— Я тогда была в тебя влюблена, — сказала она, — господи, ты небось решил, что я круглая идиотка…
— Вы с Эзрой играли тогда в шашки, — напомнил он.
— С Эзрой?
— С моим братом.
— А разве у тебя был брат?
— Конечно, был и есть. Вы с ним целый вечер играли в шашки.
— Как странно, а я думала, у тебя только сестра. Как ее звали?.. Дженни. Она была такая худущая, всю жизнь я завидовала ей. Она могла есть что хотела и никогда не поправлялась. А что она делает сейчас?
— Дженни? Учится в медицинском. А у Эзры — ресторан.
— В ту пору у меня была сокровенная мечта, — сказала Джейн. — Проснуться однажды утром и увидеть, что я превратилась в Дженни Тулл. Но я напрочь забыла, что у тебя был брат.
Он открыл было рот, чтобы ответить ей, но мужчина в белом отошел от окошка, и настала очередь Коди. А пока он покупал билеты, Джейн у другого окошка занялась оформлением своих.
Больше он не видел Джейн, хотя высматривал ее в поезде. Странное было у него ощущение — она как бы окунула его в прошлое. Покачиваясь на сиденье рядом с Рут, он держал в своей руке ее маленькую загрубевшую ладонь, но ему нечего было ей сказать. Обрывки похороненных воспоминаний застали его врасплох. Запах мела в классе геометрии; пьянящее чувство восторга весной, в последний день школьных занятий; резкий стук бейсбольной биты на площадке. Он увидел себя летним вечером в придорожной закусочной, ослепительно высвеченной в кромешной тьме, почуял соленый жирный запах жареной картошки, увидел своих дружков, которые дурачились у обочины. Услышал голос какой-то своей давней девушки, нудный и недовольный: «Позвал меня в кино — я согласилась, а ты сразу же передумал и сказал: „Пойдем поиграем в кегли“, и я опять согласилась, а теперь ты говоришь: „Давай лучше в другой раз“, как будто все, чего ты хотел, тебе уже не нужно…» Потом он услышал голос матери, которая говорит Дженни: «Не горбись», ему: «Не ругайся» — и спрашивает у Эзры, почему он не может дать сдачи задире-хулигану, на что Эзра ответил: «Хочу проскользнуть по жизни, как вода», и Коди (который хотел пройти по жизни, как кремень) рассмеялся; он и сейчас слышал тот свой смех. Он услыхал, как Эзра спрашивает: «Почему на огурцах больше нет пупырышков?» и «Коди, ты не пойдешь со мной в школу?». Он увидел, как Эзра, неуклюже изогнув свое детское, в цыпках запястье, прицеливается дротиком с красными перышками; увидел, как Эзра бежит к телефону с криком: «Я подойду! Я подойду!», полный надежды и радости, моложе на целую вечность. Вспомнил, как Кэрол или Карен, перечисляя недостатки Эзры, назвала его «мужчиной с материнской жилкой» — кажется, именно так. И только сейчас до него дошло: он потому и бросил ее, что она совсем не поняла Эзру, не оценила этого человека. И тут Рут сжала его руку и сказала:
— Теперь всю жизнь буду ездить только на поезде, это гораздо лучше, чем автобусом. Правда, Коди? Коди! Правда?
Поезд повернул с высоким, пронзительным свистом, заставшим Коди врасплох. На мгновение Коди показалось, что он услышал музыку — мелодию, сыгранную на дудочке, сгусток нот, обрывок песенки, принесенный ветром и острой болью отозвавшийся в его сердце.
Два-три раза в год она ездит на ферму — проверить, все ли там на месте. Везет ее туда на машине сын, Эзра; она берет с собой метлу, совок, тряпки, большой мешок для мусора, ведро и банку с пастой для чистки раковин. Эзра спрашивает, почему все это нельзя оставить на ферме, но она знает: там все пропадет. Посторонние люди, которые без ведома и разрешения хозяев появляются на ферме, унесут, растащат все. Ох эти посторонние — мальчишки, влюбленные парочки, шайки хулиганистых подростков. Без злости она и думать о них не может. Как только машина сворачивает с шоссе и, подпрыгивая на ухабах, подъезжает к ферме, она видит весь этот мусор: раскиданные среди сорняков банки из-под пива, висящие на кустах обрывки туалетной бумаги. Заброшенный участок покрыт дикой колючей растительностью, негде укрыться от палящего солнца. Тут и там сверкают втоптанные в землю металлические крышечки от бутылок. Трава во дворе не скошена, а срезана серпом (Джаред Пирс делает это раз или два за лето), кругом валяются белые картонные тарелки, вощеные стаканчики, бумажные салфетки, мешочки из-под бутербродов, пластмассовые соломинки в красную полоску и какие-то удивительно живучие, смятые гармошкой червячки — целлофановые пакетики от соломинок.
Эзра ставит машину под дубом.
— Какой ужас! — говорит Перл, выходя из машины. — Какой позор! — На ней платье из жатого ситца (его легко стирать) и старые-престарые туфли. На голове широкополая соломенная шляпа, она защищает волосы от пыли — всю прическу, кроме двух белесых прядей, торчащих на висках. — Это просто преступление, государственное преступление, — приговаривает она, озираясь по сторонам, пока Эзра вытаскивает из машины совки и метлы.
Дом двухэтажный, но с виду ветхий и серый, точно призрак. Гребень крыши прогнулся, веранда покосилась, окна побиты — целых уже почти не осталось. Она помнит, как Коди впервые показал ей ферму. «Ты только подумай, мама, что здесь можно сделать, — сказал он. — Представь только, какие тут возможности». Коди собирался жениться и поселить здесь семью, а ей подарить множество внуков. Он даже обзавелся домашними животными и нанял Джареда Пирса ухаживать за ними до той поры, пока он сам не переедет на ферму. С тех пор прошло много лет, и единственное, что осталось от всей живности, — несколько одичавших всклокоченных кур, которые кудахчут на тутовом дереве за сараем.
Перл привезла с собой ключ от перекошенной задней двери, но в нем нет надобности. Замок сорван, а ржавый запор раскрыт.
— Опять… — говорит она, поворачивает ручку и с опаской входит в дом. (В один прекрасный день она застанет здесь кого-нибудь, а за все свои старания расплатится жизнью.)
Воздух на кухне затхлый, сырой, даже в такую жару. Над столом жужжит муха, на задней стенке раковины желтеет ржавое пятно, на окне болтается обрывок мутной полиэтиленовой занавески. Возле шкафчиков рисунок на линолеуме совсем стерся.
Эзра входит следом за ней, ставит свою ношу на пол и вытирает лицо рукавом старой рубашки. Миллион раз он твердил ей, что не видит в этих поездках смысла: вывозить грязь только для того, чтобы в следующий приезд опять начинать все сначала. К чему так утруждать себя? Зачем она все это придумывает? Но, как человек услужливый, всякий раз, когда она настаивает на поездке сюда, он подчиняется. Эзра проводит пальцами по светлым волосам, потемневшим от пота, и пробует отвернуть кран в раковине. Сперва раздается громкий хлопок, затем появляется маленькая ржавая струйка.
На полу валяются пустые бутылки из-под виски, не меньше полудюжины.
— Посмотри! А вот еще, — говорит Перл. Носком туфли она отбрасывает пустую коробку от «Мальборо». Пытается соскрести со стола прожженное пятно и скромно отворачивается, когда Эзра деревянной ручкой метлы подцепляет некий резиновый предмет и опускает его в мешок для мусора.
«Коди, — советовала она раньше, — ты бы нанял кого-нибудь, пусть вывезут всю эту мебель на свалку. Ты же не собираешься пользоваться ею… Коди, в стенном шкафу в спальне висит чужой выходной костюм. А на лестнице в подвал стоит пара башмаков для работы в огороде — старые, грязные. Нанял бы кого-нибудь, пусть вывезет отсюда весь этот хлам». Но Коди не обращал внимания на ее слова — он не бывал здесь. Большую часть времени он проводил в Нью-Йорке; и Перл считала, что он, по всей видимости, там и останется. Какая из его девиц согласится жить на ферме? «Подумай, прежде чем жениться, — говорила она ему, — ни одна из девушек, которых я видела, для фермы не подходит — это же сущие королевы красоты».
Ах, если бы он женился на одной из них! Угомонился бы наконец! Но вместо этого однажды к вечеру Эзра вошел на кухню, и вид у него был удрученный.
— Что случилось? — спросила она, сразу же заподозрив недоброе. — Эзра, почему ты не на работе?
— Коди, — сказал он.
— Коди?
Она схватилась за сердце, представив себе сына мертвым — самый трудный, самый неласковый из всех ее детей, и теперь она уже никогда не найдет к нему ключа.
Но Эзра сказал:
— Он уехал жениться.
— Жениться? — переспросила она, опустив руку. — На ком?
— На Рут.
— На твоей Рут?
— На моей Рут.
— Родной ты мой, — сказала Перл.
Нельзя сказать, чтобы у нее не возникало подозрений. Она догадывалась обо всем, и довольно давно, хотя никак не предполагала, что дело дойдет до женитьбы, — для нее это был скорее каприз, флирт, очередное увлечение Коди. Наверно, стоило бы намекнуть на это Эзре? Но он бы и слушать не стал. Он был такой доверчивый, такой влюбленный. Рут почему-то весь свет ему заслонила. И потом, кто бы мог подумать, что Коди зайдет так далеко?
