Филип определенно был очень мил, и мне показалось, что ему сейчас требовалась не очередная партнерша по сексу, а просто внимательная и сочувствующая собеседница. В такой ситуации ничего не было страшного в том, чтобы предложить ему дружбу. Я пригласила его в дом на чашку кофе.
— Я бы с удовольствием, — сказал он, — но обычно не пью ничего, содержащего кофеин, так поздно. А какой-нибудь травяной чай у тебя найдется?
Нет, у меня, конечно, были знакомые на работе, которые увлекались травяным чаем, но я не была уверена, что он говорит именно о таком чае.
— Ой, как жалко, у меня только обычный чай в пакетиках.
Дом в отсутствие детей становился непривычно тихим. Даже когда они спали, я постоянно прислушивалась к их сонным вздохам, поправляла сползающие одеяла. Я расшвыряла туфли в разные стороны и начала шарить по кухонным шкафам в поисках пары одинаковых чашек.
— Интересная кошка, — донеслось из комнаты. — Она прямо почти как человек.
Подхватив поднос с двумя пакетиками чая, предусмотрительно упрятанными в заварочный чайник, и с двумя чашками (треснутая — с моей стороны), я вошла в комнату. Увиденное меня удивило. Клео, не переставая мурлыкать, сидела на коленях Филипа. Передними лапами она упиралась в его рубашку и, вытянувшись, лизала его подбородок. Никогда прежде Клео не выражала так явно своей симпатии незнакомому человеку.
— Прости, сейчас я ее прогоню, — сказала я.
— Не надо, у нас с ней все в порядке. — И он провел рукой по ее хребту. — Ты хорошая кошка, правда? Ну а теперь расскажи мне о своих детях.
Я похолодела. Он грубо и без предупреждения вторгся на Запретную Территорию. Конечно, я не делала секрета из факта наличия у меня детей. Они были неотъемлемой частью меня самой, как ноги и руки. И даже захоти я очень сильно, не смогла бы скрыть того, что они у меня есть. В этом доме все так и кричало: «Дети!» Гостиная по щиколотку завалена конструктором «Лего». На кухонных шкафах приклеены скотчем рисунки Лидии в духе фовистского[12] примитивизма. Школьный ранец Роба валялся, как пьяный, на полу у дверей его комнаты.
Дети — основа, стержень моей жизни, они драгоценны настолько, что ради них я готова была вырвать сердце из груди. Он не имеет права о них расспрашивать. Они не имеют никакого отношения к этой мимолетной связи, к человеку, с которым я решилась переспать один раз, причем шансы на то, что у нас это получится, стремительно падали.
— Лучше ты расскажи о себе, — ответила я. — Ты был женат?
Он поскучнел, будто я спросила, приходилось ли ему облачаться в сетчатые чулки и выходить на сцену в образе Джуди Гарланд.
— Нет.
— А дети есть?
Он смущенно заулыбался и помотал головой.
— Так ты, наверное, поссорился с невестой?
Клео, покончив с подбородком, начала вылизывать ему ухо.
— Да нет, честно говоря, у меня и не было невесты. Как насчет музыки?
Музыки? Он что, хочет поговорить о музыке? Не дожидаясь ответа, Филип обратился к моей коллекции записей и, порывшись, вытащил одно из последних приобретений, моих любимцев Эллу Фитцджеральд и Луи Армстронга. «Мы ведь можем дружить?»
У Филипа явно есть какая-то проблема, а иначе почему он здесь? Я уже собралась, включив все свои навыки интервьюера, выяснить, что с ним неладно. Поскорее бы он уже выговорился, а потом пусть собирает манатки и едет домой. Хочется наконец нормально выспаться.
— Хочешь потанцевать? — спросил он.
— Что?! Здесь?
— А почему нет?
Глупость какая-то. Все же надо согласиться: если я с ним потанцую, он, возможно, удовольствуется этим и отправится домой. Подойдя, я вложила влажную, дрожащую руку в его прохладную сухую ладонь и чуть не взвыла от боли, наступив на кубик «Лего». Если бы я могла предвидеть, что гостиная превратится в танцевальный зал, убрала бы детские игрушки и не стала бы разуваться.
Тягучий голос Эллы окутал комнату чувственной дымкой, а я отметила потрясающее чувство ритма у моего партнера (должно быть, выработал его, годами маршируя на парадах). Его тело, когда он невзначай прикасался ко мне, казалось облаченным в стальные доспехи. Но я понимала: все его изгибы слишком правильной формы, чтобы быть стальными. Доспехи были выполнены из материала, мне совершенно незнакомого: из мускулов.
— Сколько лет твоих детишкам? — спросил он.
О, нет. Какое отношение к нему имеют мои дети?
— Младшей почти три, старшему двенадцать.
Медленно, мучительно он вытянул из меня их имена, вызнал, чем они любят заниматься в выходные и как относятся к разводу родителей. Наконец мне удалось сменить тему, а потом мы немного потанцевали молча. У Филипа и впрямь была фантастическая фигура — при этом он то ли нечаянно, то ли нарочно придвигался все ближе. Помня о словах психотерапевта, я не отпрянула, когда он нагнул свою богоподобную голову и прижался губами к моим губам.
Комната завертелась в калейдоскопе игрушек, чашек и блюдец на фоне стен абрикосового цвета. Клео с одобрением наблюдала, как я отвечаю на волшебный поцелуй. Нежный, влажный, благоухающий. Он был совершенством, более чем совершенством! Слишком совершенным!
Я перестала раскачиваться в такт музыке и выпрямила спину. Ну нет, черт побери! Так дела не должны делаться. Задумка насчет ночи была моей, значит, это я должна вести партию. Этот мужчина-мальчик не имел никакого права судачить тут с Клео, а потом приглашать меня на танец. Да еще и про детей выспрашивает…
Он тоже замер. Что ж, по крайней мере, хватило чуткости заметить, что у меня изменилось настроение.
— Может, пойдем в спальню? — тихо спросил он.
Некоторое время — месяцев шесть, а может, тысячу двести лет — я пыталась собраться и что-то ответить. Мадам Невозмутимость была… потрясена — другие слова здесь просто не годятся.
— Дело не в том, что ты мне не нравишься... — промямлила я, пятясь назад.
Он напрягся и стал похож на вырезанный из картона манекен.
— Дело в том, что… На самом деле, если бы ты мне не нравился, я бы, наверное, переспала с тобой. По крайней мере, психотерапевт говорила, что именно так и надо сделать…
На лице у него был почти такой же ужас, как при виде моего черного китайского костюма.
— А ты мне слишком сильно нравишься, чтобы я смогла с тобой переспать…
Он был ошеломлен, как если бы, попав в свой лагерь, вдруг нарвался на огонь противника. Только тут до меня стало доходить, что он, наверное, никогда не встречал отказа, потому что во всей бескрайней вселенной не найдется такой женщины, которая не ухватилась бы за возможность быть рядом с таким загорелым Адонисом.
— Становится невозможно… поздно… и… не знаю, как ты, а я к концу недели совершенно вымотана.
— Можно, я как-нибудь тебе позвоню? — спросил он ледяным тоном, надевая пиджак, когда я под бдительным оком Клео вышла проводить его в прихожую.
— Нет, то есть, я хочу сказать, да. Звони. Конечно. Гхм… Спокойной ночи.
Медленно, но твердо я заперла дверь. Клео дернула хвостом и, отвернувшись, величаво прошествовала в холл.
Кошке известны два вида опасности — опасность понарошку и настоящая.
Опасность понарошку — это игра с мышкой, неспособной причинить кошке боль. Настоящая опасность — попасть на ночной дороге в свет автомобильных фар. Перед лицом опасности кошка цепенеет. Не в силах управлять ситуацией, она теряется, не зная, что делать и как себя вести.
В этот момент она очень уязвима, и это может грозить гибелью не только ей самой, но и котятам, существование которых полностью зависит от нее.
— Он заставил тебя переодеться? — Николь попыталась смеяться потише, чтобы разговор услышала не вся редакция, а только половина.
— Он не заставлял, — хихикая, поправила я, хотя сама уже пожалела, что начала этот разговор. Да уж, мы, женщины, — немилосердные болтушки, готовые приоткрыть завесу над подробностями своих отношений с кем-то. Особенно если этот кто-то подставился и выставил себя в дурацком свете. Правда, на сей раз в дураках оказалась я сама.
Почему, ну почему было не ответить просто «хорошо», когда спросили, как прошло свидание. На том все бы и кончилось. Но тогда Николь могла бы подумать, что у нас завертелись какие-то серьезные отношения, а это было слишком далеко от правды.
— Просто у него был такой вид, будто случилось что-то ужасное, вот я и сказала… что могу переодеться.
— Серьезно? Я бы наплевала и внимания не обратила.
Самое обидное, что Николь никогда не приходилось плевать на чье-то неодобрение. Она могла пройтись по улице в пижаме своей бабушки и папильотках на голове. Все равно все мужчины на квадратную милю в окружности смотрели ей вслед, расплываясь в глупых улыбках.
