Вот ведь, чёрт возьми, думаю, как я ненавижу это маленькое «но»! Иногда что-нибудь очень интересное придумаешь, всем расскажешь, всем нравится, а потом Мама, Папа или Бабушка скажут: есть тут одно маленькое «но» — и сразу ничего не получается!
— Какое «но»? — спрашиваю.
— Молотком по пальцу можешь ударить, — объясняет Папа, — скобкой палец поранить — на левой руке, естественно, несколько дней на скрипке играть не сможешь!
Подумаешь, играть на скрипке не смогу, думаю, но говорю совсем другое, умное:
— Я буду всё делать аккуратно! Буду!
Я вижу, что Папа очень доволен, даже рад, но старается, чтобы я этого не заметила!
— Пойдём, Мартышка, — говорит, — я всё тебе дам, объясню, как проще работать, и схему нарисуем.
Пришли в столовую, Папа сел за свой стол и всё мне дал: две лампочки на всякий случай, провод с запасом, так он сказал, выключатель, отвёртку, ножницы, молоток и скобки такие специальные — это, если у тоненького гвоздя шляпку снять, конец этот заострить и гвоздик сложить пополам, — вот такая скобка, она провод прикрепляет куда надо. Но сначала по ней надо стукнуть молотком! И схему нарисовали. Потом Папа мне объяснил, как куда надо подсоединиться, как скобки забивать и при этом по пальцам не бить.
Сегодня у меня нет музыкалки, но есть уроки — домашние задания, я их делаю, чтобы потом не было никаких маленьких «но». И гулять не пойду, потому что мне уже хочется всё это электричество скорее делать — интересно ведь! Принесла с кухни табуретку, всё на ней положила… и стала делать электричество.
Очень трудно оказалось эти скобки забивать: надо взять её в левую руку, зажать между большим и указательным пальцами, провод обнять и приставить всё это к стенке полки, потом — тюк молотком, либо по пальцу попадаешь, либо скобка улетает. Вот ведь чёрт! Ничего не получается! Стала делать, как Папа учил, но это очень долго. Сначала надо чуть-чуть пристукнуть, но чтобы скобка держалась, а потом руку левую убрать и сильно стукнуть. Иногда она хорошо входит, а иногда всё равно куда-то улетает!
Я уже долго всё это делаю, сделала меньше половины, средний палец почему-то молотком сильно пристукнула. Как он под молоток попал? Держала его под холодной водой. Очень спина и шея устали, потому что тянусь всё время вверх. Села на Бабушкину кровать — немножко надо отдохнуть. Мамочка приходит, смотрит на мою работу, потом смотрит на меня, спрашивает:
— Устала?
Я говорю:
— Я не устала, я просто отдыхаю!
Мамочка улыбается и говорит:
— Ты молодец — хорошо всё делаешь, но ты уже много сделала, может, завтра закончишь?
— Нет-нет, — говорю, а сама даже испугалась, чувствую, надо всё сделать сегодня.
— Ну работай, Нинуша, — говорит Мамочка, — комнаты с освещением у вас станут очень красивыми. — И уходит.
Я рада, что Мамочке нравится, но я очень устала и начинаю торопиться. Только стала торопиться, сразу проколола указательный палец. Пошла йодом помазала, кровь быстро перестала — я большим пальцем указательный зажала, меня Папа так давно научил, ещё в Свердловске. Не думала я, что так трудно быть сыном!
Все пошли ужинать, а я прошу Мамочку: мне обязательно надо сегодня доделать! «Хорошо-хорошо, — говорит Мамочка, — работай, уже не так много осталось».
Когда что-то очень трудное делаешь, бывает такое время, что кажется: всё, больше не могу! И тогда я себе строго говорю: надо делать и сделать! И вдруг становится легче, и силы какие-то другие становятся! Я так себе сказала и стала дальше делать — и пальцы болят, и спина с шеей, и руки, а всё равно стало легче. И я всё сделала!
Пришёл Папа, всё осмотрел очень внимательно и говорит:
— Мартышка, ты хорошо всё сделала! Хорошо и правильно! Руки поранила?
Я вдруг рассердилась и говорю:
— Ну Папа!
Он кивает головой и говорит:
— Для первого раза это совершенно естественно. Иди, Мартышка, ужинай, уже поздно. — И добавляет: — Молодец!
Я ужинаю очень медленно, есть не хочется, но я знаю, что надо есть. Поела, пошла умылась, всё болит, в голове почему-то совсем нет никаких мыслей. Мамочка ждёт меня около ванной. «Пойдём ненадолго в столовую, — говорит мне. — Сейчас скоро будет сюрприз!» Я иду за ней — в столовой все сидят, кроме Папы, я сажусь на стул и ни о чём не думаю. Все о чём-то говорят, а я думаю: скорей бы уж настал сюрприз!
Приходит Папа и зовёт нас всех в детскую, мы идём. Подходим к полкам, Папа говорит: «Мартышка — включай!» Я смотрю — он за это время к выключателю от розетки провод подвёл. Я так обрадовалась, выключатель наверх подняла… и лампочка загорелась! Все стали хлопать в ладоши, а Анка стала кричать и прыгать от радости. Мамочка с Бабушкой подошли к полкам совсем близко, и Мамочка говорит: «Комнаты стали совсем другие!» А Бабушка говорит: «Они стали очень нарядные!» Элка смотрит на меня, головой качает и говорит: «Как хорошо ты всё придумала… и сделала! — Потом добавляет: — Я не думала, что ты сможешь!»
Я думаю: очень всё это здорово, но лучше я всё-таки не буду больше Папиным сыном.
Лучше я буду, как и раньше, Папиной дочерью!
«Шура, ну давай «Лесного царя», — предлагает Мамочка. Она сидит за роялем, рядом стоит дядя Шура, на пюпитре ноты, и они оба их разглядывают.
Папа в своей семье — самый младший. У него два старших брата — старший брат дядя Миша, он умеет играть на скрипке, на виолончели и на контрабасе, средний старший брат дядя Шура, он умеет играть на скрипке и виолончели и очень хорошо поёт. Они доктора. И старшая сестра — тётя Томуся, она умеет играть только на рояле и умеет хорошо говорить на трёх языках.
Папа рассказывал, что, когда началась война, оба брата пошли на фронт. Дядю Мишу не взяли, потому что ему было больше пятидесяти лет и какие-то болезни, а дядю Шуру взяли, хоть он был психиатром. В сентябре 1941 года он вёз на открытой грузовой машине раненых с «передовой», а их расстрелял фашистский самолёт — когда он подлетал, дядя Шура лёг на раненых и закрыл их, его «всего изрешетило», так рассказывал Папа. Дядю Шуру отвезли в госпиталь в Москву, там ему сделали много операций, и он не умер, но на фронт его больше не взяли, а Папу в это время «вернули» с фронта — он тоже туда ушёл, но ему сказали, что такие учёные должны работать для фронта, а не воевать! И он оказался в Москве, когда дядя Шура лежал в госпитале после операций. Папа за ним ухаживал, потом забрал его к нам домой и там «выхаживал». Он его «выходил» и поехал куда-то далеко, где уже работал его институт, а дядя Шура остался в Москве и стал работать главным врачом госпиталя, который был в здании какой-то школы. Сейчас он, пока война и блокада Ленинграда, живёт в Москве, и к нему из эвакуации, тоже в августе, приехала его семья — тётя Галя и две дочки, они наши двоюродные сёстры, Аллочка и Бебочка. Я люблю дядю Шуру и Бебочку. Сейчас они все у нас в гостях.
Мамочка недавно сказала: «Какая у нас счастливая семья! Шура выжил после таких страшных ранений, и Миша блокаду пережил — она скоро кончится!»
Я смотрю на дядю Шуру, он вдруг бывает очень похож на Папу, они с Мамочкой о чём-то говорят, смотрят ноты, смеются. Мне очень интересно, какой у него голос. Они уже были у нас несколько раз, но он ни разу не пел.
— Знаешь что, Вавочка, — говорит дядя Шура, — странспонируй-ка ты мне это на тон вниз.
— Хорошо, — говорит Мамочка. Она очень прямо и красиво сидит за роялем, и сейчас она ещё выпрямляется, сидит, совсем-совсем не шевелится, очень внимательно и даже строго смотрит в ноты и говорит: — Я готова. — И спрашивает у дяди Шуры: — Можно начинать?
Дядя Шура кивает головой. Мне кажется, что он стал выше и больше, глаза у него блестят, но не весело, а как-то непонятно! Мама начинает играть, у меня по спине бегут мурашки, я смотрю на дядю Шуру, и мне становится немножко странно, потому что мне становится страшно! И вдруг комната, вся комната, заполняется звуком — он такой сильный, густой, я даже не сразу понимаю, что он очень красивый! Он вибрирует, волнует, звук очень громкий, но я понимаю каждое слово:
Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?
Ездок запоздалый, с ним сын молодой!
Нас здесь много — тех, кто слушает дядю Шуру: Бабушка, Папа, Эллочка, Анночка, я, тётя Галя, Аллочка с Бебочкой, но мне кажется, что мы стали очень маленькими, и если лесной царь, а может и дядя Шура, махнёт рукой или сверкнёт нам в глаза своими страшными глазами, мы сразу окажемся в этом ужасном, холодном и очень опасном лесу!
Я не могу даже голову повернуть, смотрю на дядю Шуру, я чувствую огромную беду — им не убежать от лесного царя! Почему отец не верит сыну? Лесной царь говорит с сыном. Почему отец придумывает и говорит сыну про какой-то туман?! Зачем он говорит про ветер — он просто не видит лесного царя, а сын — видит!
