– Что? – Глаза у Джеммы сделались круглыми, как глаза светофора.
– Токсикоз, – повторил он мрачно. – Думаю, она беременна.
– От тебя?
– Ну если не от тебя, то скорее всего от меня, – съязвил он в ответ. – Больше-то ведь она ни с кем не трахается.
Джемма посмотрела на Лизу. Та сидела, отвернувшись, погруженная в какие-то свои мысли. Бледный лоб, покрытый испариной, нездоровая худоба – что ж, у некоторых благородных дам первая половина беременности именно так и протекает!
– Элиза, – ласково спросила Джемма, тронув ее запястье, – на сколько дней у тебя задержка?
Лиза нехотя разжала губы:
– На три недели.
Венсан присвистнул.
– Что же теперь делать? – задала Джемма идиотский, но в общем-то вполне закономерный вопрос.
– Что-что... Известно что. Слетаем на несколько дней в Париж, я отведу ее к врачу. Врач сделает укол, произойдет выкидыш... Или обычная операция. Ее проводят под общим наркозом, и длится она, если не ошибаюсь, пять минут. – Он обернулся и посмотрел через плечо на Лизу. – Что скажешь?
Несколько секунд она молчала, удивляясь тому, что не испытывает никаких чувств. Ни тревоги, ни беспокойства, ни сожаления. Под общим наркозом... пять минут... А потом можно будет снова вернуться сюда, уже с запасом противозачаточных пилюль, и до глубокой осени нежиться на солнышке, зная, что за этим летом будет следующее. Прекрасные мечты!
Она вздохнула:
– Думаю, именно так и следует поступить.
– Не волнуйся, любовь моя, – сказала Джемма, неверно истолковавшая ее вздох. – Все будет хорошо. Он отвезет тебя в самую лучшую клинику. Правда, Венсан?
– Ну еще бы.
Вот какая цепочка обстоятельств привела к тому, что в один из солнечных сентябрьских дней она сошла с трапа самолета в парижском аэропорту имени Шарля де Голля. Париж! Оказаться бы здесь чуть раньше или чуть позже, без этого груза сомнений и тяжких дум. Побегать по магазинам и по музеям. Посидеть в этих знаменитых кафе на бульварах... Забеременеть от француза – очень умно! Еще неизвестно, как это отразится на здоровье. Впрочем, мы ведь в Европе – не в Конго каком-нибудь и не в джунглях Вьетнама. Медицина здесь, уж наверное, на уровне.
Венсан шел впереди, на его плече болталась Лизина ручная кладь, в боковой карман которой он подпихнул свой журнал по дайвингу. Решительный молодой мужчина, на лице которого время от времени появляется гримаска недовольства. Что его беспокоит? Он почти не разговаривал с ней во время перелета, сидел, уткнувшись в журнал. А когда ей стало страшно при посадке, молча взял ее за руку. Не слишком обнадеживающий жест.
– Куда мы едем? – спросила Лиза, когда они получили багаж и уселись в такси. – В отель?
Венсан окинул ее долгим взглядом, значения которого она не поняла.
– Ко мне домой.
Поудобнее устроившись на заднем сиденье, Лиза расстегнула пуговицу джинсов, привычно приложилась к маленькой пластиковой бутылочке с минералкой и вновь погрузилась в свои мысли, глядя через окно на город, в котором всю жизнь мечтала побывать.
«Веди себя как полагается, – наставляла ее перед отъездом Джемма. – Слушайся его, поняла?» Как раз сегодня это было нетрудно, потому что Венсан не отдавал ей никаких распоряжений. Без лишних слов проводил ее в квартиру (деликатное пощелкивание новенького дверного замка, а также внешний вид обивки и наличников навели ее на мысль о недавнем ремонте, впоследствии подтвердившуюся), внес в отведенную ей комнату ее коричневый с металлическими уголками чемодан, показал, где что лежит, и отбыл на встречу с каким-то человеком, чей телефонный звонок застал его в такси.
Он жил в одном из старых кварталов недалеко от центра. Чтобы попасть в чистенький квадратный внутренний дворик, напоминающий цветник, нужно было отдельным ключом отпереть створку громадных железных ворот, достойных какого-нибудь средневекового замка. Контраст между шумом и суетой оживленной парижской улицы и эдемской тишиной дворика, нарушаемой лишь заливистыми трелями птиц в подвесных клетках на одном из балконов второго этажа, был столь разительным, что захватывало дух. «Как чудесно», – помнится, пробормотала Лиза, чем заслужила беглую улыбку Венсана. Первую улыбку с того дня, когда ему стало известно о ее беременности.
Третий час ночи, а сна ни в одном глазу. Лежа на широкой, почти квадратной кровати с гнутыми деревянными спинками, Лиза смотрит в потолок и поочередно то считает овец (вариант: кенгуру, опоссумов, хнакр, снарков), то перебирает в памяти все происшедшее за сегодняшний день. Перелет (слава богу, не слишком долгий), мелькание залитых солнцем парижских улиц за окнами такси, враждебное молчание Венсана... Неужели причиной его переживаний служит ее решение прервать беременность? Но разве есть другие варианты? Любая женщина на ее месте поступила бы точно так же. Ребенок – это не игрушка на полчаса. А ребенок от малознакомого мужчины... Надо быть законченной идиоткой, чтобы решиться на такое. Здесь можно возразить, что мужчина, который помог тебе замести следы преступления, в общем-то уже не является абсолютно чужим человеком, и все же между смертью (убийством!) и рождением имеется существенная разница.
Однажды он уже потерял ребенка. Его подруга сделала аборт, даже не посчитав нужным довести до его сведения. Почему-то его это огорчило, хотя в большинстве случаев мужчинам наплевать. Разновидность мании величия? Мое драгоценное семя и прочая смехотворная дребедень... И вот еще одна беременная женщина, и еще один аборт. Что ж, капитан, наверное, ты просто не умеешь выбирать себе подруг.
Квартира ей понравилась. Большая двусветная гостиная, современная кухня. На втором этаже – две спальни и санузел с ванной. Дубовый паркет на полу, стены выкрашены белой краской с чуть заметным лимонным оттенком. На полу в гостиной квадратный темно-синий ковер. Мебели немного, только самое необходимое, но вся новая и, кажется, не самая дешевая. Светильники из цветного стекла, двери с прямоугольными витражами.
Пока хозяина не было дома, Лиза не торопясь обследовала все ящички, шкафчики, полочки и даже антресоль в прихожей. Почти все оказалось пустым. Венсан еще не нажил столько добра, чтобы заполнить все имеющиеся пространства. В одной из комнат она обнаружила застекленный книжный шкаф и нетерпеливо распахнула дверцы. Пробежала глазами по корешкам книг. Весь Юнг (о боже!), почти весь Ницше (святители небесные!), Мильтон Эриксон (куда же без него?)... древнегреческие философы и историки, веданта, упанишады, библейские сказания, ветхозаветные и новозаветные апокрифы, Каббала, книга Зогар... уф-ф! Рука ее потянулась к томику Артюра Рембо. Он стоял на самой верхней полке, между Киньяром и Майринком. Так, ну и где же он, этот «Бал повешенных»?
...За галстук дергает их Вельзевул и хлещет
По лбам изношенной туфлею, чтоб опять
Заставить плясунов смиренных и зловещих
Под звон рождественский кривляться и плясать.
Глаза ее торопливо пробегали строчку за строчкой. Спину щекотала холодная дрожь. Буквально от каждого четверостишия ее охватывала странная жуть, как будто надвигалось что-то ужасное – неизбежное, неотвратимое, и единственное, что можно было сделать, – это забиться в самый дальний угол и втянуть голову в плечи.
Эй, ветер, закружи загробных фанфаронов,
Чьи пальцы сломаны и к четкам позвонков
То устремляются, то прочь летят, их тронув:
Здесь вам не монастырь и нет здесь простаков!
Здесь пляшет смерть сама... И вот среди разгула
Подпрыгнул к небесам взбесившийся скелет:
Порывом вихревым его с подмостков сдуло,
Но не избавился он от веревки, нет!
И, чувствуя ее на шее, он схватился
Рукою за бедро и, заскрипев сильней,
Как шут, вернувшийся в свой балаган, ввалился
На бал повешенных, на бал под стук костей... [79]
Поеживаясь, Лиза поставила книгу на место. Ей опять показалось, что она совсем не знает Венсана. Не представляет, как он думает, чем живет. Сила его характера была потрясающей – так же как проницательность и гибкость ума. Мужчина, которого невозможно дурачить. Кельтская кровь. Ну что тут скажешь?
Вдыхая запах свежего постельного белья, она крутится с боку на бок, злясь и негодуя из-за того, что он обрек ее на это ночное одиночество. Ясно, что он наказывает ее за что-то... вот только за что? Даже если она и знала, то упорно не желала себе в этом признаваться. Искупление, наказание... Лиза чувствовала себя ребенком, которого поставили в угол. Лучше бы он решил проблему как-то иначе. Еще немного, и она опустится до горьких сожалений о том, что он так и не ударил ее тогда, в ночь признаний и откровений, а ведь она ждала этого – боялась и ждала. Дикий иррациональный ужас накатывал волна за волной, заставляя кожу покрываться мурашками, но какой-то бес внутри требовал еще более сильных ощущений. Таких, какие смогли бы воистину разрушить все ее бастионы. А Венсан всего лишь рассадил себе руку у нее на глазах. Они помирились, разумеется, и такого бесподобного секса у них не было ни до, ни после той ночи. Но... Но... Оба знали, что война не окончена. И это придавало их отношениям привкус горечи и – увы! – извечной, неизлечимой ненависти к противоположному полу.
