Все увидели, что в закутке едва не плакала маленькая черноволосая женщина с поднятой в сторону Голосковкера рукой, и, когда уехал министр и 90 процентов публики, Гюльсен расходящимся гостям из своего закутка с уже не задергивавшейся занавеской так сыграла «Голубую Рапсодию» Гершвина, что все просто обалдели и все поняли, что эту вещь она играла для одного русского гостя.
— Но почему ты решил обо мне написать?
— Вижу вашу чрезвычайно незаурядную будущность. Давно интересуюсь, — сказал посетитель, шумно всосав огромную порцию кислорода.
Уд смерил его испытующим взглядом.
— Хорошо. Скажи, как ты хочешь начать свою эпопею.
Эпопеист прикрыл глаза, заговорил так, будто что-то видел на некоем внутреннем экране.
— Вижу… Аэродром Орли. Дождь. Над полосой снижается лайнер. Ниже, ниже. Площадь перед аэровокзалом. Ковровая дорожка. Почетный караул. Президент Франции. Свита.
Уд сощурил глаза, немного напрягся. Тот продолжал:
— Лайнер подруливает. На его фюзеляже слово «РОССИЯ». Подкатывают трап. Открывается дверь. Выходит стюардесса. Потом вы. Телохранитель раскрывает над вами огромный черный президентский зонт. Так, оберегаемый от дождя, вы подходите по ковру к микрофону.
Уд давно не чувствовал к людям симпатии такой силы.
— Сколько ты хочешь за свою эпопею?
— Нисколько. Такие вещи не пишутся на заказ.
— Но как-то я не могу так… бесплатно, мне неудобно, — сказал Уд. — Если вещь бесплатная, она как будто ничего не стоит.
— У меня будет гонорар и творческое удовлетворение.
— Понятно… а что я там сказал?
— Где?
— Ну, когда подошел к микрофону.
— А! — эпопеист на сей раз глаза не прикрывал, а поднес к уху ладонь, сложенную рупором, во что-то как бы вслушиваясь:
— Господин президент Франции! Дамы и господа! Для меня огромная честь представлять здесь свою великую держа…
— Достаточно, — остановил его Уд. Он дотронулся рукой до плеча эпопеиста. — Спасибо. У меня к тебе деловое предложение. Тебя как… ну, ты кто?
— Голосковкер.
— Голосковкер? Это фамилия?
— Да.
— Ты еврей, что ли?
— Да. А что?
— Нет, ничего, ничего, чего ты сразу ноздри-то свои раздул? У нас, похоже, все будет нормально. Ты мне нравишься, Голосковкер. Я в тебя верю!
4
Юлиан: Скажи же мне, с какою вестью ты явился.
Леонтий (преклоняя колени): Высочайший господин мой… Радуясь твоему и своему счастью, приветствую тебя цезарем.
Юлиан (с криком отступая назад): Цезарь?.. Встань, Леонтий! Что за безумная речь?..
Г. Ибсен. Отступничество Цезаря— Бьюсь об заклад, господин Кичхоков, — сказал Голосковкер, — что в детстве вы жили на окраине небольшого южнорусского городка или даже, скорей, хутора, — он опять прищурился, — или, возможно, рабочего поселка, вы жили в частном доме, а все удобства на дворе…
— Слушай, Голосковкер, откуда ты это знаешь? Все так, — обомлел Уд.
— Вижу тропинку в огороде, мимо яблоньки и грушевого дерева, тропинка ведет к покосившемуся деревянному туалету. Дверь хлипкая, не до конца закрывается, так что щеколда изнутри не работает, висит без дела…
— Слушай, ты ясновидящий, Голосковкер?!
— Не перебивайте… Вы любили читать там те обрывки газет, которые накалывались на гвоздь… — Он опять сощурился. — Вы многое почерпнули из этих газетных листочков, но, поскольку листочки были порваны произвольно, ваши знания фрагментарны и отрывочны…
Уд слушал, онемев.
— Но вы не должны по этому поводу нервничать, — продолжал Голосковкер. — А сейчас я вам скажу важную вещь: взлетом своей карьеры, пробуждением честолюбия вы обязаны тому самому деревянному туалету. Да, шеф, — можно я так буду вас называть? — вы всем обязаны тому ужасному туалету, который вы ненавидели всеми фибрами души… Вы поклялись… Ведь вы однажды там чуть не провалились из-за сгнивших досок, не так ли? А запах? А эти кишащие внизу мерзкие белые черви? Вы еще в детстве поклялись, что у вас когда-то будет самый роскошный, самый необыкновенный туалет в мире. И когда я увидел ваш зимний сад, этот фантасмагорический трон с птицами гамаюн и сирин на спинке, я понял, чем вы обязаны деревянному туалету своего бедного детства.
— Послушай, Голосковкер, ты меня раздел. Ты говоришь потрясающие вещи. Все так. Я тебе верю. Не спеши отказываться. Я тебе предлагаю: иди ко мне в штат, будь в моей команде. Кем хочешь. Я готовлюсь баллотироваться в Госдуму, и ты можешь возглавить мой штаб.
— В Госдуму? — разочарованно сказал Голосковкер. — Только этого не хватало. Кто вас надоумил?
— Мой спичрайтер. Да я и сам…
— Госдума? Что там делать? Быть одним из четырехсотпятидесяти, или сколько их там… тогда как надо стремиться занимать нишу, где даже двое это много. Кого не бывает двух? — Голосковкер умолк, как бы давая собеседнику время подумать. И сам ответил: — Не бывает двух президентов.
Уд сглотнул ком.
— Ты что, серьезно? Но… а я потяну? У меня с образованием…
— С точки зрения политологии это совершенно некорректный вопрос. Первое лицо мб-жет позволить себе всё. Несколько штрихов — и ваши недостатки автоматически становятся вашими достоинствами. В России традиционно не очень любят «шибко образованных» лидеров. Надо изменить имидж.
— Вот и слово названо, — сказал Уд. — Ты будешь моим имиджмейкером. Имиджмейкер Голосковкер — звучит! Но я должен тебе признаться, что мне быть первым лицом… ну, не совсем… потому что я знаешь кто?
Голосковкер не понял последнего пассажа.
— Кто бы вы ни были, — сказал он. — вы не должны ничего в себе стесняться. В человеке все освящено. Знаете, как говорил немецкий монах Мартин Лютер? «Бог присутствует и во внутренностях вши», так он говорил. Постигаете?
«Этот, смотри-ка, и Юджину не уступит, — мелькнуло у Уда, — а то и, может, посильней будет…»
5
— Наблюдая за вами издалека, — продолжал Голосковкер, — я удивлялся, как ваше окружение заставляет вас делать то, что не свойственно вашей природе. Я, например, видел по телевидению трансляцию с открытия фестиваля Генрика Ибсена. Эта ваша речь… Ну не ваше это дело! Не то! Не то!
Имиджмейкер оглядел босса, как художник оглядывает модель.
— Они вас просмотрели, шеф. У вас превосходные данные именно для президента. Выходец из низов. Природная сноровка. Необычная внешность, напоминающая идола женщин Юла Бриннера. Женщинам, судя по данным опросов ВЦИОМа, вы нравитесь, а это серьезный фактор: их у нас в стране пятьдесят один процент электората.
Он замолчал на несколько секунд, рассматривая Уда уже без пиетета, оценивающе, уже как работодатель, решающий, брать человека на работу или воздержаться.
— Да, бесспорно, нужно изменить ваш имидж, — продолжал он. — Надо убрать прили-занность вашей речи. Мы поработаем над тем, чтобы к вам вернулось натуральное первородное косноязычие.
Голосковкер бросил на него еще один оценивающий взгляд.
— Да, ничего заумного, высоколобого, больше простоты. Вы простой, открытый человек. Вы любите русскую баню, не сауну…
— …Я сауну точно не люблю, — успел вставить Уд.
— …Ну тем более! Вы любите народные песни, охоту, в меру подгульнуть, в меру выпить. И выбросьте из своего лексикона всякие там малопонятные народу словечки. Вот ваша недавняя опубликованная в газете речь… Кажется, по случаю закладки камня на месте строительства детской библиотеки. Хорошее дело, ничего не скажешь! Но речь, кто вам писал речь?! Зачем опять эти выспренние фразы о духовности, о примате либеральных ценное…
— Ты у меня будешь вместо Манкина, — прервал его Уд.
Тебе ль, невинной и спокойной.
Я приношу в нескромный дар
Рассказ, где страсти недостойной
Изображен преступный жар?
Е. Баратынский. При посылке «Бала» С. Э.1
Давно Уд не был в таком хорошем расположении духа. Через нужных людей ему удалось выйти на хозуправление Минобороны с проектом типового армейского алкогольного напитка. На конец месяца было назначено совещание экспертного совета. Этим проектом босс задумал завершить свой алкогольный бизнес, обеспечив доходами от него все другие свои начинания, включая предвыборную президентскую кампанию.
Речь шла о контракте на продажу прав и всей технологической и производственной базы по изделию № 37 — алкогольного напитка под условным названием «фронтовые 100 граммов», последнего детища Кичхоковой фирмы. Этот напиток придумал — химически придумал — тот безработный ученый, который — помните, господа? — прорвался на улице к лимузину босса и предлагал за небольшое пожизненное вознаграждение вытатуировать на своем громадном лбу торговый знак фирмы Уда, он обещал его носить до конца дней в качестве живой рекламы. Истерик оказался гением. Через три месяца он выдал формулу и технологическую оснастку нового алкогольного продукта, который предназначался для личного состава войсковых соединений, дислоцированных в горячих точках Российской Федерации и республик СНГ. Продукт обещал практически неограниченные перспективы для сбыта.
