– Вы типичный продукт застоя!
– Чт-о-о? – От изумления я даже прервала свое занятие.
– Конечно! – Со вздернутым пенисом он прошагал к кровати, сел на нее и сказал огорченно: – Вы продукт советского тоталитарного строя. У вас в голове только карьера и секс. Ничего больше!..
Вообще-то за это следовало бы дать ему по морде. Я – старший лейтенант советской милиции! – стою перед ним на коленях и делаю то, что, черт возьми, не всякая баба умеет и будет вам делать, а он…
Но в том-то и дело, что выражение его «морды» было до того огорченным, словно он разговаривал не со взрослой бабой, влюбленной в него по шейку матки, а с ребенком, пережившим менингит…
– Дурында ты! Демократик глупый… – сказала я, сбрасывая китель, юбку и все остальное и став перед ним в чем мать родила. – Смотри! Это все твое. Пользуйся… – Я снова опустилась перед ним на колени. Опытная баба, я была уверена, что никто не устоит против моего мастерства, а уж этот мальчишка – тем более! Особенно если я вся наполнена нежностью к нему, как заряженная обойма, а то, что я собираюсь сделать ему, – это же от души, от любви, черт возьми!.. – Пусти же, родной! Пусти…
Нет, он не противился. Он разжал колени и сказал:
– Я не имею в виду вас персонально, вы просто одна из двухсот миллионов. Мы в России забыли про милосердие, мораль, совесть…
«Глупый, – подумала я. – Но ничего – сейчас ты тоже забудешь про свои „милосердие, мораль и совесть“! Сейчас ты все на свете забудешь!»
И я углубилась лицом в его колени и с трепетной нежностью принялась священнодействовать! Да, так это может делать только влюбленная баба…
Но он продолжал как ни в чем не бывало:
– Совесть, мораль, сострадательность, нравственность – мы в России забыли эти понятия! За семьдесят лет советской власти они стали ругательством. Если кто-то оказывается милосердным или нравственным, на него смотрят, как на социально опасного. Да! Никто не верит ни в Бога, ни в Маркса, никто не молится, не думает о служении своему народу, а все заняты только одним – трахнуться и достать колбасу и новые погоны. Посмотрите, что делается в стране!
– Замолчи, мальчишка! – Я поднялась, влажными губами залепила ему рот поцелуем и повалила его своим телом на кровать. Он не сопротивлялся, и, похоже, он не был девственником, как я думала вчера в милиции. Просто голова его была занята совершенно иным, а на то, что я делаю, он как бы не обращал внимания.
– Да, я вас понимаю, – говорил он пару минут спустя, лежа подо мной на спине и держа свои тонкие руки у меня на плечах. – Я вчера проявил к вам сострадание, и вам нужно со мной расплатиться, я понимаю… Иначе мое сострадание вам непонятно и будет вас мучить…
Но я уже не слушала этого Достоевского, точнее – я слышала его словно из аквариума, через бассейн той нирваны, в которую теперь ритмично, под скрип кровати, падала и обрывалась моя душа. Закрыв глаза, откинув голову назад, мотая волосы по плечам и широко открыв рот, я отдавала, отдавала себя моему Сашеньке – отдавала всю, до всей своей глубины и со всей своей милицейской страстью.
А он продолжал:
– Я не виню вас, нет. Вы – производное нашей системы. Взять, трахнуть, поиметь – вот что стало теперь русской моралью. И в этом наша катастрофа. Не экономика, нет! Не техническая отсталость! Я плевал на Запад! Пусть они создают компьютеры, пусть летят на Марс – это ничто. Но то, что коммунисты лишили Россию веры в десять заповедей, – вот где наша национальная трагедия. Вы слышите?
– Говори!.. Говори!.. – хрипло выдохнула я, потому что уже зашлась от предощущения финала и хотела продлить – продлить! – эти мгновения.
Но он понял меня буквально. Он решил, что я действительно заинтересовалась его проповедью, и, взяв меня под мышки, вдруг поднял меня над собой и ссадил со своих чресел:
– Тогда подождите, слушайте!
– Идиот! – взревела я. – Ты с ума сошел! Саша! – И я ринулась обратно – спешно, почти в затмении. – Не двигайся! Говори, но не двигайся! Прошу тебя!..
Он откинул голову на подушке, разглядывая меня в полутьме, потом взял в пригоршни мою грудь, словно удивляясь ее весу…
– А ты похожа на Россию, – заявил он вдруг. – Да, да – ты и есть сегодняшняя Россия. Богу не молишься, служишь властям и живешь не душой, а маткой. Боже мой, что они сделали с нашей страной! Боже мой!.. – И он умолк огорченно, и я вдруг ощутила в себе, что его сила слабеет.
– Нет! Еще! Говори! – затормошила я его. – Говори же!
– О чем тут говорить?! – сказал он печально.
– Обо всем! Ну, пожалуйста! Говори! – умоляла я. – Что ты думаешь о Горячеве?
– О Горячеве? Вам это интересно?
– Ну, конечно! Конечно! – обрадовалась я, снова ощутив в себе напряжение Сашиной силы.
– Что ж… Горячев – это, можно сказать, коммунистический Гамлет русской истории. Ну да, ведь он пытается решить вопрос «быть или не быть» советской империи. То есть эта империя обречена на развал, что с Горячевым, что без него. Но Горячев этого не знает и пытается с помощью своих куцых реформ догнать Японию и США, от которых мы технически отстали лет на сто и вообще превращаемся в Индию. Но все его реформы только поляризовали общество социально и ведут к национальным конфликтам и гражданской войне…
Да, так я сексом еще никогда не занималась! У меня были молчуны, шептуны, хрипуны и даже болтуны. Были торопливые девственники и ленивые пожилые интеллигенты. Были вялые слабаки-иноходцы и темпераментные рысаки. Но лектора-антисоветчика у меня никогда не было, это уж точно! И оказалось – я могу слушать эти лекции бесконечно!..
– Например, вся его антиалкогольная кампания только усугубила пьянство – научила массы гнать самогон, и теперь это не истребить еще лет тридцать. А кооперативам и частникам не дает развернуться бюрократия – она их душит и потакает рождению такого рэкета, какого нет даже в Ливане. А гласность привела к взрывам в Армении и Прибалтике – и это только начало! То есть Горячев занимается сизифовым трудом, понимаешь? Чем выше он катит камень перестройки, тем страшней будет, когда этот камень сорвется…
Говори, мой милый, говори, мой Спиноза! Так вот почему Провидение послало за мной в Полтаву Ларису Горячеву, и вот ради чего эти милиционеры-десантники били меня вчера кирзовыми ботинками! Я благодарю тебя, Господи! За рай, за ад, за невесомость падения в пропасть… А может, действительно вытащить к чертям собачьим спираль и родить от него девочку или мальчика, а?
– И получается, что Горячев, думая, что спасает империю, объективно ее разрушает, – охотно проповедовал Саша. – Он думает, что стоит отнять власть у партийной бюрократии и передать советам народных депутатов, как советы образуют качественно новую структуру управления. Бред. Любая диктатура – партии, советов или личности – все равно кончается диктатурой бюрократии. Поэтому и у Горячева все опять придет к сталинизму, маоизму и ярузельщине. Однопартийная система иначе не может, она уже толкает Горячева к личной диктатуре, он уже вынужден легализировать свою диктаторскую власть. Даже должность для этого придумал: Президент Верховного Совета. Возможно, он мечтает: вот укреплюсь, а потом подарю стране демократию! Но и это ошибка. Демократия – это в первую очередь терпимость, а терпимость нельзя подарить или ввести приказом. Терпимость – это качество души…
Я кончала и падала на Сашу в изнеможении и в поту, я отдыхала, лежа на его узкой груди и не теряя его пребывания в моем теле, а затем я взмывала обратно и пускалась в новую погоню за невесомостью – вскачь, запрокинув голову, мотая волосами, закрыв глаза и хрипя широко открытым ртом. И я уже забыла о том, что хотела сначала лишь одного – просто подарить себя этому мальчику, открыть ему новый мир, чтобы там, куда его заберут от меня – в психушке, в тюрьме, там в Сибири, – он знал, он помнил и по секундам перебирал эту встречу со мной. Да, я уже забыла об этом и просто вычерпывала в этой постели и себя и его целиком, до последней капли и с офицерской страстью, накопленной за месяцы периферийного полтавского воздержания.
А Саша все продолжал:
– Почему эта система может выдержать гигантские перегрузки? Расстрелять миллионы людей, морить свой народ голодом, даже развенчать культ личности и абсорбировать Солженицына и Оруэлла? Почему это она может, а нас – несколько сотен демократов – бьют дубинками? Ведь сегодня Горячеву важно прослыть плюралистом – только бы Запад помог ему подлатать систему! Почему же нас травят в прессе и арестовывают? Потому, что мы против этого латанья! Мы за развал однопартийной системы! Мы создаем свою партию…
Он вдруг умолк, а я застонала в очередном предфинальном хрипе:
– Еще!.. Говори!.. Еще чуть-чуть!
– По-моему, кто-то стучит…
– Я люблю тебя, Сашенька! Я люблю тебя!
