«Шпага или рог?» – подумал матадор. Чуть-чуть отпрянув, точным жестом вонзил он шпагу в бычью плоть.
«Шпага!» – понял Вечно Живой, летя в бесконечную пустоту. Встал на колени. Вздернул черную немеющую губу – кровавая пена изо рта. Неловко завалился на бок, отряхивая песок с копыт. И умер.
На арену посыпались – сомбреро, мантильи, пончо, шали, простые пиджаки и шляпы, винные бурдючки, перчатки, веера. Это был триумф быка и тореро. Оба сыграли на славу.
Быку отрезали ухо и преподнесли тореро, что устанавливало их вечную связь. Тореро, помахивая теплым ухом, раскланивался. А Вечно Живого взвалили на тележку, запряженную парой лошадей, и совершили почетный полукруг. Тем временем как песок разглаживали для следующего боя. Коррида не знала отдыха и завершилась заполночь – семью заколотыми быками и множеством наградных ушей.
– О, бычье ухо! Как бы хотелось подержать в руке! – возбудилась Шурочка. – Большое, крепкое и волосатое, почти живое! Так эротично…
– Да ухватись за Пакино – не прогадаешь, – довольно зло сказал Василий.
Он вообще был потрясен и сбит с толку. Орал время от времени «торо!» и «олле!», но, кажется, дух Илий пошаливал, вселяясь то и дело в быков, – Василий живо ощущал уколы пикадоров, издевки бандерильерос. Раз еле удержался, чтобы не боднуть Пако. Глаза его устрашающе покраснели.
– Купим черные очки, – заботливо сказала Шурочка. – А то глаз – совсем рубиновый. Как у какого-нибудь… Моктесумы.
– Глаз Моктесумы изумрудный, – заметил Василий.
– Что-оо?! – подскочила Шурочка. – О чем ты?!
– Читал где-то, – удивился Василий, – что глаза у него зеленые были.
Шурочка быстро заговорила с Пако по-испански, и тот из-под треугольного лобика неожиданно цепко, гипнотически, как тореро на быка, поглядел на Василия. «Зря не боднул!» – жалел Василий остаток вечера.
Грудь пятитысячного размера
Ранним мексиканским утром выехали они из города и поднимались все выше и выше, в горы, имя которым Сьерра-Мадре.
Пако вел машину, не сбавляя скорости на поворотах. В бирюзовом костюме он был особенно хорош. И глаза горели, как фары дальнего света, весело и уверенно, будто он отрезвлял алкоголика или производил операцию на чьем-либо незавидном носу.
– Странно, – сказал Василий. – Хирург, нарколог, а работает простым гидом.
– Я тоже удивлялась, – согласилась Шурочка. – Но Пако так влюблен в свою страну! Он считает, что немногочисленные пьяницы только дополняют ее красоты, как, впрочем, и люди с дефектами лица. Все это наше сокровище, говорит, и не желает усредненности. И я его понимаю…
Время от времени город открывался далеко внизу, будто летели на самолете. По обочине дымили здоровенные котлы и жаровни, где варили кукурузу и запекали форель. А впереди внезапно, вроде из кулис, выросли в небесной синеве две огромные конические горы. Одна дымила, подобно кукурузному котлу, другая же просто тихо сияла снежной вершиной, как-то по-женски, успокоительно. Хотя дух замирал от первобытной мощи. В громадной неподвижности ощущалась космическая сила, которая заставляет шагать гору и подпрыгивать твердь земную.
– Наши! – гордо сказал Пако, как если бы представлял членов семейства. – Попокатепетль – Дымящая гора. Истаксиуатль – Белая женщина.
Парочка завораживала. Как все пред ними мелко. Домики, машины, людишки и городишки. Все тлен, и вечны лишь они – вулканы. «То, что уходит, оставаясь», – вспомнил Василий загадку Кецалькоатля. Нет, это дребедень – вулканы не уходят, – еще бы не хватало! – они всегда на месте. Ну извергнутся. Выйдут из себя. Но это не ответ на загадку.
– Голова Попо вздымается почти на пять с половиной тысяч метров! – указал Пако на дымящую вершину обеими руками, так что машина некоторое время мчалась по своей прихоти. – А у Исты, помимо головы, есть шея, ноги, волосы, даже серьги в ушах, – полноценная сеньора. Но самая высокая ее точка – грудь! Пять тысяч триста! – И он поглядел на Шурочку, как бы сравнивая размеры. Она же добросовестно переводила Василию не только то, что говорил Пако, но даже взгляд его, в чем скрывался, конечно, некий умысел.
– Я совершил множество восхождений на грудь Белой женщины, – продолжал Пако. – Это наслаждение! Будь я Попо, не торчал бы рядом под парами, а рухнул бы давно в ее объятия. Конехо! – воскликнул, резко тормозя.
Кролик – конехо – неторопливо перебегал дорогу. Машину занесло так, что душа Василия горестно охнула, зато дух Илий, как ни в чем не бывало, произнес:
– Так интересен здешний мир флоры и фауны – ацтекский плотник и серая лиса, прыгостенный троглодит и белохвостый олень, мексиканский мушкетер и койот, не говоря о кроликах. Отлучусь, с вашего позволения. В кратер загляну. Не скучайте, адьос! – И порхнул в приоткрытое окно.
Внезапное торможение, пятитысячники грудей, отбытие духа привели Ваську в смятение.
– Напугался что ли, дурачок? – спросила Шурочка и достала серебряную треугольную флягу с зеленым камнем в виде глаза.
– За кролика! – ответил Васька, прихлебывая виски. И если это был тост, то произнесенный очень кстати. Кролик Точтли – Бог пьянства и разгула – живо откликнулся и явился, заняв место отсутствующего духа.
Васька не отрывался от фляжки, пока не опустели все три угла, а зеленый глаз прищурился. Уже вулканы скрылись в небесной дымке, но образ их не отставал.
– Шуреночка! – припал Васька к плечу. – Ты моя белая женщина Иста, и у тебя лучшая в мире грудь!
– Откуда знаешь? – игриво вопрошала Шурочка. – У меня же не пятитысячный размер.
– Знаю – уверен! – он попытался измерить пядью грудь, но Шурочка чуть ускользнула, оставаясь в то же время так близко, рядом.
– То, что уходит, оставаясь! – сообразил Васька. – Женская грудь! И вся отгадка.
– Ты, дорогой, горяч, как вулкан. Не называть ли тебя Попо? – И она прислонилась щекой к его щеке.
– Кстати, амигос, – вмешался Пако. – Кое-что о Попо. В начале прошлого века энтузиасты сельского хозяйства решили добыть из кратера вулканический пепел для удобрения садов, полей и огородов. На вершину поднялась группа из двадцати человек. Заложили динамит, рванули. Увы, вулкан откликнулся мощным извержением, сгубив участников операции. Плохи шутки с Попо!
– А со мною можешь! – разрешил Васька. – Шути! Только динамита не закладывай. А, к примеру, текилу или пульке – валяй, не обижусь…
– Клиент в хорошей форме, – добавила Шурочка по-испански.
– Прекрасно! – кивнул Пако, давя педаль, – поддерживай, и все устроится, как нельзя лучше.
Машина вылетела на неимоверно прямую автостраду, прорезавшую горы Сьерра-Мадре, перемахивавшую ущелья и каньоны, летящую мимо кактусов, напоминавших храмовые органы, мимо-мимо, мимо – ко второй вершине серебряного треугольника городу Акапулько, омываемому водами условно Тихого океана.
Когда на свет Божий является дитя человеческое, в тот же миг рождается какой-нибудь зверушка и на всю жизнь связаны их судьбы.
Васька Прун родился вместе с кроликом Точтли. Они были, как говорится, на короткой ноге. Бог пьянства и распутства без труда мог свернуть Ваську с пути истинного. Хотя кто с уверенностью отличит истинный от ложного? Это дело потяжелее, чем разобраться в опятах. Шаг влево, шаг вправо…
Слева и справа от дороги стройными рядами шли корабельные пальмы. Ваське казалось, что крепкие стволы подрагивают в любовном напряжении, извергая взрывообразно ажурную крону.
Уже тихоокеанский воздух дурманил голову, и Васька возбудился всем организмом, один из членов которого затвердел, как кокосовая пальма.
Чудилось, в легкой тени пальмовых рощ мелькают нагие нимфы, наяды и особенно пальмейры. То тут, то там высверкивали округлые, как грейпфрут, величины и достоинства.
– Шурочка, разобьем бивуак! На всю оставшуюся жизнь!
– Чего он хочет? – вмешался Пако. – Пипи или попо?
– Думаю, меня, – оживилась Шурочка. – В завуалированной форме. Под пальмой.
– О! – воскликнул Пако. – Губа не дура, как говорили в городе Теночтитлан. Амор под пальмой в традициях древних ацтеков. Пальма – стимулятор. Есть тысяча способов под пальмой! Но один, высочайший, – в кроне! В гнезде священной птицы пито. Будет время – проведу экскурсию.
Шурочка прикрыла глаза и влажной, как океанский воздух, ладонью провела по Васькиной щеке. Это было неизбывно-нежное прикосновение пальмового листа. Васька живо представил себя здоровенным чешуйчатым стволом, проникающим в трепетную крону.
– Ах! – выдохнула Шурочка, – скоро мы достигнем бивуака, где пальмы, пальмы, пальмы…
Из сложных слов, имеющих началом «теле», наиболее привлекательно – телепортация. Наукообразность смягчена простым составляющим – порты. И, вытесняя телегу, телепортация утверждается в русском языке и быту. Мгновенное перемещение в пространстве становится заурядным. Путешествие из Петербурга в Москву бывало раньше событием, подчас литературным. Теперь же человек присядет на Гоголевском бульваре и, моргнув, обнаруживает Царское, к примеру, село. А собачка тоскливо воет, привязанная к скамейке. Кто знает, какие тут силовые потоки действуют…
