— И что же, по-твоему, вытекает из этих рассказиков? — поинтересовался я, садясь на кровати.
— На твое счастье, ни одна из этих моделей не является настоящей. Они не соответствуют современному положению дел в космосе.
— А какая же настоящая? — спросил я, едва не проснувшись от того напряжения, с которым ждал ответа.
— Настоящая — четвертая, та, которая и не снилась твоей астрономии.
— И что там, в той настоящей?
— Этого я тебе не скажу. Мне эта настоящая вообще не интересна. Сам узнаешь.
— Когда?
— Как только умрешь, — поставила точку малышка Бафомет, снова шмыгнув одним из трех носиков, и направилась к двери. Она слегка прихрамывала. По мере ее удаления от меня смычок постепенно искривлялся и превратился в хвост, а скрипка в задницу. В дверях «дитя» обернулось и добавило:
— И имей в виду, это не я тебе снилась. Снился ты мне.
3. Глава для тех, кто не любит думать
— Не согласятся ли красавица и чудовище в ближайший вторник прийти ко мне на ужин? — спросил меня как-то в пятницу Теодор Илич Чешляр.
Когда я передал его вопрос Лизе, она сказала:
— Для меня это не самый подходящий момент, но все зависит от тебя, ты хотел бы пойти? Насколько я помню, между тобой и этим Теодором какой-то особой любви нет. Интересно, кого он хочет нам показать?
— Наверное, свою избранницу. Он собирается жениться, и это будет чем-то вроде ужина в честь обручения. Он заказал в ресторане мясо молодой акулы и какое-то особенное вино.
— А не поздновато ему венчаться?
Когда мы в назначенный день появились в белградской квартире Теодора, все было готово, стол накрыт, но особа, которая должна была стать для нас сюрпризом, еще даже не возникла на горизонте. Теодор выглядел великолепно, он был в подтяжках и курил трубку, дым которой наполнял комнату мягким запахом яблок с корицей. Он нервничал, а когда наконец раздался звонок у входной двери, ввел в комнату даму, которая вызвала шок и у Лизы, и у меня. У каждого из нас по разным причинам. На ней был длинный черный жилет из конопли поверх белого платья и чарующая улыбка с избытком сияющих зубов. Платье было подпоясано мужским галстуком в радужную полоску.
— Имею честь представить вам мадемуазель Лидию Сакач, — начал Теодор, но, к моему изумлению, Лиза прервала его, резко заявив:
— Нет необходимости. Мы знакомы.
И тут же пришлось удивиться Лизе, так как Лидия, обратившись ко мне, заявила:
— И мы знакомы. Мы учились в одной школе.
— Все трое! — добавил Теодор и тут же спросил: — А откуда знаете друг друга вы?
На что Лидия сухо пояснила, что с Лизой они встречались во время раскопок в Китае.
— Ну, знаешь, я была готова к чему угодно, но только не к тому, что сегодня вечером здесь встречусь с тобой. Я вообще считала, что ты француженка, — добавила Лиза, и взгляд ее остановился на волосах Лидии.
У гостьи моего друга в завязанные узлом волосы была воткнута необычная китайская палочка, такая, какими пользуются для еды, из красного дерева, с бабочкой, вырезанной на утолщенной верхней части.
Когда мы сели за стол, Теодор разлил нам ледяное вино фиолетового цвета с запахом розы, поднял запотевший бокал и торжественно произнес своеобразный тост:
— Сегодня вечером я хотел бы сообщить вам нечто весьма важное для меня. Я попросил мадемуазель Лидию стать моей женой, и сегодня вечером мы услышим ее ответ.
Этот ответ стал вторым шоком за время нашего визита. Последовал он далеко не сразу, а только под конец ужина, в течение которого мы не понимали ни что должно было бы происходить, ни что происходит на самом деле. В комнате воцарилось напряжение, казалось, что из вина, которое мы пили, испарялись и витали над нами энергии соли, сахара, лимона и полыни, всего того, что в сочетании может сделать вино превосходным. Правда, в тот вечер все эти энергии не вызывали в нас хорошего настроения. Паря где-то над нами, они словно не решались проявить себя, и от этого вино не бодрило. Никто не понимал, что ест. Разговор повисал на кончике ножа и вилки…
Наконец Лидия, задумчиво вертя в руках бокал, заговорила:
— Прежде чем я дам ответ, мой дорогой Теодор, мне кажется, тебе следует кое-что узнать о моей жизни, особенно о том ее периоде, когда мы потеряли друг друга из виду, когда мы годами не появлялись в этом городе и в этой стране. Возможно, ты всем нам подстроил ловушку, потому что моя исповедь прозвучит перед присутствующими здесь свидетелями, но ничего не поделаешь… Начну я с тех дивных дней, когда мы вместе ходили в школу, в одну из белградских гимназий неподалеку от Ташмайдана. И когда мы с тобой начали «развлекаться», как это тогда называлось. На катке, с обжигающими поцелуями под музыку на ледяном воздухе парка. Все начиналось прекрасно, и, как ты знаешь, гимназия запомнила нас как одну из тех идеальных пар, какие встречаются в каждом поколении лишь раз. Потом ты решил поехать в Италию, навестить свою тетю, а меня оставил здесь. Ты не лишил меня невинности только потому, что был невероятно ревнив и боялся, что без тебя я пущусь во все тяжкие. Так мы и расстались, уверенные, что это ненадолго. Помнишь, тогда повсюду звучала одна песенка, которую мы все знали:
Приходи, приходи без пяти пять,
Надо что-то важное мне тебе сказать,
Приходи, приходи без пяти пять,
В этот раз не заставлю тебя я ждать…
Я и пришла без пяти пять, а ты — нет. Ты, мой котик, опоздал примерно на четыре тысячи лет. Я не знаю и не хочу знать, что ты нашел в Италии, а потом неизвестно где, но, учитывая то, что ты попросил моей руки, считаю своим долгом сообщить тебе о том, что происходило со мной во время этой паузы в наших отношениях, которая несколько затянулась…
Над столом повисло молчание, еще более глубокое, чем наши воспоминания, только звякнул Лизин нож. Потом Лидия снова заговорила, и мы услышали нечто невероятное. Говорила она медленно, внятно, прицеливаясь в Теодора то одним, то другим глазом через зубцы вилки, которую держала перед лицом.
— Как это бывает с любой жизнью, и в мою жизнь тоже захаживали посетители. Одни более, другие менее глубоко проникали в мое тело. Все эти другие, чужие тела, как и всех посетителей, я принимала с большей или меньшей степенью радушия, всех их я в большей или меньшей степени любила. Первым, кто через мою девическую ауру внедрил в меня биение своего сердца, был преподаватель китайского языка, профессор Алексей Скобцофф, китаист парижской высшей школы, Института восточных языков и литератур на рю де Лилль. У него были глаза разного цвета и член, похожий на член его знаменитого земляка Распутина, который и по сей день хранится в банке с формалином. Он научил меня не только китайскому языку, но и тому, что будущее способно обновляться. Следующим был Ян Руисбрёк, специалист по нордической магии в Колумбийском университете в Нью-Йорке. Этот был слегка косоглаз, что придавало ему особый шарм. Он целый месяц продержал меня взаперти в своей квартире на Сорок второй улице, кормил и одевал как царицу, а сам не мылся и не грязнился. Выпустил он меня через четыре недели и больше никогда не посмотрел в мою сторону. Шакик Шораварди из Института современных искусств в Лондоне обучил меня йоге и тому, как (если я захочу) правильно выговорить священный слог «ОМ», чтобы извергнуть из себя его семя. Следующим, если не ошибаюсь, стал миланский врач Эдуардо Фрутти. В молодости он был номинирован на «Оскар» за музыку к кинофильмам, а к тому моменту, когда мы встретились, у него была и одна номинация на Нобелевскую премию в области медицины. Он был богат, а зарабатывал тем, что приживлял женщинам новую плеву, используя кусочек кожи с века пациентки. Однажды он и мне предложил сделать такую операцию, причем бесплатно, но я отказалась и рассталась с ним навсегда…
— Тут, Лидия, ты была не права, по-моему, ты, как говорится, промахнулась, — вмешалась Лиза в исповедь, которую мы слушали в ледяной тишине. — Может быть, ему захотелось лишить тебя невинности во второй раз, если не он сделал это в первый, может, он пожелал твоего другого, невинного тела.
Осталось непонятно, то ли Лиза хотела повернуть разговор в другое русло, чтобы разрядить напряженность, то ли вообще обратить все в шутку. Почувствовав это, Теодор Илич Чешляр включил музыку. Зазвучал голос какого-то восточного певца, который, казалось, пел, стиснув зубами тряпку…
— Это ты хорошо сказала, — ответила Лиза сквозь звучащую мелодию, — но я прекрасно знала, что мою повторную дефлорацию он предназначал не себе. Операция должна была стать чем-то вроде его небольшого прощального подарка мне, чтобы с помощью этой повторной невинности я продалась подороже какому-нибудь Теодору или другому охотнику до поздней любви. Мне даже жалко было уходить от моего хирурга, потому что он был красив, ездил на «бугатти», великолепно играл на рояле (у него был «Стейнвей», и я мечтала, чтобы меня в нем похоронили), у него были волнистые волосы, блестящие ухоженные ногти, белые зубы, гладкая кожа, одним словом, его ДНК заслуживала использования после его смерти. Умер он три года назад где-то в Азии, от птичьего гриппа. Меня утешил один армянин, специалист по компьютерам из «Europian Educational Network», он выучил меня на порногладиатора, это такой секс, между спортом и убийством. У этого были очень сильные икры, он всегда мочился сидя и был чемпионом по гребле на какой-то лодке в каком-то колледже. Он повез меня в Константинополь, там, на Мисир-базаре, купил мне ожерелье из плетеной золотой нити (двадцать два карата, двенадцать тысяч узелков на квадратный дециметр) и навсегда исчез из моей жизни в улочках Капали-чаршии, бросившись вслед за каким-то хорошеньким мальчишкой. Он оставил меня одну в турецкой столице, а мальчишку наверняка догнал, потому что позже, насколько мне известно, оказался в госпитале для больных СПИДом во Франции.
