Саркастически подумалось: а если бы сейчас закинуть их недружную компашку… ну, чтобы вышло оригинально, куда-нибудь во времена мамонтов? Ага, а потом ученые будут гадать, от чего это вдруг, от какого такого стресса вымерли большие мохнатые слоны!
Подошел Макс, присел напротив. Слегка щурясь, посмотрел поверх костерка на книжку, хмыкнул.
— Познавательно?
— А то! — без особой охоты выдохнула Лиска.
— Я вот себе представил нашего Стасика в роли попаданца. Куда-нибудь к эльфам, чур меня. А чтоб Стасу было нескучно, а остроухим невесело, заодно закинуть Борьку и эту, стриженую… как ее?
— Эльвира Чилибухина.
— Надо ж! — Максим покачал головой — Чилибухина! И такое в бетонных джунглях произрастает… хотя чего в них только не произрастает, факт.
— Будешь смеяться, я тоже в этом вот направлении только что думала.
— В направлении джунглей? — удивился Макс.
— В противоположном, — Лиска улыбнулась. — Про то, что мамонты из-за попаданцев облысели до состояния слонов.
— Слушай, Лись. А как ты вообще к нам попала?
Вопрос был более чем неожиданный. Настолько неожиданный, что Лиска смутилась и попробовала отшутиться:
— Что значит — попала? Я, честное слово, местная, а не из будущего, не из космоса, и уж точно ни капельки не эльф.
— Не притворяйся, — небывало серьезно одернул Максим. — Ты поняла, о чем я.
— Это долгая история, — попыталась уклониться Лиска, внутренне боясь, что он ответит: «Ну и ладно» и переведет разговор на другую тему.
— А мы куда-то торопимся?
И Лиска поняла, что Макс хочет услышать ничуть не меньше, чем она хочет рассказать.
И принялась вспоминать. О том, как до шестнадцати лет читала не модные у сверстников книги, мечтала о хорошей жизни в старомодном смысле слова — не эгоистически хорошей, а просто хорошей, — и потому совсем не знала, о чем говорить с одноклассниками и приятелями по двору, и сама себя считала странной. И о том, как на семнадцатом году устала от всеобщего равнодушия и впервые сошла с прямой дороги от дома до школы в поисках других странных существ. Ведь должны же они наличествовать в природе!
О, их оказалось немало, и странных, и очень странных. Пресыщенные детки замечательных во всех отношениях родителей, ищущие, где бы урвать, и их ровесники, почти что люмпены, ищущие, где бы честно заработать. Кичащиеся своей просветленностью сектанты и не менее агрессивно претендующие на истину неонацисты.
Два месяца фантасмагории в реале повергли Лиску в тяжкие думы, переходящие в депрессию. Напрочь расхотелось становиться социальным существом; участь книжного червя уже не казалась такой незавидной. И кто знает, чем бы все это кончилось — мизантропией или душевным расстройством, если бы в своих целенаправленных, но бестолковых блужданиях Лиска не набрела на Борьку Семина, с которым почти сразу сложились отношения дружбы-вражды: они могли сцепиться по любому пустяку так, что клочки по закоулочкам, но неизменно сходились снова — и снова спорили. Их единомышленничество заканчивалось там, где начинались Борькин карьеризм и Лискина язвительность. А потом появились в Лискиной жизни пламенный трибун, чуть ли не в глаза именуемый команданте де Ла Варгасом, и Макс, и другие, товарищи, приятели, временные спутники, враги…
— И все ж таки ты пришелец, Лись, — после паузы сказал Максим. — Не знаю, из прошлого или из будущего. Но из другого времени, точно. Или просто — из времени. Не из безвременья.
— Ты знаешь, что до меня недавно начало доходить? — тихо спросила Лиска. — Это не безвременье. Это межвременье.
13
Следующий день был такой же холодный и дождливый, как предыдущие. А у Лиски не то чтобы прояснилось на душе, но второе дыхание открылось определенно. И очень, надо сказать, вовремя. Леваки окончательно изничтожили добытые в дальнем рейде запасы и проголодались. Эльфы либо поняли, что обижаться на того, кто тебя кормит, бесперспективно, либо решили продемонстрировать свое легендарное великодушие, и к обеду дружно выползли из палатки. Болящие тоже быстро сообразили, что в лишенных привычного комфорта условиях надо либо срочно выздоравливать, либо незамедлительно помирать. Одним словом, спрос на перловку и остатки консервов впервые едва не превысил предложение.
А вот спроса на пищу духовную в виде семинаров быстрого приготовления по-прежнему не было, и Стас, сделав вид, что не больно-то и хотелось, извлек из глубин спортивной сумки дорожные шахматы и целый день играл с трезвым и серьезным де Ла Варгасом. И окончательно утешился, выиграв девять партий из десяти. Шахматный турнир привлек куда большее внимание авангардистов, нежели пустопорожняя болтовня. И пока команданте в перерывах между партиями ходил курить, разохотившийся Стасик, открыв кратчайший путь к успеху, скоренько обыграл добрую треть леваков и одного эльфа мужского пола.
— Еще немного потренируешься — и можешь, ежели что, в Остапы Бендеры подаваться, — прокомментировала Лиска.
С очередного перекура Варгас в палатку не вернулся. Штатная кухарка, готовящая ужин, успела заметить его скорбную фигуру, недолго помаячившую на фоне сосен, прежде чем удалиться в знакомом направлении.
Когда Лиска заглянула к шахматистам, чтобы напомнить о стынущем ужине, на месте команданте сидел Нестор.
— Потом, потом! — Стас сердито замахал руками.
— Ну, потом так потом, мне-то что? — философически спросила Лиска, устраиваясь у входа в палатку с недочитанной книжкой. — Вам же холодное жрать, не мне.
Ужинали в сумерках. Со скучными минами ковыряли ложками заветрившуюся перловку. Только Нестор наворачивал за двоих, а Стас ничего не ел. Итог партии был очевиден. А потом, когда лагерь уснул, — еще и отчетливо слышим: поверженный гроссмейстер долго слонялся за периметром и шумно вздыхал, прикидываясь не то тенью отца Гамлета, не то психологически травмированным нашествием туристов лешим. Но на помощь никто не спешил, даже Настя спала. А Лиска, хоть и полуночничала у костра, была слишком погружена в собственные мысли.
Впрочем, и на этот раз у нее нашелся собеседник не только во внутреннем мире.
— Слушай, вот смотрю я на тебя, — без предисловий начала Эльвира. — Вроде нормальная девка. Без гнилых идеек. Ну и какого хрена ты со всей этой шушерой возишься?
И, в ответ на безмолвное удивление Лиски, пояснила:
— Ну, со всеми этими анархо-троцкисто-толкиенистами? Будь моя воля, я бы им кашку не комбижиром, а стрихнином приправила. А ты их только что с ложечки не кормишь и подгузники им не меняешь.
Это, конечно, было наглым преувеличением. Нет, услышь Лиска такое от Макса или от де Ла Варгаса, грустно усмехнулась бы, сочтя вопрос риторическим, — да и все. Но от робеспьеристки-феминистки, которую кто-то там считает маоисткой?!
— Я — воин света, я поварешкой и добрым словом разгоняю темноту галимую, — выдала Лиска первое, что стукнуло в голову. — Начинаю обычно с поварешки.
— И получается? — с ухмылкой спросила Эльвира.
— Нет, — честно призналась Лиска. — С добрым словом вечно проблемы. У меня словарный запас бедный.
И добавила серьезно, почти с вызовом:
— И все ж таки мне кажется, что сдери с дурака идиотское тряпье и счисти гнилые идейки — человека увидишь.
— Ну-ну, — Эльвира задумчиво покачала головой. — Попробуй.
— Сомневаетесь, что получится? — сбавила тон Лиска. Она и сама сомневалась.
— Что-нибудь да получится. Тут ведь как всегда и везде в жизни — или ты, или тебя. Только с другим знаком. Или ты разочаруешься, или тебя потом будут превозносить как нового вождя и идеолога. Сколько-то лет, а может, даже десятилетий. Только потом все равно обгадят. И твое счастье, если к этому времени ты успеешь отправиться на свидание с предками. И не только потому, что тебе тошно будет видеть тех, кто тебя обгаживает, это полбеды. Куда хуже наблюдать таких вот защитничков, как эти… как ты их там зовешь?.. авангардисты.
Эльвира помолчала. Лиска тоже ничего не говорила. Ей было не по себе.
— Ты вот наверняка удивляешься, сколько я на себя ярлычков понацепляла: дескать, я и феминистка, и маоистка, и робеспьеристка. Вот, думаешь, понафантазировала. А тут все просто. Я со всеми и ни с кем. Со всеми, потому как не хуже любого вас вижу: в мире что-то идет неправильно. И ни с кем, потому как не знаю, что тут можно поделать. И сидеть сложа руки не умею и не хочу. Как ни крутись, каждый из нас вносит в этот безумный-безумный мир частичку своего безумия. Только вы — стыдливо, под видом созидательной деятельности, а я — в открытую.
Она достала тонкую дамскую сигаретку и прикурила её грубо, как немодный «Беломор», без манерности и церемоний.
— Спросишь, почему я тебе об этом рассказываю? Или не спросишь, сама догадалась? Ага, ты такая же, как я, только пока еще мнишь себя воином света. И не надо говорить, что это была только шутка. А лет через десять или перейдешь в разряд обывателей, или тоже как-нибудь назовешься, так, что встречные-поперечные от тебя шарахаться будут.
