Новый год я встретил с родителями в деревне. Приехали еще сестра с мужем и годовалым ребенком из Оренбурга. Наготовили пельменей, салатов всяких. Напекли пирогов с грибами и яблоками. Выпили шампанское. А позже, когда родные все устроились на диване и креслах, чтобы смотреть по телевизору неизменно повторяющийся из года в год фильм Рязанова "С легким паром", я пошел на улицу. Встал на лыжи, и, равномерно отталкиваясь палками, покатил вперед. В деревне выпало не так много снегу, но вполне достаточно для катания, — лыжи скользили хорошо. Я вышел на окраину, в поле, перевел дух. Кто-то накануне проложил здесь лыжню, она уходила к самому лесу, темнеющему вдалеке. Я продолжил путь, сделал остановку у первых сосен, затем углубился в лесную чащу по просеке, по лыжне, вскоре обогнул поляну — здесь я в детстве с Гришей Сомовым и другими ребятами гонял футбол — повернул назад, вышел из леса, сделал очередную передышку, но уже на полпути к деревне, посреди огромного поля.
Было вокруг необычайно тихо. Я прислушивался к тишине. Тишина здесь и тишина в городе — вещи разные, несравнимые. По большому счету встретить тишину в городе почти невозможно. Разве что в отдаленных спальных районах. Но и туда добирался шум машин. То ли дело в деревне. Как сейчас ночью среди поля — тишина глубокая как вселенная, — ее чувствуешь не только ушами, но и каждой клеточкой тела, ее даже можно пощупать руками, мелодия тишины скользит между пальцами, обвевает тонкими невидимыми флюидами. Здешнюю тишину ничто не может поколебать, даже отдаленный лай деревенской собаки, поскольку лай — частичка самой тишины.
Деревенскую тишину смогли бы нарушить только новшества городской цивилизации, как, например, звуки мобильного телефона — он заголосил сейчас резко в кармане моей куртки. Я расстегнул молнию, выудил аппарат.
— Привет! — очень знакомый девичий голос, немного странно было слышать его здесь и в то же время приятно, голос, прилетевший с края земли.
— Вероника, ты?!
— Я!
— Здравствуй, малыш!
— С Новым годом!
— Спасибо! И тебя с Новым годом!
— Мерси! Я совсем забыла, что у вас Новый год уже наступил. А мы в Брюсселе только через полтора часа будем встречать.
— Понятно.
— А ты где?
— В поле.
— В каком поле?
— В большом, деревенском. Я у родителей. Сестра с семьей еще приехала. Вот вместе встретили Новый год.
— Ясно. А ты что в поле делаешь?
— Катаюсь на лыжах.
— На лыжах? Один?
— Один.
— Гм… У нас снега совсем нет. Я тоже хочу на лыжах!
— Давай, прилетай!
— Прямо сейчас?!
— Прямо сейчас!
— Вот здорово! Оп! И я уже там!.. Я никогда не была в деревне. Расскажи мне, опиши место, где ты находишься.
— Большое белое поле. За спиной — лес. Впереди — деревня. В избах окна горят.
— Здорово! А в лесу заблудиться можно? Волки там есть?
— Заблудиться можно. Мы, когда маленькие были, всегда дорогу находили. Человек посторонний точно заплутает. А насчет волков, говорят — водятся, но я их не встречал.
— Поняла. А что у вас еще есть?
— Небольшая речка, сейчас она замерзла.
— А небо над тобой звездное?
Я поднял голову. Все небо темное, затянутое тучами, не светилось ни одной звезды. Такое ощущение, что вот-вот пойдет снег.
— Синее небо, — соврал я. — И звезды большие, с куриное яйцо! Миллион звезд!
— Здорово! — сказала Вероника.
— А ты как встречаешь Новый год?
— С Ирен, подругой, сижу в кафе. Кушаем мороженое, пьем коктейль.
— Понятно.
— Я тебе два письма написала.
— Да?! Извини. Некогда было открыть почту. Как приеду в Москву, обязательно прочту.
— Ладно. Что будешь делать сейчас?
— Прикачу домой, искупаюсь в бане.
— Да?
— Я весь вспотел, пока в лес смотался. Надо искупаться, хотя днем основательно попарился. Ты любишь париться в бане?
— Нет. Жарко слишком. Я больше душ люблю.
— Понятно.
— Ладно, буду закругляться, а то тут Ирен скучает.
— Передавай привет Ирен! И дяде, конечно.
— А он в Америке сейчас. Обещал на Новый год в Париж свезти, да дела
задержали. Передам ему. Ладно, пока!
— Пока!
* * *
Через два дня я выехал из деревни. Сестра с мужем остались еще погостить у стариков. Московская трасса была хорошо утоптана проезжающими машинами, ехать было удобно. Салон "Тойоты" согрелся, радио передавало метеосводку: "Нестабильная погода с резкими скачками атмосферного давления, сменой направления ветра и перепадами температуры ожидается в выходные на территории Европейской части России. В Москве следующая неделя будет снежной и в меру холодной. Ночью — минус девять-одиннадцать, днем — минус четыре-три. К пятнице снег прекратится, ветер ослабеет. Но уже к вечеру субботы в столице вновь закружит метель".
Я отключил радио, вставил в магнитофон диск концерта, в исполнении оркестра Энтони Вентуры. Зазвучала композиция "Зеленая трава моего детства".
Когда кончился концерт, я послушал новости, затем опять вставил диск, но другой,
— концерт оркестра Поля Мориа.
* * *
Я сделал уборку в квартире. Пропылесосил везде, вымыл полы, протер тряпкой пыль со стола, с холодильника, подоконников. Протер и сейф. Безвестный хозяин его не думал объявляться. Просто дикость какая-то, не стоять же этому ящику, набитому золотом, тут до скончания века! А может, незнакомец приходил уже в мое отсутствие, забрал драгоценности? И ящик пуст? Я набрал необходимый шифр на кодовом замке, открыл дверцу. Нет, внутри все было на месте. Я достал вновь слиток, подержал на весу, поднес к носу, — показалось вначале, что ничем не пахнет, но, принюхавшись, уловил запах металла, который не был просто похож на запах железа или меди. То был совсем другой запах. Вот, оно, какое золото! Стало быть, ради него и вертится земной маховик? Весь сыр-бор затевают люди ради обладания им?.. Я положил слиток на место, и задвинул дверцу — в ней тотчас сработал автоматически замок, щелкнул мягко — и дверца застыла намертво.
Я заварил кофе и сделал бутерброд с сыром. Сел за компьютер. В моей почте было два письма от Вероники.
Письмо первое.
"Привет! Говоришь — свою привычную колею потерял? Я, кажется, тебя понимаю. Сама не испытала, но чувствую ситуацию, в которую ты попал. Сменить обстановку тебе надо. Побеседовать с близкими людьми. Таким человеком могла бы оказаться я.
Ты только не смейся. И вообще, мне кажется — мы с тобой сто лет знакомы. Я на тебя стала смотреть другими глазами после того случая на дискотеке. Ты — классный мужик! Только не зазнавайся. Пока!"
Письмо второе.
"Привет! Где твое обещанное фото с бородой?! И чего молчишь? Опять куда-то подался? И надолго? Я что подумала… Тебе сюда надо приехать. Чувствую — что-то или кто-то здорово тебя напрягает. Вполне вероятно — ты загнан в угол. Тогда бросай все и приезжай. Я смогу помочь. Приезжай. Если и не ко мне лично, но в наш город. Я хочу, чтобы ты был рядом. Пока."
Я написал ответ.
"Здравствуй, Вероника! С фотографией заминка вышла. Я сбрил бороду. Это означает, что я уже вхожу в действительность, или наоборот, действительность входит в меня. Так или иначе, с бородой я расстался. Извини. Спасибо, малыш, что беспокоишься обо мне. Я в порядке. Поначалу, ты права, мои дела шли неважно, но сейчас все приходит в норму. Я уверен — как только станет возможным, навещу тебя. А ты молодец. Обнимаю, Андрей."
Отправив письмо, я выключил ноутбук. Доел бутерброд и выпил остывающий кофе. После чего вышел на улицу, завел свою "Тойоту" и поехал. Ехал вперед, без особой цели, просто так.
* * *
В начале февраля вечерком я позвонил скульптору Николаю. Он был у себя в мастерской.
— О! Сколько лет, сколько зим! — обрадовался моему звонку Николай.
— Как прошла твоя выставка в Праге? — спросил я.
— Нормально. Прилетел в прошлый четверг. Приходи — расскажу.
— Ладно. Что взять, пиво, водку? Ты ж, наверное, там избалован европейскими напитками.
— Да уж всего испробовал. Удивительно — словно был в тумане, а все помню. Не бери ничего, тут ребята натаскали всего.
Николай ничуть не изменился с тех пор, как мы расстались. Та же окладистая борода, тот же живой блеск в глазах, та же неуемная энергия, исходящая от творческой натуры. Изменения присутствовали в самой мастерской скульптора. Стало больше порядка, взамен продавленного дивана появился новый, с коричневой кожаной обивкой. И стулья другие стояли с мягкими сиденьями и спинками. Только столик, дубовый, крепкий, был прежний. Николай открыл бутылку вина, разлил в стаканы. Мы выпили.
— Выставил я двадцать скульптур в одной частной галерее в центре Праги, — начал рассказ Николай. — Хозяин ее, Слован, зазвал на открытие всех воротил бизнеса, крупных коллекционеров, даже из Лондона одна дама была. Артисты, критики, искусствоведы, журналисты. Представительная публика собралась. Я даже поначалу пожалел, что костюм не купил по такому случаю. Я был в джемпере, что мать связала. Оказалось — нормально. Ведь художники свой имидж должны сохранять и отличаться от других. Вот, гляди. — Он подал мне кипу фотографий, где Николай был запечатлен на вернисаже с гостями.
