Спальня Сьюзен оформлена в темно-серых тонах. Двуспальная кровать со стеганым кожаным изголовьем накрыта атласным бордовым одеялом, подушки и простыни того же цвета. Постель выглядит сексуально, что заставляет меня слегка изменить мнение о Сьюзен — как и наличие в верхнем ящике ее тумбочки, который я открыл абсолютно случайно, не одного, а целых двух одинаковых вибраторов: это говорит о том, что Сьюзен — женщина, которая серьезно относится к оргазму, раз уж у нее есть запасной вариант запасного варианта.
— Ай да Сьюзен! — потрясенно произношу я вслух.
Я делаю большой глоток из бутылки «Джонни Уокера» и иду в ванную. Собираясь на свидание, Сьюзен оставила здесь беспорядок: по всей ванной разбросаны клипсы, расчески, фен, карандаши для глаз, тюбики с губной помадой и другие орудия красоты. Я немного пьян, и, наверно, поэтому меня до глубины души трогает, что она так хлопотала, чтобы всего лишь пойти со мной поужинать.
Выйдя из ванной, я на минутку ложусь на кровать и утопаю в мягком матрасе, наслаждаясь прикосновением прохладного шелка к голым ногам. На тумбочке у кровати стоит фотография в рамке: Сьюзен с подружкой, обе в бикини, на каком-то тропическом курорте, в руках у них коктейли с яркими зонтиками. Я ставлю фотографию себе на грудь и какое-то время рассматриваю ее. Я невольно задумываюсь о том, очутились бы мы здесь, в этой мягкой, сексуальной постели, если бы наше свидание прошло как положено. Такой вариант не кажется логичным продолжением ужина, но сейчас, очутившись здесь, я чувствую, что, может быть, так бы оно все и было. Я закрываю глаза и стараюсь вспомнить ее лицо за ужином, я ищу подсказку, пытаюсь различить скрытую чувственность, представляя вероятное развитие событий, которое привело бы от натянутого разговора за ужином к тому, чтобы раздеть друг друга и лечь рядом на эту бордовую мягкость. Сьюзен. Кажется, у группы «Джони» есть старая песня с таким названием. Я напеваю несколько тактов, но не могу вспомнить слова. Все это было так давно.
— Боже мой!
Ее голос выдергивает меня из сна, как рыболовный крючок, зацепившийся за глаз; прищурившись от ослепительно-яркого света, я понимаю, что в дверях стоит Сьюзен. Она прижимает Сэма лицом к своему бедру; от изумления у нее глаза вылезают из орбит, челюсть отвисла, подбородок дрожит.
— Сьюзен, — говорю я и, покачиваясь, сажусь на кровати. Фотография летит с моей груди на пол, «Джонни Уокер», который, как я позже осознаю, торчит меж моих ног наподобие фаллоса, проливается на одеяло.
— Какого черта вы здесь делаете? — орет она.
— Послушайте, — отвечаю я, потирая глаза, а комната кружится, словно карусель. — Все в порядке.
— Мразь! Надевай штаны и уматывай из моего дома ко всем чертям!
Ее лицо искажает гримаса гнева и отвращения. Я скатываюсь с кровати и, пошатываясь, подхожу к ней. Защищаясь от меня, Сьюзен выбрасывает вперед руку и с отвращением шарахается к стене.
— Не подходи ко мне!
В коридоре ревет Мейсон.
— О боже, Мейсон!
Волоча за собой Сэма, она выбегает из комнаты. Словно в замедленной съемке, в похмельном тумане я сбегаю вниз по лестнице; голова гудит, ноги дрожат. Рывком я открываю сушилку. Штаны тяжелые и мокрые — я понимаю, что забыл включить машинку. Я натягиваю штаны как есть, мокрые и холодные, и бегом поднимаюсь по лестнице. Сквозь приоткрытую дверь в спальню Мейсона я вижу, что Сьюзен сидит на кровати и держит обоих мальчишек у себя на коленях.
— Сьюзен, — зову я.
Она бросает на меня испепеляющий взгляд, который несет такой ядерный заряд ненависти, что все органы моего тела сжимаются, как губка.
— Уходите, — приказывает она, и я понимаю, что ничего исправить нельзя: она не захочет слушать никаких объяснений. Для Сьюзен я навсегда останусь парнем, которого она нашла в своей постели пьяным и без штанов. Когда в следующий раз она будет рассказывать другому мужчине о неудачных свиданиях, мое имя будет первым в списке; собеседник Сьюзен сочувственно покачает головой, а она пожмет плечами и самокритично признается, что, кажется, просто притягивает всяческих негодяев и извращенцев. Несправедливо, конечно, что я окажусь в такой компании, но, похоже, мой приговор обжалованию не подлежит. Да уж, наломал я дров. Мне ничего не остается, как грустно кивнуть, застегнуть сползающие сырые штаны и спастись бегством: этот случай — очередной экспонат в моей быстро пополняющейся коллекции постыдных отступлений.
По дороге домой я истерически смеюсь — или плачу. Я не уверен, как точнее определить высокие гортанные вопли, которые пулеметной очередью вылетают из горла. Как бы то ни было, я чувствую острую боль от уколов в груди — зазубрины блуждающих чувств, что разбились, и мне никак их не склеить.
В следующие недели у меня было столько паршивых первых свиданий, что можно смонтировать музыкальный клип. Включайте какую-нибудь популярную песню и смотрите, как Дуг примеряет костюмы и позирует перед зеркалом во весь рост, а Клэр валяется на кровати, дает ему указания и хохочет. А вот Дуг ведет разных привлекательных и не очень женщин из основного списка в рестораны и кафе, а потом провожает их домой. Мелькает нарезка кадров с сидящими за столом женщинами: они говорят или молчат, усердно счищая приправу с листика латука, сердито постукивая пальцем, подчеркивают какой-то (очевидно, важный) аргумент в разговоре, горько плачут, всасывают спагетти, которые, кажется, никогда не кончатся. А потом — в более быстром темпе — нарезка кадров с Дугом: вот он отвозит каждую из этих женщин домой, жмет им на прощание руку или смущенно колеблется между рукопожатием и целомудренным поцелуем. Камера замирает, и мы видим на заднем плане грустное женское лицо, на котором читается уверенность в том, что и этот мужчина тоже не перезвонит. На переднем плане в фокусе появляется Дуг: он идет к машине, и на его лице написано, сколь тщетны подобные затеи. Тут главное — правильно выбрать музыку: что-нибудь медленное, но ритмичное. Хриплый прокуренный голос поет пронизанную иронией романтическую песню, которая выражает пустоту и ничтожность всего этого: скука, потраченное впустую время, неловкое начало и конец, мгновенно ускользающие из памяти разговоры с истекшим сроком годности, печальные истории сломанных жизней, нечаянным свидетелем которых теперь стал и Дуг. Песня кончается постепенно затихающими минорными аккордами фортепиано; Дуг с печальным отсутствующим видом едет домой в машине с открытыми окнами и безучастно смотрит на пустую дорогу впереди.
А потом одной бессонной ночью я достаю из бумажника визитку Брук Хейз и набираю номер ее сотового. После пятого гудка она берет трубку.
— Это Дуг, — говорю я. — Паркер.
— Привет, Дуг Паркер, — сонно произносит она.
— Я вас разбудил. Простите.
— Нет, все в порядке. Что случилось?
— Ничего.
— А сколько времени?
— Час ночи.
— Ого.
— Ладно, я сделал глупость. Простите. Ложитесь спать.
— Вы смешной.
— Я немного пьян.
— У вас все в порядке?
— Да.
— Вот и хорошо.
— Я соврал. Ничего у меня не в порядке.
— А в чем дело?
— Я снова хожу на свидания.
— Ух ты. Ну, это шаг вперед, так?
— Не знаю. Все это как-то неправильно, неловко и абсолютно бесполезно.
— Но вы ходите на свидания, значит, все в порядке.
Мы умолкаем, и я слышу, как она сонно дышит.
— Эй, — зовет она спустя минуту.
— Я просто хотел сказать, что завтра иду в кино, примерно в полдень. Ну, вдруг вы тоже собирались.
— Здорово. И на какой фильм?
— На любой, какой захотите.
Она смеется и отвечает:
— Посмотрим. Как получится.
Брук приходит в кино в длинной, лежащей свободными складками цыганистой юбке и короткой футболке, она высоко заколола волосы, так что видны многочисленные гвоздики и кольца в ушах. Она красива, и кажется, что красота не стоит ей никаких усилий: Брук раскованна и спокойна, и я с трудом подавляю порыв протянуть руку и погладить ее по щеке.
— Меня изнасиловали.
Она сообщает мне это без предисловий в середине фильма про зомби — ремейк какого-то классического кино про зомби. Очевидно, больше про зомби рассказать нечего. Брук выбрала этот фильм. В зале мы одни.
— Что? — переспрашиваю я.
— Вы хотели знать мою тайну, — продолжает она небрежно и тянется к моей банке газировки. — Меня изнасиловали. Почти два года назад.
Я поворачиваюсь и смотрю на нее, но она, не отрываясь, глядит на экран: там зомби прижались к стеклянным дверям супермаркета, где спрятались последние оставшиеся в живых люди.
— Хотите, уйдем отсюда? — предлагаю я. — Пойдем куда-нибудь, поговорим?
— Нет, — отвечает она. — Здесь хорошо.
