А у Санька жена Наташка — особый человек. Ее, может, Бог никуда и не целовал. Зато двадцать лет назад надоумил за Саньку Коршунова замуж выйти. И это тоже судьба. И не будем об этом больше.
Санька любит выпимши размышлять на тему судьбы и тому подобного. Кто его будет слушать? Никто. Сегодня Надька не будет…
Он с детства был красавчиком, но долго он об этом не догадывался, класса до шестого, а потом вдруг все девочки в него влюбились. Просто в одночасье! И стали за него бороться между собой. Школа у них была с английским «уклоном», девочек больше, чем мальчиков. Саня сначала даже растерялся, мучился, не мог выбрать. Боялся обидеть кого-нибудь. Потом привык, и стало казаться, что все эти девочки одинаковые. Лены, или Оли, или Наташи. Все с косами, в коричневых платьях. Одна только была Нина, толстая. Он ее помнил, потому что она теперь с ним работала в одной больнице и ни капельки с тех пор не изменилась. А еще одна была девочка без кос, со стрижкой трогательными кудряшками и глазами, как у Татьяны Самойловой из «Летят журавли». Имя он уже не помнил. Вот она понравилась. Но вообще он до старших классов на девчонок внимания мало обращал, больше дрался.
Драться было легко. Он был спортсмен, занимался многоборьем, без проблем отжимался сто раз. По физре была пятерка с плюсом. Но дело было не в подготовке и даже не в том, что мальчики в их школе в большинстве своем были очкарики и «ботаники». Дело в кураже. В драке у Саньки появлялась веселая бесшабашная злость. Состояние, близкое к счастью. Уступал тяжело, бился до конца, до кровавых соплей, беря не столько силой, сколько упертостью. Драка у мальчишек — дело короткое: кинулись, сшиблись, и вот уже растаскивают. Кто-то разревется, кто-то побежит в туалет с запрокинутой головой. Санек же готов был часами валяться, сцепившись с противником на пыльном школьном дворе, лишь бы победить. И больше он, конечно, побеждал, пока в его жизни не появились женщины.
Всю школу его окружал романтический налет взрослого мира. Сборы, друзья старше на несколько лет, спортивные лагеря. Первая женщина как раз на сборах в Прибалтике — Оля Головченко. Просто первая постель, а тогда казалось — первая любовь. Оля была мастер спорта, бег с препятствиями, двадцать два года. А Саньке пятнадцать. Пятнадцать полных, на шестнадцать выглядел и на двадцать два уже чувствовал себя. У Оли одна грудь была намного меньше другой. Она их выравнивала лифчиком на поролоне — одну расплющивала, а другую приподнимала. Такой маленький секрет, для посвященных, то есть в тот заезд — для Санька. Она такие вещи умела делать, о которых он и подозревать не мог, а ему говорила: «Ну ты, б…»
Когда они расставались, он был уверен, что любит ее и что это навсегда. Потом, к его удивлению, на следующих сборах появились и еще разные. Другие. Он не запомнил, но понравилось, очень. Тогда же перестал драться, чтоб не испортить лицо. Да и кураж пропал. Сменилась сверхзадача. На выпускном ему отказала девочка с кудряшками (Лена?). Тогда он опять думал, что это любовь, мучился, начал курить. Мать с отцом попеременно сидели у письменного стола, чтобы не бросил готовиться в институт. Перед самым экзаменом по химии он все-таки добился от этой Лены, чего хотел. И поступил с облегчением блестяще, даже сочинение написал на «четыре»… До армии успел проучиться один курс, а после пришел совсем в другую группу. Там все были незнакомые, младше его. Одна из них Наташка. На третий день знакомства он затащил ее к себе домой. Отец на дежурстве, мама пошла купить чего-нибудь к чаю, раз уж у них гости. Маленькая булочная у них через два дома. Там никогда не бывало очередей. Пока мама отсутствовала, они успели стать мужем и женой. И вот это оказалась действительно любовь, которая не кончилась ни на следующий день, ни через неделю, ни через двадцать лет. Однако это не мешало параллельно еще существовать Гале из политеха и Юле из водного. Там-то любви не было.
— Ну чего, иди уже, раз договорилась.
— Чего иди-то, девяти нет, а договаривались на десять.
— Когда только успела сбегать!
— Да я и не бегала, позвонила да сказала, что к десяти освобожусь.
— Ничего себе, договорились, я думала, это он тебя приглашает. Не думаешь, что у него другие могут быть планы, типа поработать?
— Да ладно, какие планы, я ж дежурю! Ты че, Вер, сердишься, да? Да я сейчас все переделаю. Вот увидишь, никто за всю ночь не пикнет. Юрок вообще не ляжет, ну хочешь, сейчас с него наушники стащу и до утра не отдам. А, Вер? Ты же знаешь — если тебе надо будет с кем-то зависнуть, я прикрою? Ну, Вер? Я же на телефоне!
Надька перед койкой становится такая мягкая, такая пушистая, просто сахарная! Полы готова мыть, на ушах ходить и хвостом подмахивать.
— Ну хочешь, я за тебя напишу чего-нибудь, скажи только что, я напишу!
— Да ладно, обойдемся. Не колотись.
Веру ни от кого прикрывать не надо. Она ни с кем не «зависает». Сейчас возьмет тонометр и пойдет по этажам тяжелых перед сном проверить. И с Юрка десять раз возьмет обещание, чтобы если что — сразу звонил. А Надька пойдет к Коршунову, где только они там…
Коршунов, когда целуется, руку кладет на затылок и глаза не закрывает…
Надька уже в процедурном, прижимается грудью к Юрковой спине. Близко-близко.
— Юро-очек! Что у нас тут происходит? Ну, давай свои укольчики, так и быть, поделаем!
Юрок смеется, он привык, что Надька прижимается, ему это по фигу. У него шестой курс закончен, госы сданы. Это дежурство последнее или предпоследнее. Получит диплом и пойдет в отдел кадров, а осенью вернется к ним интерном. Все то же самое, только уколы уже будет делать Надька, а он будет колотиться, как Вера (ну, меньше, конечно), и будет ее уже называть не Верой Николаевной, а Верой. Такая метаморфоза.
Вера ему очень нравится. У него, конечно, есть Анька, можно сказать, невеста. Но Анька так, Юрок ей не пара (пока не пара). Ей бы в мужья богатенького Буратино, а не интерна Юрка. Колготки с дыркой никогда не наденет. А у Веры на пятке (он видел зимой) такая аккуратная штопочка, в точности, как у его мамы. И глаза.
Глаза серые, волосы до плеч. Просто волосы до плеч без прически и очки. Глаза за очками. Черная щеточка ресниц, брови тоже темные, красить нечего. Поэтому Вера обычно красит только губы чуть-чуть. Дальше халат длинный, сандалии без каблука. Под халатом сорок четвертый размер. В этом размере убираются все ее двадцать девять лет, страх сделать что-нибудь не так, ожидание счастья, дружба с Надькой, миллион разных мелких и крупных мыслей и Санек Коршунов, который целуется с открытыми глазами и кладет ладонь на затылок.
И Надьке тоже кладет. У него такая привычка, приятно же, особенно если стрижка.
Такая пушистая мягкая голова. У Надьки хвост. На самой макушке. Волосы коричневые, выкрашенные красными язычками, как свеколка. И лицо такое же круглое с маленьким подбородком, как у свеколки или репки. Коричневые брови, густые ресницы, глаза, как два лесных орешка. Если развязать хвостик, что-то становится в лице неправильно — ботва завяла. Но Надька, конечно, очень симпатичная. Не зря муж бывший к каждому столбу ревновал. Яркая, как огонек, быстрая, громкая. И двойняшки на нее похожи. Такие же кареглазые и шебутные.
Только есть что-то в Надьке слишком уж через край, что ли? Или кажется? Слишком много смеется, слишком сильно закидывает голову. Слишком грубо шутит. Заблудилась в поиске. Ей бы, как говорится, жениха хорошего, чтоб любил и деньги в дом, и мальчишек в футбол учил играть. Перестала бы прыгать от одного к другому. И Вере тоже. Но Вере-то кажется, что она нашла уже. И Наде кажется, что нашла. А на нем пробы негде ставить. У него обстоятельства жизни. Но они, эти обстоятельства, не мешают тому, что сегодня в десять Надька к нему спускается «чай пить», пусть пьет.
Санькины обстоятельства называются жена Наташка. У Наташки глаза раскосые, кошачьи, короткая стрижка. В институте она была симпатичная пухленькая хохотушка. Можно сказать, толстенькая. Переживала, что прошлогодняя юбка в этом году уже не сходится на талии. Кудрявая. Именно у нее такой был затылок, как Саньку надо. А с возрастом похудела. Все подруги завидовали. Их перло во все стороны, а Наташка убавляла и убавляла. «Превращусь в старую жилистую лошадь».
Тогда на диване в его комнате, во время похода в булочную будущей свекрови, Наташка была девственницей и очень боялась. Теперь она ничего уже не боится, прошло…
Наташка — анестезиолог в онкологическом центре. Стоит, ссутулившись, в изголовье операционного стола и меряет давление, а ее одногруппник Ванька Косарев отрезает женщинам груди. «Чем больше я там работаю, тем меньше я женщина. Все, что можно отрезать в этой операционной, отсыхает само собой». Сейчас, в сорок, Наташка такая худая, что страшно смотреть, никто уже не завидует. Вместо лифчиков носит топики для девочек, а когда наклоняется, из спины острыми бугорками вылезает позвоночник. Костюм, халат, до бровей шапочка, до глаз маска. Глаза подведены черным карандашом вверх. Наташка не красивая. Жилистая лошадь. Смеется очень мало. Приходит с работы, молчит и курит в форточку, и смотрит прямо перед собой. В пушистые кудри продернуты седые нитки. Каждый день Санек ужасно рад ее видеть. Пусть даже такую, с седыми нитками и в подростковом бельишке.
