, так с Эмили, но только не в этом случае. Видимо, у нее был нож, подумал я. Мысли выключились, я продолжал таращиться на дверь. Она открылась. Вошел Хейсти с Инвернио, Толроем и Бэбстоком; я откинулся на подушку и притворился спящим, а сам вслушивался в то, как они негромко переговаривались и делали ставки.
* * *
Мы с Кассием сидели на полу в каюте Рамадина. Было раннее утро, мы оба поняли, что должны обсудить увиденное с Рамадином: он самый рассудительный из нас, он всегда знает, как поступить. Мы пересказали ему подслушанный разговор, описали, как Эмили ушла и вернулась, что сталось с мистером Перерой, как лежащий человек цеплялся за собственное горло. Наш друг сидел и молчал, ничего не предлагая. Он тоже был ошарашен. Мы долго молчали, как после той истории с песиком и мистером де Сильвой.
Потом Рамадин произнес:
— Тебе всяко нужно с ней поговорить.
А я уже успел повидаться с Эмили. Она едва доползла до двери, чтобы впустить меня, сразу же упала обратно в кресло и снова заснула, раскинув руки и ноги. Я наклонился и потряс ее. Она сказала — всю ночь ее терзали странные сны, наверное чем-то отравилась за ужином.
