– Ах, у вас дар! – вскричал Иосиф. – И это повод клеветать! Прекрасная причина! Тогда на меня должен ополчиться весь театр! Почти весь!
– Я читаю мысли! – подхватил Ганель крик Иосифа, пугая прохожих. Два сизых голубя, сидящих на бордюре, насторожились и приготовились вспорхнуть.
Иосиф, Ганель и Сильвестр являли собой причудливую троицу. Особенно когда господин Ганель оповестил Тверской бульвар о своей телепатии, не расплетая рук с Сильвестром, а Иосиф гневно вскричал на столь же высокой ноте:
– Что, что вы читаете?
– Мысли! Я был в ваших мыслях!
– Где вы были?
– Я знаю ваши планы!
– Мои планы!
– Вы мечтаете занять режиссерское кресло!
– Кресло!
Голуби не выдержали этой перепалки и вспорхнули. Покружив немного над театральной троицей, они, видимо, решили полетать над людьми менее нервных профессий.
– Вы переписываетесь с отцом Никодимом! – услышали улетающие птицы.
Этого имени Иосиф повторять не стал.
– Вы пишете ему доносы! Вы хотите разрушить все! Наш спектакль! Нас! Дело Сильвестра! Андреевича!
Иосиф захохотал. Это был хохот победителя. Ему даже не пришлось наигрывать: правда, услышанная им от господина Ганеля, показалась ему самому настолько неправдоподобной, что он осмеял ее без всяких усилий, как полнейшую нелепицу.
– Тема закрыта, – сказал Сильвестр.
Господин Ганель, все еще державший режиссерские руки, отпустил их. Мечты о спасении Сильвестра таяли. Место у режиссерского трона так и осталось недостижимым. Иосиф, отхохотав свое, причем так, что на глазах выступили крохотные слезинки, которые он смахнул скрюченным указательным пальцем, выдохнул облегченно-утомленно и сказал:
– Вот фантазер! На такое я даже обижаться не стану. Ну, мир?
Он протянул господину Ганелю пухлую, влажную от слез ручку. У карлика не было времени на размышления: Сильвестр вытащил Ганелеву руку из кармана, соединил с рукой Иосифа и потребовал:
– Все. Забыли об этом.
Господин Ганель почувствовал, как елозит своим большим пальцем по его ладони Иосиф, и в этом поглаживании ему почудилось такое унижение, такое издевательство, что он брезгливо выдернул руку. Но, увидев взгляд-приказ режиссера, пробормотал:
– Забыли.
У ресторана остановилось такси. Дверь с треском распахнулась, и на грязный снег опустились ноги в черных зимних ботинках. Они принадлежали Александру. Раздался знакомый всем троим голос «Вот вам сотня на чай!» и глухое «спасибо» шофера. Из машины медленно начала выкарабкиваться их Джульетта.
Сто рублей на чай – нетипичный для Александра поступок, но глинтвейн, который он выпил дома для храбрости, активировал щедрость. По пути в ресторан, пока горячее вино владело им, он представлял, как бросит в лицо Сильвестру и Ипполиту Карловичу освободительный, проливающий свет истины ответ на вопрос, кого он играет. Он покрикивал в такси, несколько пугая шофера: «Я дочь Капулетти! Дочь! Я не Тибальт! О нет!» Он понимал, что стал пешкой в чужой игре и когда все раскроется, его просто вышвырнут. И хотел взять свою судьбу в свои руки.
Первый его шаг из машины был решителен и смел, но едва он увидел троих – Сильвестра, Иосифа и господина Ганеля, то пришел в себя в полном смысле этого слова. Лица Иосифа, Сильвестра и господина Ганеля вернули Александра в собственные пределы, обозначили магический круг, за который он заступить не сможет. Он снова стал человеком, неспособным на поступки, которые изменят его жизнь. А уж тем более жизнь окружающих.
Глинтвейн покидал Александра. Бунта не будет, он сделает все, как велел Сильвестр. Едва он принял это решение, как ему стало хорошо. Спокойно.
Александр почувствовал, что, вероятно, в воздухе только что витал конфуз, который он своим появлением разогнал. Глядя на пунцовое лицо Иосифа, на прячущего глаза господина Ганеля, он понял, что произошло. «Ах, дурашка! – с жалостью подумал он. – Рассказал-таки про свои дары».
И в Александре окончательно укрепилась уверенность, что правды он говорить сегодня не будет. Чтобы понять, к чему приводят правдолюбивые высказывания, достаточно взглянуть на господина Ганеля. «Теперь он и с Иосифом отношения навечно испортил, и Сильвестр его считает идиотом. Я так не хочу».
– Так, ребята, нам пора, – сказал Сильвестр и открыл дверь ресторана.
Все трое отметили, что впервые он так обратился к ним. Такого обращения от Сильвестра никто в театре не слышал. Каждый на эту тему подумал свое, но все поняли, что он волнуется и рассчитывает, что в эту дверь они входят союзниками. Сердца господина Ганеля и Александра откликнулись на «ребят» с благодарностью, а Иосиф укрепился в убеждении, что Сильвестр идет ко дну.
В гардеробе господин Ганель, глядя на Иосифа и снимая свое серое зимнее пальто, робко начал лелеять мысль о реванше. Александр разматывал шарф, как-то нелепо поворачивая при этом головой, и думал: «Я Тибальт. Никакая не Джульетта. Я Тибальт. Ее брат. Я не его сестра. Я ее брат». Повторив про себя несколько раз это заклинание, он успокоился совершенно.
Верхняя одежда осталась в гардеробе, и четверо направились к вип-залу.
Сильвестр не впервые проходил в этот роскошно-скромный зал. А Иосиф и актеры были сначала оглушены немосковской тишиной, а потом – ослеплены помпезно-сдержанным великолепием.
За огромным сервированным столом сидел Ипполит Карлович: черный костюм, непроницаемые глаза, приветливая улыбка.
За спиной мецената была слегка приоткрыта серая дверь – в соседнем помещении молился и подслушивал отец Никодим. Все, кроме Сильвестра, впали в легкое оцепенение, посещавшее каждого, кто впервые входил к «недоолигарху». Свечение, исходившее от миллионов Ипполита Карловича, озаряло его самого. Нимб сказочного богатства видели все. И сейчас зачарованные артисты и журналист остановились на пороге. Иосиф поймал себя на желании снять шапку, как при входе в церковь. Но шапки на нем не было, это была не церковь, да и сам Иосиф не был христианином.
– О! – воскликнул Ипполит Карлович, едва увидел актерскую процессию во главе с Сильвестром. – Вот он. Вот он идет. Станиславский нашего времени. Он только идет. А я ему. Уже верю.
Сильвестр, чтобы порадовать Ипполита Карловича, брезгливо поморщился при упоминании Станиславского. Ведь «недоолигарх» прекрасно знал, как относится Андреев к Станиславскому. Но Ипполит Карлович неуклонно называл Сильвестра Станиславским, желая одновременно и польстить, и покуражиться.
Все четверо встали у стола. Ипполит Карлович не пригласил их сесть.
– Вот никак не могу понять. Почему мне так противно стало. Когда я вчера по телевизору услышал. Что сейчас на земле живет людей больше. Чем во все времена. За всю историю человечества. Нет. Не противно даже. А тоскливо. Вот ты художник. Объясни почему.
Сильвестр совсем не удивился неуместности вопроса и ответил спокойно, словно сам не раз об этом думал:
– А если бы сейчас жило меньше людей, чем за всю историю человечества? Если бы они вымирали?
– Вот как ты. Повернул. Так тоже тоска. И много людей плохо. И мало людей плохо. Как быть?
– Не знаю, Ипполит Карлович.
– А ты заметил. Что про людей «они» сказал?
Александра смутило такое начало встречи. Раньше он думал, что только Сильвестр имеет право вдруг огорошить пришедшего к нему человека вопросом, не имеющим никаких оснований, кроме каприза спрашивающего. И вальяжно ждать ответа, заранее снисходительно относясь к тому, что «ответчик» готовится сказать. Сейчас Александр увидел, что к Сильвестру могут быть обращены и столь же внезапный вопрос, и столь же ироничная улыбка. В этом зале Александр встретился с хозяином Хозяина. Хоть и маленькая, но мистерия, испытание для шаткой души.
– Ну, знакомь, знакомь меня с новобранцами. – Ипполит Карлович перевел серые, будто лишенные зрачков глаза на Александра, потом на господина Ганеля и спросил у него: – Ты на кого нацелился?
– Это брат Лоренцо! – ответил Сильвестр.
– Мона-ах… – с уважением произнес Ипполит Карлович. – В наше время играть монаха! Ответственно! А ты? – обратился он к Александру. – Ты кто?
– Тибальт, – сказал Александр и почувствовал, как в пятках бьется его душа.
Ипполит Карлович повертел в уме имя Тибальт. Оно не вызвало никаких ассоциаций. Повисла пауза. Вошедшим давно уже пора было сесть даже по самым суровым законам гостеприимства. Официант ловко подлил Ипполиту Карловичу виски, бросил в рюмку кусочек льда в виде крошечного лебедя. Ледяная птица начала медленно растворяться в коричневатой воде.
– Вы садитесь. Что вы, как на приеме… И руки по швам держать не надо, – вдруг обратился Ипполит Карлович к Александру. И хотя тот и не думал держать руки по швам, он как-то неловко поднес ладони к груди, чтобы показать, что ничего подобного у него и в мыслях не было. Но все, кто посмотрел на Александра в этот момент, подумали, что он и правда стоял по стойке смирно.
