– Какая разница! – рассмеялся муж.
– Ну, ты и пижон! – довольно хмыкнула уже немаленький ещё не автор.
Впрочем, какие авторские годы! Вполне возможно, он когда-нибудь осядет со своей счастливой старостью где-нибудь у волжского плёса под причудливо изгибистой сосной и будет «понаезжать» в дорогую столицу лишь раз в год для подписания авторских договоров на следующую беллетристику. Выпивать бутылку вина с директором и шеф-редактором издательства, рюмочку абсента с друзьями и крепкий чёрный кофе с виски где-нибудь в одиночестве прежде любимого кафе на Таганке, если к тому времени облик ещё одного родного авторского города не изменится до очередной неузнаваемости. Потому как детская Москва маленького будущего автора и Москва нынешнего автора – это две большие разницы, как говорят сами знаете где.
Нынешний же автор уже давно ни от кого ни в чём не зависит, не рефлексирует бесконечно, как рефлексирует любая здравомыслящая женщина, потому как любой нормальный автор слегка безумен и бессовестен. И мало чьими суждениями, кроме своих собственных, мужа и дочери, интересуется. Дедушки и бабушки автора давно умерли. Отец и мать автора – замечательные люди, всё тихо понимающие и всё в авторе молча принимающие. Две тысячи километров негромкости, отделяющие не слишком юного уже автора от постаревших уже родителей, способствуют пониманию и приятию друг друга гораздо больше, чем тысячи и тысячи пустых слов, произрастающих торжествующими могучими сорняками на почве совместного существования. Бесплодными колючими обжигающими борщевиками эмоций и непроходимым чертополохом взаиморасчётов, отбирающими полезные минеральные вещества, воду и солнце у плодоносящих живых чувств. Родители же мужа ей гораздо больше, чем просто родители, потому что когда-то приняли неизвестную девчонку с юга, сердитую, как все юные максималисты, на всё человечество, со всеми «недостатками, слезами и припадками, скандалами и сдвигами и склонностью ко лжи, считая их задатками, считая их глубинами, неведомыми тайнами…»[76] авторской души. Они не интересовались, что у неё есть за душой, не подозревали в ней охотницу «за хорошей партией и/или московской пропиской» и плевать хотели на цвет её тогдашнего «основного документа». Родители мужа просто налили неправильно заваренного чаю безо всяких варений, зато так тепло и сердечно, что сердитая девчонка с юга разрыдалась, и слёзы – эти надёжные защитники сердитых девчонок – смыли всю глупую злость. И будущему автору стало ещё лучше, чем просто хорошо, с этими неслучайными, навсегда своими людьми.
Автор, в отличие от вымышленных персонажей, не страдает экзистенциальной тоской ни по южному морю, ни по балтийским ветрам, ни по песчаным волжским плёсам. Потому как в любой момент, если заблагорассудится, может купить билет на поезд, самолёт, пароход и оказаться в искомой точке текущего бытия, чтобы испытать текущие бытийные прорывы. Автор не беседует не к месту с незнакомыми посторонними стариками. Лишь однажды автор сидел со слишком взрослым для него мужчиной и его большой собакой у широченной линии океанского прибоя, где-то на атлантическом побережье под массачусетским Салемом. Огромного величественного прибоя, так не похожего на камерные морские прибои авторского детства, и молчал вместе со знакомым неслучайным пожилым ирландцем, владельцем большой собаки – лохматого бобтейла Бьорка. Молчал о том, что как-то однажды внезапно разлюбил всех слишком взрослых мужчин, потому что оказалось, что есть мужи без возраста, у которых времени – целая вечность, и они с удовольствием потратят её на автора. Ну, то есть не «они», конечно же, а он. Один-единственный. Но это уже совсем другая история о совсем других вымышленных героях.
Единственное, что автор вам может рассказать в качестве предисловия к совсем другой истории, – действительный факт из собственного анамнеза. Когда-то – когда текущей студентке медицинского института, ещё совсем не автору, было без малого восемнадцать, – её пригласили на закрытый просмотр фильма режиссёра Сергея Соловьёва «Черная роза – эмблема печали, красная роза – эмблема любви». Это сейчас его можно купить в любом ларьке, с любого лотка и в любом профильном отделе супермаркета, а то и вовсе скачать из Интернета. А тогда – в 89-м году столетия минувшего – фильм был «на грани фола», и выход его на большие экраны был под большим вопросом. Будущий автор – тогда ещё просто студентка медицинского института – водила дружбу с одним представителем «творческой интеллигенции», именуемой иными по сей день «богемой», – достаточно «ярко окрашенным», всегда одетым в штаны «мэйд ин что положено», всегда готовым расстегнуть их, дабы обогатить тогда ещё не автора своим сорокалетним жизненным опытом. В застегнутых же штанах он всегда охотно приобщал юное создание к чужому самовыражению. В конкретном случае – к разноцветным розам Соловьёва.
После просмотра студентка покинула не только зал, но и своего взрослого друга, потому как поняла, что аристократизм – что в переводе с греческого значит ни много ни мало «лучшая власть» – это власть души над телом. Власть души над окружающим пространством, временем, малыми и старыми людьми, животными и деревьями. Лучшая власть. Власть понимания и приятия разности. Власть не суждений, а действий. Со всеми вытекающими для тела, пространства, времени, малых и старых людей, животных и деревьев. А уж прыщавый ли мальчик подросток Митя[77] этот аристократ или старый незнакомый крепкий дед в плавках – не имеет никакого значения. И сколько тебе лет по календарному интервальному летоисчислению, значения не имеет. Ты или такой, или нет. И если ты такой – ты примешь на себя грехи чужого дяди и всего человечества, ответишь за чужую глупость и похоронишь Толика из деревни Обсёры в своём фамильном склепе, не задумываясь. Не бунтуя. Без надрывного мученичества и покорности смирения. Просто – спокойно примешь, как должно. Потому что такова она – власть твоей души. И дядю Коку не бросишь, и брендовость штанов для тебя не важна. Ты, не задумываясь, сменишь их на рубище или на любую форму служения человечеству. Ну а если ни то ни другое от тебя не потребуется – будешь спокойно носить их просто как добротные брюки, в которых удобно идти по своему и только своему пути. Все же ярко окрашенные «взрослые» Володи, слушающие модные песни и воспринимающие модные политические темы, но не слышащие и не принимающие главного, – это всего лишь фантомы, и следование их путями – это дорога не просто в никуда, она ещё и не из твоего «оттуда». Но между «понял» и «принял» – такая же разница, как между изучением незнакомого алфавита и свободным общением в среде носителей неродного языка. И на нивелирование этой разницы будущий автор потратил некоторое количество пространства и времени, потому что в чём, в чём, а в деле учения и познания ему упорства не занимать. Не все рождаются лучшими, но никто не мешает всем идти по лучшему из своих путей.
Что ещё? Автор, в отличие от персонажей, неохотно вступает в контакты с любыми посторонними, в том числе – собаками, будь они трижды умные и трижды большие. Потому что у автора, как вы уже поняли из абзаца первого текущего повествования, есть собственные большие собаки. Числом три.
Вот отсюда и начинается бессмертная история. Я только не могу окончательно определиться: писать ли этот рассказ от первого лица или так и продолжать талдычить: «автор, автор, автор»? Остановлюсь, пожалуй, на последнем варианте. Издатели не любят «рассказов от первого лица». Издатели постоянно талдычат автору, что буква «я» раздражает целевую аудиторию, то есть вас, уважаемые читатели. Целевая аудитория-де начинает, увидав букву «я», идентифицировать автора с персонажем, особенно если тот по простоте душевной, именуемой в народе «глупостью», называет персонажа своим собственным именем. Моё собственное имя указано на обложке, а имя героини этой последней, четвёртой, бессмертной истории нашей повести будет: «Автор». Вот такое редкое необычное женское имя… Так что я возвращаюсь из гостей к самой себе. И любезно приглашаю вас, моих уважаемых читателей, посидеть со мной на веранде, послушать пение птиц, шелест берёзовых ветвей и, простите, гортанную речь таджиков, ремонтирующих водосток моего собственного дома в средней полосе России.
Присаживайтесь, располагайтесь, заваривайте чай, варите кофе (воду можно смело наливать из крана, она колодезная на самом деле), гладьте кота, если не боитесь зацепок от его вытаптывающих своё удовольствие из ваших тел через ваши одежды лап. Можете меня периодически отвлекать посторонними вопросами, это совершенно не мешает мне писать бессмертную историю, честное слово. Она довольно скучна и банальна, как любая воистину бессмертная история, и особого постоянного эмоционального напряжения или глубинного погружения от автора не требует. Если честно, напряжение и погружение тут ни при чём. По большому секрету – только вам, никому не рассказывайте: автор неплохо владеет механикой «прямого включения» во что бы то ни было, так что если в какой-то момент нашего общего верандного времени он не среагирует на обращение к нему, значит, на минутку вышел из формы существования своего белкового тела. Не волнуйтесь, не суетитесь. Скоро вернётся. Это взаимообратно. То есть – обратимо для тех, кто участвует в «эфире» прямого включения. «Выпивайте и закусывайте, и пусть вас не волнует этих глупостей!»[78] Только не подходите к вольеру с большими суками, похожими на ротвейлеров, нашумевшими на вас ещё у ворот, уж простите их за несение службы. И, тем более, в собственное владение вон того красивого большого пса, похожего на немецкую овчарку, тоже не рекомендую соваться, если вы не похожи на пятилетнюю девочку Полю, восемнадцатилетнюю девушку Лиду, на двадцатитрёхлетнюю женщину Настю или хотя бы на тридцатидевятилетнего Автора. Пёс, в сущности, не агрессивен, добродушен и бестолков, но с тех пор как он появился – сопровождает Автора в его никому не понятных путешествиях непонятно куда. Пока Автор и большая собака Серый включаются прямо в безвременье, оболочка псины в режиме реального точечного опосредованного времени становится опасной.
