Неспокойному канцу не терпелось узнать это от самого соседа, хотя всем было известно, что он сам категорически избегал неформальных контактов с людьми. Словом, москвич занимал Григория Семеновича гораздо сильнее, чем инспектор рыбнадзора. Вот и сегодня Помешкин следил за действиями загадочного соседа. Это странный тип опять вышел из дома с лопатой в руке. На поясе висели два мешочка. В левом, вероятно, помещались семена, а в правом — какая-то еда: орехи или семечки. Сосед то и дело доставал такой орешек или щепотку чего-то непонятного и с наслаждением разжевывал. Впрочем, левая сторона совершенно не интересовала Григория Семеновича, потому что к аграрному делу он относился равнодушно и никакими идеями насчет этой деятельности себя не занимал.
На этот раз москвич не перекапывал землю, а рыл яму. Постепенно она так углубилась, что сосед в ней скрылся. Немного спустя он вылез наверх — уже без лопаты, зато с чемоданом. Григорий Семенович с волнением следил, как приезжий с усилием тащит ношу к себе в хату. «Что за клад мог быть у старухи Фатеевой? Может, это и не ее богатство? А осталось оно от купцов царского времени? Сколько, собственно, лет прошло? Три-четыре поколения, меньше века. Что это за срок? Пустяк! Меня не ценности занимают, а интрига. Чей клад и каким образом о нем знал лишь приезжий из столицы? Мне бы, летописцу канской жизни, о нем ведать, а не московскому щеголю. Чтобы распутать клубок загадок, надо обязательно побывать у него. Вот только вычислю, когда он уходит из дома…»
Как ни надеялся Григорий Семенович продолжить слежку, после того как незнакомец скрылся в стенах своей обители, у него ничего не вышло. Изредка в окне мелькала фигурка приезжего, но больше ничего разглядеть не удавалось. Отчаявшись, Помешкин опустил бинокль. «Почему я так заинтересовался этим делом? Я, у которого окружающий мир ничего, кроме сарказма, не вызывает! Чем же так приманил меня этот тип? Меня, всей душой ненавидящего их всех вместе взятых! Своей болезненной отрешенностью? Кто в его возрасте приедет из столицы в Кан, чтобы весь день в поте лица лопатить грядки? Может, меня потянуло к нему именно потому, что он очень странен и даже несколько на меня похож? На всякий случай, повторю самому себе, кто я есть и кем себя считаю. Я Григорий Семенович Помешкин, существо некоего третьего пола и нового вида. Все человеческое, культура и религия, мне не только не мило, не близко и не дорого, а как раз наоборот, противно и мерзко и, кроме плевков, ничего не вызывает. В грезах я часто мечтаю обладать невероятной силой, чтобы наказать род человеческий за его непреходящую порчу. И глубоко убежден, что в самое ближайшее время эта чудесная способность у меня появится, и я наконец смогу очищаться от гнуснейшего соседства. Сколько раз мне видилось, как я, обладая неземными свойствами, жесточайшим образом наказываю всех по очереди. Сексапильных девок, визажистов, пластических хирургов, парфюмеров, кутюрье — за их умышленные провокации животных инстинктов! Политиков — за их неуемную страсть к власти, наживе и убеждение в своей непогрешимости. Бюрократов — за наплевательство на закон, лицемерие и поборы. Милиционеров, прокуроров, судей, военных, инспекторов фискальных и силовых органов — за избирательность в применении карательных мер. Журналистов, артистов, имиджмейкеров, писателей, поэтов — за намеренное искажение реальности и продажную суть. Да и всех остальных я ненавижу не меньше. Готов их тоже безумно оскорбить, даже казнить за унизительное терпение общей мерзости. Разве не вправе я называть себя созданием, не похожим на других, с невероятным потенциалом ненависти к окружающему, представителем третьего пола и нового вида? Сексуальное влечение к самому себе встречается у некоторых Нарциссов. Но такую бурную половую страсть, какую испытываю я к собственной персоне, когда при касании любой части тела наступает эрекция, а от собственного отражения в зеркале — восторженный оргазм, — можно смело считать редчайшим, единичным явлением. Почему же такое уникальное существо, как я, так глубоко заинтересовал этот незнакомец из столицы? Рыбный инспектор — понятно, он нужен для социальной панорамы. Но москвич? Тихий, болезненный мышонок со стеклянным взглядом? Что за сила заставляет обращать на него внимание?
В этот момент дверь дома Фатеевой распахнулась. Молодой человек сбежал с крыльца и, не оглядываясь, засеменил по улице в сторону центра города. Казалось, он шел по неотложному делу. Григорию Семеновичу вначале захотелось поспешить за ним следом, но он быстро передумал. «Нет-нет, его жилище представляет куда больший интерес, чем он сам. И дверь на ключ не запер… Надо торопиться, минут тридцать у меня есть, а этого вполне достаточно».
Помешкин вскочил, спрятал бинокль и заторопился к дому Фатеевой. Когда он открыл калитку высокого забора и шагнул к дому, в нос ударил свежий запах распаханного чернозема. «Хоть буду знать, чем пахнет земля, в которой придется валяться необозримую вечность, — фыркнул он. — А может, меня кремируют? Земля так дорожает, что скоро на могилку мало у кого денег хватит».
Он приоткрыл дверь и осторожно скользнул в дом. Здесь было душно, пусто. Впрочем, именно такую атмосферу поддерживал и любил в своем жилище сам Григорий Семенович. На кухонном столе в миске он увидел мелкие фракции неизвестного порошка. «Не это ли с таким удовольствием пережевывает постоялец? — Помешкин приблизил миску к носу. — Ничем особым не пахнет.
Обычная молотая солома, и цвет у нее осенний». Он взял щепотку порошка, положил на язык, пожевал и проглотил. Непривычное снадобье вызвало кашель. Взяв чашку, он зачерпнул из ведра воды и запил. «На что эта солома может сгодиться? Еще раз попробовать что ли? Помять зубами, а потом запить? Как он?» Кроме неприятного ощущения в горле, вторая попытка также ничего не дала. Прополоскав рот, Григорий Семенович оставил это занятие. «А копытные две трети года жуют такую дрянь, но дают молоко…» — усмехнулся он.
В этот миг его взгляд остановился на чемодане под высокой кроватью. Комья земли на краях были еще сырыми, а на крышке виднелись свежие следы пальцев. «Да это тот клад, который сосед давеча извлек из ямы, — пронеслось у него в голове. — И замок открыт. А ну-ка взглянем, что тут хранится. Видно, его уже открывали…»
Помешкин присел на корточки и вытащил чемодан на середину убогой комнаты. Затем откинул крышку и не без разочарования увидел деньги — плотно лежащие пачки голубого цвета. Их была целая уйма. «Вот еще…» — проворчал Григорий Семенович. Он вернулся на кухню, осмотрел пустые шкафчики и пожал плечами: «Я же знал, что здесь поселился странный субъект. В доме мелкая снедь, здоровому мужику раз пообедать не хватит, а он находит чемодан денег и ни купюры из него не берет. Чемодан оставляет открытым, дом не запирает. Входи и забирай огромный капитал. Видно, деньги его совершенно не волнуют. Другой бы набил карманы и понесся в магазин, а этот… Впрочем, меня они тоже не волнуют, и я бы до них не дотронулся. Как я могу ненавидеть их всех и при этом ценить главный символ их скверной жизни? А этот тип весьма любопытный… Но что-то же должно его интересовать! Теперь надо взглянуть на его посевы. Какой сюрприз ожидает меня здесь?»
В этот момент Помешкин вдруг испытал какое-то необыкновенное состояние. Ему стало легко, словно он сбросил с себя пуды невидимого груза. Досада, вызванная прозаической находкой под кроватью незнакомца, улетучилась. Григорий Семенович словно воспарил в небеса. Он тут же подобрел, а мир, к которому он всегда относился с ненавистью, показался не таким уж гадким. Его приятно качнуло, как бывает после вращения на карусели или от выпитого стакана вина. «Что это со мной? Перестаю узнавать себя! Какое-то фантастическое, незнакомое ощущение. Похоже, его обиталище — волшебное место! Чудесное перевоплощение или колдовство? И нужно ли оно мне? Не потеряю ли я свою идентичность? Ой, никак не хочу! Но как не допустить такое?» — вопрошал он.
Впрочем, уже несколько минут спустя он запамятовал, где находится, перестал задавать себе вопросы о природе своего состояния и помимо воли полностью погрузился в миросозерцание. На ум пришло соображение о несоответствии между помыслами и деяниями одного и того же вида гомо сапиенс. Вспомнилась прочитанная когда-то заметка о том, что в Китае нет-нет да появляются не совсем обычные для религиозной культуры этой страны сооружения. Например, точные копии Кельнского собора, Андрониковского храма в Москве, тифлисской синагоги и так далее. Какой в том знак? Что, некоторые китайские граждане увлеклись христианством или иудаизмом? Нет-нет! Ничего подобного! Но для чего же они тогда возводят центры по известным образцам религиозного культа? Сами китайцы говорят, что им просто нравятся красивые архитектурные формы. Разве этого мало? Ну а крест? Или звезда Давида? Это же Символы веры! Ну и что? Тут нет никакой религии! А что же размещено в этих сооружениях? В одном здании заседает местный парламент, в другом находятся ресторан и антикварные лавки, в третьем проводятся свадебные церемонии и юбилейные вечера, звенят бокалы с шампанским, скандируют здравицы. Мы, мол, не оскорбляем ничьих чувств, а отдаем дань уважения строительной мысли. А что сказали бы папа римский, патриарх Московский или раввин тифлисской синагоги? Разве не почувствовали бы они себя оскорбленными? Или все католики, православные и иудеи не вспыхнули бы гневом и негодованием? «При чем тут гнев? — отвечают на это китайцы. — Ведь кто-то из русских заявил, что красота спасет мир! Вот мы и создаем вокруг себя красоту! Являясь центром мира, вбираем все лучшее… Как же иначе можно относиться к Китаю, в котором проживает самая древняя и многочисленная нация планеты? У нас в Шанхае и Гванджоу проживает больше людей, чем во всей Франции. А в небольшом Харбине больше, чем в Бельгии. А в провинциальном Ухане на берегу Янцзы население по численности такое же, как в Швеции. В час пик наши транспортники перевозят двести миллионов пассажиров. Это больше, чем людей в России, Украине и Белоруссии. Наши лайнеры одновременно поднимают в воздух пассажиров, числом сравнимых с населением Швейцарии. Все лифты китайских многоэтажек ежеминутно размещают в своих кабинах столько людей, сколько их живет в Израиле. А пекинский регион сопоставим по размерам населения с Соединенными Штатами Америки… Так кому дано право утверждать, что хорошо, а что плохо? Возьмем вашу демократическую модель обустройства общества и проголосуем. Победа останется за китайцами! И то, что заявит ваш папа, патриарх или раввин, будет гласом вопиющих в пустыне…»
