— Я знаю, кто вы.
— Правда?
— Вы — парень, который приходит сюда каждые выходные и, как шпион, прячется за полками, пока я пою.
Он чувствует, как заливается краской.
— Простите.
— Ничего.
Он просто должен сказать что-нибудь умное.
— Мне нравится, как вы поете.
Теперь ее черед краснеть.
— Это всего лишь детские песенки.
— Знаю. И тем не менее.
— Что ж, спасибо.
Повисает пауза. Как, черт возьми, все это должно происходить? Люди встречают друг друга каждый день. Они разговаривают, гуляют вместе, целуются, трахаются, влюбляются, создают семьи, и все это потому, что смогли продраться сквозь эту первоначальную замкнутость и неловкость. Он жалеет, что они не напились.
— У меня не очень получается.
— Что именно?
— Говорить с вами.
— У многих это не очень хорошо получается. Видели бы вы моих родителей.
— Не уверен, что готов к этому.
Она криво усмехается, потом смотрит ему в глаза, по-настоящему смотрит на него, пытаясь его разгадать.
— Странный разговор.
— Простите.
— Да нет, все нормально.
Она все еще смотрит ему прямо в глаза. Вообще-то это смущает. Он понимает, какая это редкость, как мало людей в его жизни действительно смотрят на него вот так. Наверное, в этом больше его вины. Последние годы похоронили его чувство уверенности в себе, и он не знает, как снова его обрести. И вот теперь Лили смотрит на него, и в ее взгляде есть и мудрость, и страдание, а в застенчивости — какая-то смелость, нечто теплое, что привлекает его так же, как и ее пение. Он угадывает в ней глубокую доброту, мягкость, которую ему хочется раскрыть и оберегать. Стать лучше. Он бы мог стать лучше ради нее.
Лили странно смотрит на него.
— Вы знаете, что произнесли все это вслух, да? — спрашивает она.
Когда она об этом говорит, он задним числом слышит свой голос.
— Теперь знаю, — отвечает он.
Они с Кейси идут домой под проливным дождем, укрываясь маленьким зонтом. Он обнял ее за плечи, ее рука как раз пришлась на его талию, мимо несутся машины, со свистом взметывая струи воды с залитых улиц, и Кейси, хохоча, снова проигрывает весь разговор, она красивая, счастливая и она — его, и он хочет остановить этот момент и жить в нем вечно.
На Грустном Тодде темные очки, в ушах — оранжевые затычки, еще на нем красные плавки и синие ласты, и он нарезает положенные круги в бассейне. И так — каждое утро, пятьдесят дорожек в бассейне «Версаля», покуда там еще посвободнее, позже выполнить норму будет невозможно. Несмотря на столь красочное облачение, плывет он с мощью и грацией, сильно контрастирующими с его обликом невостребованного зануды.
Раскаленное солнце только-только выползает из-за здания. Джек, Оливер и Сильвер молча сидят у воды и наблюдают за заплывом Грустного Тодда.
— А у меня рак, — объявляет Оливер.
Джек и Сильвер разом поворачиваются к нему.
— Вот черт, — говорит Джек.
— Рак чего? — уточняет Сильвер.
— Толстой кишки.
— Это же лечат, да? — Джек.
— Врачи сдержанно оптимистичны.
— Когда ты узнал? — Сильвер.
— Месяца полтора назад.
— Что?! — Джек.
Оливер смотрит на Сильвера и расплывается в улыбке.
— Ты типа меня уел.
Сильвер грустно улыбается.
— Прости, старина.
— Ты столько времени уже знаешь, а сообщил только сейчас? — гневно бросает Джек.
— Я проходил химию. Хотел посмотреть, как она подействует.
— И как она подействовала?
— Опухоль значительно уменьшилась. Теперь хотят делать операцию.
Джек, крайне недовольный, откидывается на спинку шезлонга.
— Значит, вы, ребятки, собрались умереть и бросить меня одного в этой заднице? Таков ваш план?
Оливер смеется.
— Нет, такого плана нет.
— А какой есть? — спрашивает Сильвер.
Оливер выпрямляется и пристально смотрит, как Грустный Тодд совершает невыносимо безупречный переворот вольным стилем в дальнем конце бассейна. Все мы до этого были другими людьми, думает Сильвер.
— Я бы хотел повидать детей, — говорит Оливер. — Перед операцией.
Сильвер с Джеком обмениваются взглядами. Оливер никогда еще не заговаривал с ними о детях.
— А где они? — спрашивает Сильвер.
— Все дочки живут на Западе. А сын в Джерси. Джек кивает и поднимается с шезлонга.
— Окей, я поведу.
Оливер смотрит на него.
— Что, прямо сейчас?
Джек смотрит на них сверху вниз, натягивая рубашку.
— Вот именно, прямо сейчас. Из вас двоих кто-то может откинуться в любую минуту. Мне с вами даже в люди выйти теперь неспокойно. Это какая-то партия невезучих, — он устремляется к дому. — Встречаемся в холле через тридцать минут.
Оливер с Сильвером провожают его взглядом.
— На самом деле, — говорит Оливер, — он ведь все это всерьез, от первого до последнего слова.
Сильвер смеется, и Оливер тоже. В бассейне Грустный Тодд делает переворот на 180 градусов и плывет в обратную сторону, в точности, как этот мир.
Сын Оливера, Тоби, живет в Лонг-Бранч, на побережье Джерси. На дорогу уйдет часа два с половиной. День идеальный для поездки в кабриолете Джека — на небе ни облачка, а недавний дождь сбил удушливую влажность, пропитавшую воздух, — и несмотря на невеселую цель их путешествия, все они невольно воспринимают ее как дорожное приключение. Кейси тоже едет за компанию, сидит сзади с Сильвером, подставив лицо солнцу, глаза закрыты, в ушах — наушники с музыкой. Сильвер сидит, упершись коленками в сиденье Джека, наслаждаясь тем, как ветер, волнами налетающий поверх лобового стекла, мягко бьет его в лицо.
Когда они добираются до Лонг-Бранча, ветреного и пыльного, Оливер не может найти дом. Покуда он пытается сориентироваться, они какое-то время кружат вверх-вниз по тихим улочкам, застроенным большими, вальяжными на вид домами. Джек предлагает забить адрес в навигатор, но Оливер утверждает, что и сам сможет его найти, и не желает прибегать к вспомогательным средствам, как будто это станет слишком явным доказательством десятилетнего разрыва. Но в конце концов он сдается и списывает адрес с телефона, на лице застыло разочарование.
Два поворота направо, и они оказываются у большого комфортабельного дома с Г-образной пристройкой и берегом моря метрах в четырехстах от сада. Это абсолютно идиллический дом, почти искусственный в своем непринужденном совершенстве. Оливер присвистывает.
— Отреставрированный георгианский особняк, пять спален, три с половиной ванные комнаты, только после ремонта, вид на океан. Вот это я понимаю, серьезная недвижимость.
— Кем работает твой сын? — спрашивает Сильвер.
— Пишет детские книги.
— И, видимо, делает это весьма неплохо.
Оливер неотрывно глядит на дом из окна машины, все глубже сползая с кресла.
— По-моему, мне сейчас станет плохо.
— Тебе уже плохо, — сообщает Джек. — Поэтому-то мы здесь.
— И тем не менее, — говорит Оливер.
Потом открывает дверь и его рвет прямо на тротуар.
— Ой, ну в самом деле, Оливер! — говорит Джек, отводя взгляд.
Кейси наклоняется вперед и легонько поглаживает Оливера по спине, жест, кажущийся Сильверу тем более широким, что она едва с Оливером знакома, и он чувствует, как ком подступает ему к горлу.
— Зря мы сюда приехали, — говорит Оливер, забираясь обратно и вытирая рот поднятой с пола салфеткой. — Думаю, надо сваливать.
Кейси смотрит на Сильвера, взглядом умоляя его вмешаться.
— Ты что, шутишь? — недоумевает Джек.
— Простите, — говорит Оливер, все еще слегка зеленого цвета. — Это было ошибкой.
— Чушь собачья! — громко выпаливает Сильвер.
Джек и Оливер дружно оборачиваются, не привыкшие к такой уверенной голосовой подаче с его стороны.
— Это не ошибка. Ошибки уже давным — Давно сделаны. Мы все их совершили. И с тех пор беспрестанно за них расплачиваемся. Я не знаю, что произошло у тебя с сыном. Но что бы это ни было, это уж точно не хуже, чем то, как я поступил с Кейси…
— Я спал с его невестой.
Это заставляет Сильвера умолкнуть. Это заставляет их всех умолкнуть, даже тех, кто и так не проронил ни слова.
— Черт, Оливер, — говорит Джек. — Сильвер тут нам наяривал отличную напутственную речь, и надо ж было тебе взять и все испортить.
— Мне жаль.
— Я остаюсь при своем, — продолжает Сильвер. — Ты не можешь позволить своим ошибкам определять твою жизнь. Ты уже слишком долго за них расплачиваешься. Ни один ребенок не должен остаться без отца. И если твой сын пожелает и дальше стоять на своем, это будет уже его трагедией. Но твоя задача как отца позволить ему сделать этот выбор. Ты не можешь сделать его за него.
