Услыхав шум у входной двери около того часа, когда Эриберт обычно возвращался домой, она все еще сидела у кухонного стола, разглядывая головоломку, все еще думала, что делать. Самое неприятное было впереди.
– Привет, ты что тут делаешь? Что это у тебя?
Она чуть повернула головоломку к мужу, а тот наклонился, похлопал себя по карманам, достал очки, надел их, еще раз наклонился и прочитал: «Амалия Контререс, улица Майорки…»
– Что это еще такое? – спросил он, выпрямляясь и снимая очки.
– Я так понимаю, это ты мне должен объяснить.
– Кто эта… – он наклонился к обрывкам и, не надевая очков, прочел: – Амалия?
– То есть как кто? Любовница твоя.
– Тоже мне выдумала, – сказал Эриберт Бауса, выходя с кухни. И, стоя у двери, спросил: – А ужинать мы сегодня разве не будем? Хочешь, что-нибудь приготовлю?
Виржиния взяла мобильник, пробежала глазами по головоломке и стала набирать написанный там номер.
– Сейчас посмотрим, что она скажет, твоя любовница.
Она набрала номер. Эриберт вернулся на кухню.
– Кто тебе это дал? Такой тип, худой как спичка?
– Он самый.
– Да это просто псих, который хочет, чтобы я его опубликовал, а так как делать я этого не желаю, он всячески мне вредит.
– Ну-ну. А я что, должна этому поверить?
– Как хочешь. По-моему, он нам с тобой уже изрядно напакостил.
– А что же ты его не публикуешь?
– Да он же псих.
– А разве это плохо? Подожди секундочку. – И в телефон: – Амалия Контререс? (…) Это ты, моя красавица?
* * *
«До чего тупые люди полицейские, – подумал Маури, сидя в автобусе. – Весь подъезд опросили, чтобы прийти к выводу, что неизвестно, кто виноват. Вот идиоты! Это мог быть любой из семи миллиардов жителей земли».
После этого принципиального заявления он почувствовал себя просто замечательно. Особенно его радовала мысль, давно поселившаяся у него в голове и приобретавшая все большую ясность: раз уж он, словно бог, управляет жизнями сотворенных им персонажей, разве не может он быть богом для окружающих его людей? Ведь это он сам решил, что Ирене должна умереть, когда писал рассказ о зоопарке? Он решил это просто так, а вовсе не повинуясь логике повествования. А потом написал, и Ирене сыграла в ящик и даже не пикнула, поскольку я бог. А теперь, решил Маури, из шестнадцати пассажиров автобуса на смерть будет обречен водитель, потому что такова моя воля.
С этим пришлось повозиться: доехав до конечной остановки, на незнакомой площади, водитель вылез из кабины, зашел в бар на углу, через несколько минут вышел оттуда и закурил сигарету возле автобуса. Сидя на скамеечке на остановке, Арнау Маури, вооружившись терпением, свойственным богам, наблюдал за движениями своей жертвы и поставил себе цель: не пройдет и четырех дней, как, еще до наступления пятницы, этот человек умрет.
Он посвятил два дня изучению его передвижений, распорядка и привычек. На третий день, в двенадцать часов тринадцать минут, бог Арнау Маури жевал отвратительный бутерброд в баре на маленькой площади и глядел, как его мертвец заходит в заведение, делает знак заспанной официантке за стойкой и направляется в туалет. Официантка, ни слова не говоря, стала варить ему кофе. Когда она поставила его на стойку, Маури подошел и отвлек официантку, спрашивая, сколько он ей должен. Между делом бог преспокойно оплатил счет, капнул пару судьбоносных капель в кофе своей жертвы, взял сдачу и ушел как раз тогда, когда мертвец, громыхая дверями, выходил из туалета. Как бог, Арнау Маури скривился в презрительной ухмылке. Как бог, он даже не обернулся, чтобы посмотреть на своего мертвеца в последний раз. Он удалился с площади, неторопливо шагая к следующей остановке, расположенной в пятистах метрах оттуда; потом сел и стал ждать, не идет ли его автобус. Нет. Его и след простыл. Напротив, другой автобус на большой скорости проехал, извергая дым, как раз в сторону площади и развернувшейся там, должно быть, трагедии. Он представил себе это: «Эй, что с тобой, что случилось? Эй, глядите, мужчине стало плохо, вдруг, ни с того ни с сего», и так далее. Будь у него побольше божественной практики, он остался бы понаблюдать за последствиями своих решений, но пока следовало действовать благоразумно. Как только послышалось стремительное завывание «скорой помощи», Маури встал со скамейки и легким шагом отправился к себе на Олимп.
На следующий день он узнал, что его мертвеца звали Агусти Морага Перес. АМП, те же инициалы, что и у меня! Странная штука смерть! – подумал он, свернув газету и пообещав матери, что в тот вечер останется в баре допоздна после ухода Розы, пусть она не волнуется. Ему хотелось некоторое время пожить спокойно и вдоволь насладиться своей властью над жизнью и смертью. А еще он хотел поразмыслить, нельзя ли назначить кого-нибудь из постоянных клиентов третьей жертвой; или четвертой, если считать и Ирене. И честно говоря, его немного тревожило, что в газете писали: полиция не исключает вероятности того, что водитель автобуса умер не естественной смертью. Тревожило – и в то же время заставляло трепетать от восторга до самых корней волос. Он чувствовал, что живет полной жизнью.
* * *
Эриберт Бауса всю ночь не спал из-за этого психа. Перебранка с Виржинией вышла отвратительная, совершенно несоразмерная его проступку. Ему пришлось признаться в своей неверности; пришлось слушать, как его обзывают гнусным бабником, прикрывающимся своими дерьмовыми прогрессивными взглядами, и прочими неприятными прозвищами. А он сидел и думал, что если бы Амалия была поумнее, она бы не попалась на удочку. Что ей мешало прикинуться дурочкой? Вот Виржиния, сучка, та повела себя с умом. Тут же ей заявила, мне все известно, красотка, твой любовник мне во всем признался, а тупая овца Амалия приняла это за чистую монету. И, положив трубку, Виржиния посмотрела на него испепеляющим взглядом и начала обзывать вонючим бабником и так далее.
– Вас к телефону, – сообщила Рита по внутренней связи.
– Я занят.
– По срочному делу.
– А кто меня спрашивает?
– Из администрации президента.
Эриберт Бауса с сожалением поглядел на гранки романа Уэльбека, нажал кнопку на телефоне и откинулся назад в кресле, ко всему готовый. И сказал, слушаю вас.
– Эй, друг! Это же я, твой личный кукловод…
– Простите?
– Олегер Сантига, твой приятель. Как делишки? Разобрались вчера с женой?
– Слушай, ты, крыса. – Он сам был удивлен, что не нашел слова поувесистее. – Теперь-то уж я точно знаю, что никогда в жизни не опубликую эту собачью чушь про мужика, который всех кормит ядом и вообще не в себе. Уяснил?
– Ага. Но правда, он здорово у меня получился?
– Чушь собачья.
– Слушай, Бауса: ты ведь издашь мою книгу, хотя сам еще об этом не знаешь.
– Ты что, меня не слышишь, дебил гребаный?
– Слышу. Но ты еще кое-чего не знаешь: я могу еще больше тебе навредить, если ты ее не издашь.
– Ну и отлично.
– Правда, дорогуша? – И неожиданно сухим голосом: – Я могу тебя убить.
– Здорово; а я сейчас же заявлю на тебя в полицию.
– Ты даже не сможешь объяснить им, кто я такой. А я все равно тебя убью.
Эриберт Бауса замолчал. Вкрадчивый голос Олегера Сантиги еще несколько минут удерживал его в своей власти, рассказывая ему что-то такое, чего он не запомнил. А он не бросал трубку, как мышь под гипнотическим взглядом кобры, которая вот-вот ее проглотит. Он сидел так уже долго, когда наконец услышал, что Сантига говорит: «…если ты не передумал и не решил выпустить мою повесть». И тогда как ни в чем не бывало Бауса ответил:
– По рукам.
– Как ты сказал?
– По рукам. Книга выйдет. И ты оставишь меня в покое?
– Договорились. Честное благородное слово.
– Ну-ну…
– Честное-пречестное. Можешь мне поверить. Я хочу только одного: чтобы меня издали; потом я, можно сказать, исчезну из твоей жизни.
