– Ты не поняла, Верочка, – мягко поправил он жену, – если это на самом деле Лист, то это раритет, редкость, часть уникального наследия мировой музыкальной культуры. А кроме того, думаю ещё, что это большие деньги. Очень и очень немалые.
– Это сколько же, – вздёрнулась супруга, – неужто больше, чем мы их терпели?
– Вера, ну зачем ты так? – покачал головой Моисей, явно расстроенный услышанным. – Ты же не была такой, ну вспомни себя в недавнем прошлом. Зачем ты демонстрируешь сейчас то, чего в тебе не было никогда и, надеюсь, не появилось? Откуда всё это недоброе, неспокойное – вся эта бравада твоя неумная? Анастасия Григорьевна, положим, не от большого ума соседей ненавидела, но ты-то почему? Ты же всегда сразу всё понимала, тебе ведь лишний раз даже объяснять ничего не требовалось. У тебя ведь всегда был тонкий ум и хорошая, щедрая душа. Что случилось, милая, ну скажи?
– Случилось, Моисей, что некогда мне это обсуждать. И желания тоже нет. Устала как собака плюс на работе аврал, ревизия сидит, копает. Извини. – Встала и вышла.
Было ещё одно соображение относительно того, что побудило Рубинштейнов так лестно отозваться о соседях в своём письме. Совесть, быть может, догнала? – то было первое, о чём подумал Моисей Наумович. Нет, снова не сходилось. Было, верно, что-то ещё – возможно, что-то хорошее, о чём он и сам не ведал про себя. Или, тоже вполне допустимо, коснулось кого-то из членов его семьи, недооценённых им же самим.
«Узнаю, где положат, отнесу цветы, – решил он уже по дороге в институт, – и попрошу кого-то, чтобы присматривали и убирали».
Участковый оказался прав. Уже на другой день в обед пришли двое, предварительно связавшись по телефону. Тётка и мужик, оба исполкомовские функционеры. Анастасия Григорьевна уже знала и ждала. Тут же, после их утреннего звонка, набрала Верочку, чтобы та неслась обратно и вместе с ней ждала власть – разговаривать с намёком. Тут уже дело такое – ни пенсионерством своим не проймёшь, ни титулом дворянским не побахвалишь: потребуются доводы надёжней. Вот гастрономическая тематика для такого разговора, на взгляд княгини Грузиновой, в качестве пробойной силы очень даже подходила. А если ещё и вдвоём, то – смертельная мощь против всякого.
– Отстань, – коротко откликнулась дочь, – у меня ревизия, сама разбирайся, – и бросила трубку. Из аргументов оставалась лишь Катя с грудничком и на десерт двадцать добавочных Моисеевых метров.
Дядька был совсем простой, в кепке. Тётка же оказалась правильной толстухой в кримплене и с халой на голове – типичная хамоватая исполнительская власть второго полусреднего веса районного масштаба. Анастасия Григорьевна приготовилась было угодничать и намекать, однако ничего такого не понадобилось. Тётка сорвала опечатку и прошла внутрь. Следом – мужик, оказавшийся всего лишь водителем. Вслед за ними робко протиснулась и дворкинская тёща. И начала с ходу, полагая, что так будет надёжней. Сдержанно кашлянув, произнесла:
– Знаете, если можно, мы бы хотели… – Договорить не успела, потому что тётка обернулась и коротко отреагировала:
– Нельзя.
– Но почему же? – удивилась Грузинова. – Почему же так, уважаемая товарищ? У нас большая семья, зять к тому же доктор технических наук, профессор, кафедрой заведует. Нам положено, по закону о дополнительных метрах прибавочной площади.
– Положено, значит прибавят, – чуть рассеянно отозвалась тётка, – только не здесь, а уже на новом месте. Тут вы будете до августа, сами. А после поедете на новые адреса.
– Как это? – приоткрыла рот Анастасия Григорьевна. – На какие адреса, для чего?
– Для того, что дом отойдёт под ателье верхней одежды, все четыре квартиры, оба этажа, – назидательно растолковала власть, – а вас переселим, ближе к лету смотровые ордера получите. – И строго посмотрела на княгиню. – Это ясно вам, проживающая?
Грузинова молчала, не понимая, как реагировать. То было плохо, очень плохо, совсем ужасно или, может, даже и хорошо, – в этом следовало разобраться. Впрочем, тётка, не переждав короткого изумления жилички, пояснила сама:
– Чего идолом застыли, женщина? Вам же сказано, рас-се-лют! Радуйтесь, пока не передумали. Отдельные квартиры получите, без никого.
– Стало быть, мы пока сами… тут, до августа? – немного придя в себя, но всё ещё заметно нервничая, переспросила тёща профессора Дворкина, ответственного квартиросъёмщика. – И здесь тоже? – Она провела руками по воздуху, как бы ощупывая пространство недавних мертвецов.
– И здесь, – сухо ответила та. – Я вообще-то должна имущество описать и всё такое, но… – Она чуть брезгливо сделала губой и завершила начатую мысль. – Но и нечего тут описывать, если уж начистоту, одно барахло помойное и больше ничего. Даже телевизора, вон, и того нету, не то что достойного чего в пользу государства. По-хорошему, ещё надо бы шесть месяцев ждать, порядок такой, вдруг родня какая-никакая сыщется. Но учитывая письмо покойных, можно это, мягко выражаясь, похерить. Короче, занимайте и живите.
– А с этим как? – Грузинова поочерёдно ткнула пальцем в предметы скудной обстановки.
– На ваше усмотрение, – пожала плечами тётка. – Хотите себе оставьте, а хотите бросьте, теперь это дело чисто ваше.
Раздобытые сведения Анастасия Григорьевна первой донесла до дочки, слово в слово.
– Кто ещё знает? – коротко, похоже на то, как это делала посланница исполкома, задала свой вопрос Вера.
– Да никто, Верунь, ни боже мой! – взвилась Анастасия Григорьевна, парируя дочкино недоверие. – Мы с тобой и всё, ты чего?
– Так… надо расписаться и развестись как можно скорей, – внезапно выдала Вера Андреевна, обращаясь то ли к себе же самой, то ли подключая мать, но не напрямую. – И хорошо бы ещё тебе замуж, фиктивно. Есть у нас грузчик, из полуприличных, но холостой. Думаю, договорюсь. – Завидя на материном лице недоумение, плюнула на краткость изложения и разложила картину на фрагменты. – Смотри, слушай сюда. Я развожусь с Моисеем, таким образом он отделяется и с учётом научной степени получает двушку, пускай даже смежную. Лёка расписывается с этой своей, им на троих тоже двушка полагается, как минимум. Ну а нам с тобой, как однополым, больше однокомнатной не предложат. А при муже твоём – тоже двушка отвалится, изолированная. Итого три двушки – неплохо для начала? Ну и малость приплатим грузчику, и пропишем не навсегда. Всё поняла?
– Я только не уяснила, Верунь, куда я его потом дену, грузчика твоего.
– Да неважно куда, мам, хоть похорони! Мы ж его на порог не пустим, будет мужем тебе на бумаге. Пока не сдохнет.
– А если я первой? – насторожилась княгиня. – Метры кому отойдут?
Вера досадливо отмахнулась:
– Не пори ерунды, мама. Он не сегодня завтра окочурится, а на тебе век ещё воду вози, ничего не будет. Ты же закалённая, как северный олень, давай, не суетись раньше Деда Мороза.
– А пьющий хотя бы? – с надеждой в глазах никак не угоманивалась наследница рода Грузиновых. – А то понадеемся, а он сам здоровый окажется, как олень этот. И чего с ним тогда прикажешь делать – всю жизнь, что ли, сиди потом трясись, что вот-вот заявится и скандалить начнёт, прав требовать на метры и на саму меня?
– Об этом не твоя забота, мам, я же говорю. – Вера Андреевна встала, подводя черту нервической этой беседе. – Главное, слушай меня, а то запутаешься.
– А с бельём как? – добавочно поинтересовалась княгиня. – У них, я посмотрела, постельное бельё приличное, с кружавчиком даже есть. Так, может, снести его в прачечную да прибрать подальше от кого-никого? А то опомнятся исполкомовские, воротятся да в узлы его – и с собой.
– Снеси, мама, снеси, – уже с заметным раздражением в голосе отозвалась дочь, – только спать на нём будешь ты сама, и в общую кучу не клади, не то я и наше заодно выброшу, которое до ихнего проссатого докоснётся.
Странное дело, близость матери и дочери, во многом обусловленная общей нелюбовью к неприятным соседям, до этого переломного дня столь цепко связывавшая их, будто разом ослабла. И если Анастасия Григорьевна в силу общей недалёкости почти не замечала изменений, машинально продолжая держать Верочку за главную свою наперсницу во всех делах, то сама Вера Андреевна со временем начала к материным дуростям медленно остывать. Но не потому, что переменилась к ней внутренне, а просто, встав на серьёзную должность, посерьёзнела сама. Место, какое отныне сделалось частью её круглосуточной жизни, требовало от этой самой жизни немалого напряжения, без проявлений любого шутовства и положенных перерывов на обед. Великое же переселение, как сразу сообразила Вера, предоставляло массу интересных вариаций развития жизни на будущее – для всех сразу и для каждого по отдельности. Для той конкретной отдельности, которую она наметила лично для себя, получившийся расклад событий был именно тем, какого требовала ситуация с участием Давида и Моисея. И чувство подсказывало Вере, что Голиафом в этом деле окажется Моисей, а никак не Бабасян. Про битву двух мифических гигантов когда-то на свою же голову поведал ей образованный супруг, и теперь его причудливый рассказ оборачивался вполне уже земной и натуральной историей. В общем, всё теперь складывалось лучше некуда, если бы только ещё придумать, как не соединить любимого мальчика в законный брак с этой прошмандовкой-лимитой. А ведь придётся, ничего не поделаешь, иначе не видать им всем заветных метров.
