Вдруг где-то сбоку, слева и чуть сзади, оба услышали явный стук: щелк! За ним еще один, другой, третий, пятый. Похоже на глухаря, на току первое колено отыгрывающего. Остановились.
– Ты слышал? – в удивлении спросил Гоша.
– Да, – растерянно ответил Володька. – Что это может быть? – и закричал:
– Ого-го! Эй! Ого-го!..
В ответ ему, едва пересиливая страшный ветер, долетел желанный ответ:
– Ого-го! Мы тут!..
Парни удивились. Они шли прямо, а островок оказался совсем не там. Тут же поспешили на звук, почти бегом, не обращая внимания на лужи и кочки.
А щелчки и голоса все громче, ближе! Вот уже началась твердая земля, за ней из мутной пелены проступила густая стена деревьев: слава тебе, Господи! Вышли!
К ним бегут люди, спрашивая, ругая, тянут к костру.
– Когда пурга началась, мы вас слышали!
– И отвечали вам, но поняли, что вы нас не слышите!
– Это Егор догадался топором по дереву стучать, вас звать.
– Ты что, в зыбун провалился? – суетилась Прасковья около Володьки.
– Замерзли?! – заботится Люба Булычева.
– Что же вы так долго выйти не могли? Тут расстояние – двести шагов!
– А где бабка? Разговаривали с ней?
– Как разговаривать-то? – присаживаясь, протягивая замерзшие ноги к костру, спросил Володька. – Мы до нее не дошли, а она от нас постоянно отдалялась.
– Как это? – удивился Степан Мельников. – А нам со стороны казалось, что она рядом с вами стояла, вы вокруг нее ходили.
– Да нет же… Не дошли мы до нее… – подтвердил Гоша. – А потом проклятая метель началась.
– Диво, да и только! – крестились окружающие. – Странно все…
– Да там все странно! – затараторил Гоша. – Мы пришли, там даже ее следов не осталось. Еще два раза возвращались к тому месту, будто сам черт водил! Да и Володька бродни потерял. Едва выбрались…
С другой стороны острова пришли Никифор Иванович и Назар Подгорный. Увидев своих сынов, с облегчением вздохнули, но тут же принялись ругать их:
– Ых, бисовы дети!.. Неймется? Какого хрена поперлись на болото? Смерти захотелось? Не знаете, как мужики до вас погибали?!
Назар схватил Гошу за ухо, другой рукой дал по шее. Парень выпучил глаза:
– Ой-ей, батя! Голова отлетит!
– Пущай отлетит, – осыпая сына кулаками, шипел Назар.
Никифор взял в руки ту самую палку, которой Володька прощупывал зыбуны, огрел сына по спине. Володька прогнулся от боли. Разъяренный отец размахнулся для следующего удара, но Степан вступился за младшего брата, удержал посох:
– Будет, тятя! Ему и так досталось… Вишь, замерз, как колонок, отойти не может.
– Чегой-то он у меня последнее время никак отойти не может!.. – не унимался Никифор. – Однако надо почаще хребет палкой гладить, чтобы думал лучше! Двадцать пять годов кобелю, а мозгов, как у курицы!
Заметил, что Володька был обут в рукава куртки Гоши, взорвался:
– Ах ты, сукин сын! Бродни потерял? Я вот те… да я тя… Да ты у меня на лежневку лес босиком таскать будешь!
Парни оттащили сыновей от сердитых родителей. Игнат Ерофеев предстал перед Назаром:
– Что вы, дядьки… Захлестнете парней! Как потом с сердца камни соскребать?
– Да лучше сразу захлестнуть, чем таких дураков иметь! Стыд-позор! Надо работу выполнять, а они по болоту блудят!
– Мы по делу! – вставил слово Гоша.
– Я вот те дам дело! – бесполезно машет кулаками Назар, не в силах преодолеть заслонивших сына друзей.
И все же буря утихла. Никифор и Назар выпустили пар, расспрашивая о случившемся. Выслушав недолгий рассказ, дали распоряжение Володьке:
– Чего тут расселся?! Бегом в поселок! Смотри-ка, глазищи красные, голова, как котелок на костре. Простыл, одним словом. Еще нам тут одного не хватало! Тетке Марье скажи, чтобы малины напарила, в тряпки укутала…
К парням и девчатам:
– А вы что встали? Быстро лес таскать! Мужики простаивают, сутунков нет!
Володьке:
– Сам соберешься?
– Угу, – согласно кивнул головой тот, нехотя поднимаясь с деревянного ощепка.
Он уже чувствовал наваливающуюся болезнь. Лицо и лоб горели, в голове стоял протяжный звон, будто плотник молотом забивал сваи, тело ломило и выворачивало, ноги подкашивались от слабости.
Товарищи поспешили к своим рабочим местам. Никифор, глядя на сына, уже мягко и внимательно спросил:
– Сам-то дойдешь?
– Дойду, – покачиваясь на ногах, ответил Володька.
– Я помогу! – вдруг вызвалась Прасковья.
Никифор дрогнул уголками губ, посмотрел на девушку, согласно кивнул головой:
– Помоги ему, девонька…
И пошел вслед за остальными.
Прасковья суетливо собирала Володьку в дорогу:
– На вот сухие тряпки, на ноги обмотай. Эти сырые, не трожь! Хорошо теперь? Пошли! Сам шагать можешь? Держись за меня!
– Да что я… немощный? Один дойду, – хмурил брови Володька.
– Иди уж, кровопийца… – подставляя ему свое плечо, настояла Прасковья.
Володька слабо улыбнулся: простила… А сам дождался мгновения, нарочито навалился телом, сгреб руками хрупкие плечики, повернул к себе худенькое личико, наклонился, быстро наложил на приоткрытые губки девушки горячий поцелуй. Прасковья дрогнула, пыталась вырваться, но тут же обмякла. Он надолго задержал свои губы на ее молочных, нецелованных устах до тех пор, пока она не стала задыхаться. Потом наконец-то отпустил. Она едва не упала на подкосившихся ногах, но парень удержал ее, улыбнулся:
– Что ты?
– Голова кружится… – слабо зашептала она, но тут же овладела чувствами, выправилась, испуганно посмотрела по сторонам. – Ты что, вдруг увидит кто?
– А мне-то что? Пусть видят! – усмехнулся Володька.
– Тебе ничто, а мне нельзя. Скажут, что ты нашел себе очередную… – и смешно, сердито насупила брови. – Бабник!
– Ладно, хватит… прости!
– Пошли уж, грешник ты мой! – тяжело вздохнула она, увлекая его за собой. – Буду тебя сейчас малиной отпаивать.
– Уж ты, заботушка моя! – превозмогая слабость, протянул Владимир.
Она подыграла ему:
– Куда ж от тебя деваться-то?
Под всеобщее внимание, держась друг за друга, Володька и Прасковья быстро пошли к поселку. Кто-то не упускал момента пошутить: «По дороге не задерживайтесь!»
Влюбленные не обращали внимания, теперь, отныне и до последних дней они вместе!
В поселке их ждали страшные новости. Очередное горе перемешалось со страхом. Мария Кузнецова, в этот день исполнявшая обязанности кухарки и няньки, собрала всех детей в один дом. Едва Володька и Прасковья открыли дверь и переступили порог, как женщина тяжело опустилась на лавку со слезами на глазах:
– Катеньку… детоньку…
– Что? Что случилось?! – испугался Володька, предчувствуя недоброе. – Да говори ж ты, не тяни! Какую Катеньку?!
– Катеньку… вашу… медведь задавил.
Черные деревья скрипят промерзшими стволами. В сумбурном танце непогоды качаются мохнатые ветки пихт и елей. Подхваченная ладонями ветра пуршит снежная пыль. Осыпаясь под тяжестью комковатой кухты, сыплются на землю отжившие хвоинки. Свистят мохнатые вершины-шапки кедров. Белая скатерть снежного покрывала до весны укутала землю, спрятала болотные кочки, колодины, сровняла выбоины. Суровая, северная зима вступила на трон на долгие восемь месяцев.
Свист ветра забивает живые звуки. Не слышно порхания и писка лесных пичуг, они забились по расщелинам и дуплам пустотелых стволов деревьев. Мыши и мелкие зверушки спрятались в корневищах кедров и лиственниц. Чуткие лоси лежат в густых зарослях пихтача. Человек пережидает непогоду в теплом зимовье. В такую пору не время для походов.
Над островом Тайна гуляет закуржелый смог, не пропуская к земле свет. В густом лесу в обычный день человеку трудно определить нужное расстояние, сегодня тем более. Заплутавшему путнику легко сгинуть на небольшом пятачке тайги. И только волк, не единожды продиравшийся здесь сквозь глухую чащу, хорошо помнил дорогу.
Идут два человека. Неторопливо, но уверенно. От дерева к дереву, постоянно скрываясь. Оба тепло одеты: шапки-ушанки с красными звездочками, короткополые, выше колен, армейские, овчинные полушубки. На ногах валенки, суконные штаны, руки греют меховые рукавицы. Через спину перекинуты короткоствольные, кавалерийские карабины. Кто мог видеть их в ту минуту, без труда узнал Авдея Савельева и Лазаря Терехова.
Привязанные к деревьям поводками собаки остались за островом. Для избранной охоты собаки не нужны: забегая вперед, они могут испортить задуманное дело.
Снег в некоторых местах доставал до колен. Пришлось расправить суконные штаны на валенки. Идти тяжело, но цель стоила того. По тайге наметаны старые и недавние, припорошенные метелью следы. Уверенность в безнаказанности превратила Авдея и Лазаря в слепцов. Животный инстинкт и похоть притупили чувство осторожности.
А вот и знакомая тропинка, соединяющая жилье ссыльных кулаков и родник. Она похожа на неглубокую канаву, петляющую между стволами деревьев.
