— Вот теперь и вози ему передачки да проси свидания. Неволя способствует состраданию, — в сердцах сказала тогда Люба, чем окончательно обидела Серафиму.
— Я тебе что, голодная коза, что с возом сена к козлу едет?! — взорвалась Серафима и бросила Любе ключи от комнаты, где столько времени они работали вместе.
Шалый пришёл в монтажную сказать, что найдёт Любу как только что-то узнает у консула, и протянул ей визитку с множеством номеров телефона.
— Мой прямой — на обороте. Звоните в любое время. Буду рад. — И опять покраснел, как мальчишка.
— Спасибо. Буду ждать. И позвоню насчёт передачи, если согласны…
— И не только насчёт передачи, — брякнул Шалый, привыкший к женскому вниманию, и осёкся: ведь теперь он сам просил звонить ему в любое время. — А по передаче… Вот я огляжусь и выберем время…
— Хорошо. Жду звонка, — сдержанно выговорила Люба, понимая, что сдержанность сейчас лучшее из того, что должно быть с её стороны.
В приёмной у Шалого, которую ему освободили в здании Великогорского областного Совета народных депутатов, было накурено и тесно от посетителей, болтающихся к ужасу секретарши посреди комнаты и гомонящих между собой. Ох, не привыкла она к таким порядкам, какие помимо её воли, образовались с приходом этого молодого выскочки всего за два дня. Уж на что прост был новый председатель областного Совета, но и тот уважал строгость, какую держала она в его приёмной. А тут, прут какие-то совершенно незнакомые ей люди, чёрте как одетые, с сигаретами в зубах и норовят рвануться прямо в кабинет — устала их сдерживать и рассаживать по стульям, чтобы ждали, пока доложит, кто пришёл и по какому вопросу. Да и этого от них не дождёшься. Бросают только: «У себя?» и — к кабинету. Едва успевает пожилая женщина закрыть собой дверь. И смотрят на неё, как на лунатика, откуда, мол, ты тут? А если спросишь: кто вы и по какому вопросу, ответят: «Надо! Скажите: такой-то. Он знает». А ей-то откуда знать, что это всё его сподвижники по предвыборным делам!
Войдя в приёмную, Шалый ловко протиснулся сквозь посетителей к секретарше, велел ей вызвать к нему начальников управлений торговли и хлебопродуктов и ещё соединить его с нашим консулом в Вильнюсе, и скрылся в кабинете, прикрыв за собой дверь. Перед этим он два дня держал её открытой. Вот как хочешь, так и работай секретарь с таким начальником!
— Тихо, товарищи! Дайте же работать, наконец! — взвилась голосом секретарь. — Кто из вас управляет торговлей и хлебопродуктами? Нет таких? Освободите помещение! Или сядьте по местам! Когда вызовут, позову!
Толпа курящих и небритых посетителей неохотно рассосалась, секретарь отрыла в столе справочник мидовских телефонов, сначала написала на листочке имя-отчество консула, занесла листочек в кабинет, потом набрала нужный телефон и строго сказала в трубку:
— Василий Иванович? Приёмная представителя президента Шалого Ефима Борисовича. С вами хотят переговорить…
Шалый поприветствовал консула, как давнего приятеля, хотя в глаза его никогда не видел, и попросил выяснить судьбу российской гражданки Обрюховой, временно проживающей предположительно по адресу… и как с ней связаться. Консул ответил, что бывшая улица Советской Армии ныне переименована в улицу Освобождения, номера домов изменены, но консульство примет меры к розыску русскоязычной гражданки и доложит представителю президента.
Через день консул сообщил, что гражданка Обрюхова проживает у разных русскоязычных знакомых, и её можно пригласить для телефонных переговоров в консульство, предварительно известив оное телеграммой. Шалый передал это Любе, сказав, что в любой момент может известить консульство факсом, а поговорить с мамой ей лучше из его кабинета.
— Когда ты хотела бы услышать её? — спросил он без церемоний.
— Я бы хоть сейчас! — обрадовалась Люба.
— Давай попробуем вызвать её в консульство на вечер, а ты заходи ко мне часиков в восемь и поговорите.
— Большое вам спасибо!
– Да всегда рад! – сказал Шалый и, бросив трубку, с плотоядной улыбкой потёр руки.
Консульство дали быстро, едва Шалый попросил соединить его с Вильнюсом. Выяснив, приглашена ли для переговоров гражданка Обрюхова, он передал трубку Любе и, секунду помедлив, вышел из кабинета — разговор хоть и по «вертушке», но всё-таки личный. В приёмной, кроме уставшей за день секретарши, никого не было. Шалый подвинул стул к ёё столу, сложил голову на руки, сбоку посмотрел на утомлённое лицо пожилой женщины, тихо спросил:
— Тяжело вам у меня? Не хотите куда-нибудь потише?
— Всё бы ничего, Ефим Борисович, — сказала она, вспыхнув дряблеющим лицом от неожиданного внимания непутёвого, как она считала, шефа. — Посетителей у вас очень много и все какие-то другие, не как раньше, так и лезут в кабинет и ничего не слушают. Прямо из сил с ними выбилась останавливать.
— А не надо. Кто не нужен, я сам выставлю. А кого прошу вызвать, идут же через вас. Но, может, всё-таки посадить сюда помоложе кого?
— Да помоложе-то у вас уже в кабинете сидит, и одна почему-то…
— Говорит по телефону с матерью…
— По вэче с матерью? — насторожилась секретарь. — Раньше такого не было.
— Раньше и меня на порог сюда не пускали, — улыбнулся Шалый и вернулся в кабинет, плотно прикрыв за собой дверь.
Люба была в слезах. Говорить она закончила, но всё ещё прижимала трубку телефона к губам. Маман в разговоре тоже не держала слёз оттого, что все её бросили бедную, и она не знает, как дальше жить. Спасибо знакомым, дали угол и сажают с собой за стол, но и у них нет работы, и приходится продавать вещи, даже самые дорогие сердцу.
— Приезжай ко мне, — сказала Люба. — Давай прямо завтра. Бери билет до Москвы, а там я встречу. Будем жить в Великогорске.
— А разве в Москве у тебя теперь ничего нет? — неожиданно спросила маман.
— Нет. А тебе какая сейчас разница: Москва или не Москва?
— Ну, всё-таки… Я же ещё не похоронила себя…
— А я?.. Великогорск прекрасный город. И перестань, пожалуйста, капризничать! И говори, когда и где тебя встречать?
— Хорошо, девочка моя, я потом тебе сообщу, если помогут, — быстро сдалась маман.
— Ну, что там? — спросил Шалый, отбирая у Любы трубку, чтобы положить на место.
— Да плохо всё. И капризничает, как ребёнок. Ой! — всполошилась Люба. — Я забыла спросить, куда ей послать деньги на билет до Москвы! Нельзя перезвонить?
Шалый ещё раз вызвал Вильнюс, попросил консула не позднее, чем завтра отправить гражданку Обрюхову самолётом до Москвы, а расходы он тут же возместит посольству телеграфным переводом.
— Ну, чего? За скорое воссоединение мамы с дочкой? — спросил он и полез в тумбочку под телефонами, где у него «всё уже было».
— Спасибо, спасибо! Только я совершенно голодная с утра… Боюсь, упаду сразу…
— Ну, сразу-то не надо, — брякнул Шалый, имея в виду то, от чего сам покраснел. — Мы вот чего… У тебя сегодня нет эфира? Я — тоже закончил, пошло оно всё! Едем сейчас в Городок, там и поужинаем. — Никуда не торопишься?
— Нет, — тихо выговорила она, поняв, что впервые за многие месяцы не может отказаться. Да и не должна… Он так ей помог сегодня… И, может быть, поможет завтра… И ещё… Сколько можно, в конце концов?.. Он такой приятный… И какая разница сегодня, женат он или нет… Даже если женат…
Шалый вызвал машину к подъезду, велел шофёру оставить в ней ключи и быть свободным, сказал Любе «я сейчас» и куда-то смотался. Вернулся минут через двадцать с хозяйственной сумкой в руке, слегка злой.
— Во житуха настала! В «кормушке» и то шаром покати. Ну, ничего, как-нибудь разберёмся!.. — Он посадил Любу на заднее сиденье, положил, громыхнув посудой, рядом с ней сумку, и с места в карьер рванул машину.
Городок… Люба бывала в нём раньше. Сокольников имел там дачу и, когда они ещё не были женаты, вот так же, без шофёра возил её туда несколько раз. Это большой лесной массив, разрезанный дорогами на несколько участков, где устроены дома ветеранов, пионерский лагерь и дачи Великогорских начальников. По краю массива течёт неширокая, быстрая и очень чистая речка. Летом в Городке шумно: много дачников и детей, а зимой — только лыжники наезжают из Великогорска. И есть в Городке два закрытых участка со своими столовыми, банями и большими домами. Там за высоким забором, среди берёз и сосен живут круглый год «первые лица» Великогорска. На дорожку к одному из этих участков и свернул Шалый машину. Увидев её, кто-то предупредительно открыл ворота, и машина подкатила к крыльцу двухэтажного каменного дома, где светилось лишь одно окно.
— Ну, вот мы и дома! — распахнул Шалый дверцу автомобиля перед Любой. — Прошу!
«Боже, всё как когда-то! — подавая Шалому чуть дрогнувшую руку, подумала Люба. — Только я уже не инженер по соцсоревнованию…»
