Мать возлагала вину за такие тяжелые роды на него самого. Она говорила, что он просто не хотел рождаться на свет, чтобы не быть полусиротой. Такое она придумала для себя абсурдное объяснение, руководствуясь ненавистью к его отцу, который существовал в их жизни только в момент зачатия. Никогда потом он не интересовался ни ее судьбой, ни судьбой сына. Энди его никогда не видел, хотя мать искала его отца по всей Польше. И дело было в общем-то не в алиментах. Она его не нашла. Может быть, он умер, может быть – уехал, может быть – изменил фамилию. Анджей хорошо помнил, как однажды в его день рождения, уже после того как он получил аттестат зрелости, неожиданно всплыла тема отца. Все гости уже разошлись, мать сидела за столом, пила вино, иногда из двух бокалов сразу, курила сигарету за сигаретой. Плакала. Говорила об отце Анджея как о ком-то, кого очень любила и любит до сих пор, как говорят о ком-то, кто умер. После этого монолога он понял, почему у него никогда не было и не будет отчима. Мать поведала ему о своем безнадежном одиночестве последних двадцати лет и о бесконечном и безнадежном ожидании, в котором она живет: в годовщину их первого свидания, в свой день рождения, на Рождество, в его день рождения, в Задушки на могиле его матери. Она, видимо, решила, что сын наконец достаточно вырос, чтобы это понять. Она не сказала об отце ни одного плохого слова, только в конце этого необычного, первого и последнего такого разговора, уже сильно пьяная, с ироничной ухмылкой она добавила:
– Он клялся, что никогда не оставит меня одну. Никогда. Так он говорил. И он сдержал слово. Оставил меня с ребенком…
Поэтому с детства Энди лифтов боялся как огня. И здесь, в «Гранде», он тоже сделал все, чтобы на третий этаж не ехать лифтом. Последнее, чего бы ему хотелось, так это признаться Веронике в своей позорной фобии. Она ведь совершенно не вписывалась в тот образ, который он последовательно, с самой первой минуты их знакомства старательно создавал. И до этого момента у него все получалось. Он убедил ее давным-давно, в самом начале их романа, что гостиничные номера на первом этаже самые эксклюзивные и что по-настоящему богатые и важные люди жили и живут в отелях исключительно на первых этажах. Особенно сейчас, в наше небезопасное время, после одиннадцатого сентября. Она ему поверила, как и всегда, и поскольку очень хотела входить в круг важных и богатых людей – не только в его глазах, – она скрупулезно следила за тем, чтобы их номера по мере возможности находились на первом этаже. Ему, таким образом, не приходилось приближаться к лифтам, и он мог не бояться, что она заметит его клаустрофобию.
Однако в сопотском «Гранде» в летние выходные, в пик сезона, на первом этаже не было ни одного свободного номера. Поэтому он в отчаянии вспомнил все, что знал об этом отеле, и придумал эту историческую экскурсию по этажам. Притворяясь, что не замечает усталости и нетерпения Вероники, он останавливался у дверей какого-либо номера или посреди коридора и начинал рассказ. Вот тут, в одном из трех номеров, спал Гитлер. И Кастро, и совсем недавно – Путин, который в 2009-м по официальной версии приехал на торжества по поводу годовщины начала войны, а на самом деле – чтобы на сопотском берегу договориться с Туском, как избавиться от Качиньского, а лучше – от обоих одним махом. А еще – вот тут Мрожек, а там Азнавур, а тут Шакира, а вон в тех апартаментах – Грета Гарбо, а там – Энни Леннокс, а вон там в конце коридора – Кепура, а напротив – Юзеф Циранкевич, может быть – по крайней мере так утверждают злые языки – со своей подругой Иреной Дзедзич, любимицей коммунистического телевидения и не совсем прокоммунистических зрителей.
Когда у него закончился список тех, кто «здесь спал, а там ночевал», а они все еще не дошли до номера 305, он припомнил историю о 13 декабря 1981 года – о той памятной ночи, когда Ярузельский со своим Военным советом национального спасения изменил историю Польши. Его щупальца дотянулись и до «Гранд-отеля» в Сопоте. Анджея, казалось, не смущало растущее нетерпение Вероники, которая шла за ним молча, неся свой чемодан. Он снова остановился и начал рассказывать о том, как польская ГБ собрала в одном отеле все сливки Всепольской комиссии профсоюза «Солидарность», которая двенадцатого декабря собиралась на заседание в Гданьске, и в ходе спецоперации всех их арестовала. Сначала выяснилось, что отели в Труймясте заполнены до отказа участниками многочисленных конгрессов и конференций и поэтому им было предложено заночевать в «Гранде». Это ни у кого не вызвало никаких подозрений, потому что – с какой, собственно, стати эти подозрения могли бы возникнуть? Никто не знал, что планирует Ярузельский на ночь с субботы на воскресенье. Большинство членов комиссии приехало в «Гранд» около полуночи. Спать они должны были по нескольку человек в одной комнате. Выбор отеля был неслучайным, все было ловко спланировано и рассчитано. С одной стороны – море, с другой – улица, которую легко заблокировать силами милиции и военных. Около двух часов ночи работники ГБ вывели несколько десятков человек из отеля и сдали их ожидающим на улице милицейским сукам. Закованных в наручники деятелей партии распихали по скотовозкам, а потом развезли и по тюрьмам. Именно здесь, в «Гранде», задержали Модзелевского, Рулевского, Куроня, Мазовецкого. По каким-то причинам в отель не попали, хотя и собирались туда поехать, только Фрасинюк и Буяк, благодаря чему они и избежали ареста.
Вероника смотрела на него без обычного восхищения в глазах. Наконец она быстрым шагом направилась в сторону лифта.
– Слушай, Энди, – сказала она. – Ты же знаешь, я всегда восхищалась и восхищаюсь глубиной твоих познаний. Вот только я не понимаю, почему мы должны совершать этот экскурс в историю именно сейчас. Я верю всему. Если бы ты мне сейчас сказал, что в номере 118 Болеслав Храбрый занимался сексом с Виолеттой Виллас, я бы тоже поверила. Я очень устала, я потная и больше всего на свете хочу сейчас попасть под душ или в ванну, – закончила она с нетерпением.
Они были уже на втором этаже. Он извинился, попытался ее поцеловать и убедил, что они быстрее доберутся до номера, если не станут дожидаться лифта.
Комната номер 305 была очень маленькая, а окна в ней не выходили ни на пляж, ни в сад. Энди был удивлен, что в отеле такого уровня есть такие маленькие комнатки. Коротенькая прихожая, за ней – клетушка, три четверти которой занимает двуспальная кровать, две тумбочки и узенький столик, почти целиком занятый плоским телевизором. Кровать кончалась почти у самых дверей неожиданно просторной ванной с застекленной душевой кабиной.
Вероника огляделась и бросила чемодан на кровать. Она торопливо сняла платье и лифчик. Трусов на ней не было. Она встала перед ним совершенно обнаженная, улыбнулась и произнесла:
– Они, наверно, в машине остались, мы ведь двери не открывали на той поляне…
Она наклонилась к чемодану в поисках косметички. Теперь она стояла спиной к нему. Он любил смотреть на нее. У нее были не очень широкие бедра и узкая талия. Попка у нее была волшебная. Круглые упругие ягодицы слегка поднимались кверху, создавая выразительные выпуклости. Иногда она надевала туфли на высоком каблуке и черное обтягивающее платье с молнией на спине. Он много раз видел, какое впечатление это производит на мужчин. Когда он ее впервые раздел, после того спектакля в Кракове, ее груди были меньше, чем сейчас. Не то чтобы совсем маленькими, но значительно меньше. У нее не было детей, он знал, что она регулярно посещала спортзал и еще ходила на занятия танцами, часто делала массажи, в отелях первым делом отправлялась в спа, много плавала. Утром, задолго до завтрака, пока он еще спал, она проплывала «свои километры», как она это называла. Он долго и не подозревал, что она на девять лет старше его. Узнал он об этом случайно, когда администраторша в Братиславе отдала их паспорта ему, а не ей. Он скрывал от нее свою постыдную фобию, а она скрывала от него свой возраст.
Ее попка – в данный момент выпяченная в наклоне над чемоданом – была намного моложе, чем все остальное тело. Он спал со многими студентками, трогал и целовал много молодых ягодиц. Некоторые из этих студенток годились ему в дочери. Но их попки не могли сравниться с попкой Вероники. Может быть, конечно, он спал не с теми девушками (что было маловероятно), а может быть – просто попка Вероники каким-то непостижимым образом была неподвластна законам природы. Потому что в ее стопроцентной естественности и натуральности (в отличие от губ и груди) он был уверен.
Вероника исчезла в ванной. Он распаковал свою сумку, приглушил телефон, сел на подоконник с книгой. В машине, пока они толкались в пробках, он вслух читал «Рассуждения Нанны и Антонии» Пьетро Аретино. Он его очень любил. Аретино, итальянский писатель времен Ренессанса, который не чурался женщин и молодых мужчин, в этой книге описал свойственную своей эпохе свободу эротизма. Его не случайно признают основателем литературной порнографии. Он смело писал о злоупотреблениях курии и о развлечениях духовенства, но избегал столкновений с институтом папства, поэтому был всегда желанным гостем при ватиканском дворе. В «Рассуждениях Нанны и Антонии» он описывал сцены весьма эротические, но эротизм в них больше остроумный, чем разнузданный. Вероника, однако, сочла такой выбор чтения однозначно возбуждающим и неожиданно свернула на боковую дорогу, чтобы остановиться на лесной полянке. Он любил заниматься с ней сексом в автомобиле. Его возбуждал риск, что кто-нибудь может их увидеть, а кроме того, Вероника была удивительным и исключительным мастером орального секса, который он обожал. И только в автомобиле она в забытьи до крови прикусывала зубами его пенис. В постели никогда. Иногда он завидовал ее мужу, что тот может получать это каждый день.
