– Предоставлю тебе любые гарантии. Можешь взять любой грузовик по выбору, а хочешь – два.
– Мне в моей работе грузовики ни к чему.
– Отдам их тебе в обеспечение как залог, старина, непонятно, что ли?
– Я в таких делах не разбираюсь. Да и нет у меня денег, нечем тебе помочь.
– Подпиши вексель.
– Никогда не лез я в такие дела и не хочу. Я недоумок.
Зе Мигел всю жизнь ни в грош его не ставил, с самого детства. Когда в футбол играли, он держал его в загольных; как-то раз один парень из команды Зе Мигела ушибся, и все равно Зе Мигел не взял брата, предпочел продолжать без одного игрока. Еще недавно в разговоре Зе Мигел сказал о нем, ему передали: «Он славный парень, да вышел недоумком».
– Почему недоумок, вовсе нет. Просто не привык иметь дело с банками.
– И не хочу.
– Выручи, старина, по-братски, я в долгу не останусь.
– У тебя столько друзей!…
– Хоть бы один остался для примера, черт побери! А я их угощал чем только мог и не мог! Никогда бы не дошел до такого, если бы сидел сычом у себя в углу, как они. Но мне-то всегда становилось не по себе при мысли, что кому-то из моих друзей гуго приходится и я ему нужен.
Мигел Бедняк перестал слушать брата, доводы Мигела Богача его не растрогают. Мигел Бедняк смотрит на брата искоса, недоверчиво, сузив глаза щелочками, чтобы тот не разглядел их выражения. Глаза у обоих одинаковые, может, у Зе Мигела чуть посветлее. А в остальном братья непохожи. Мигел Бедняк вырос малость повыше, не скажу, что намного, но почти на полголовы; смуглый, далеко не красавец, рот до ушей, нос рубильником; он жмется в присутствии Мигела Богача, побаивается его. Подобно брату, Мигел Бедняк снедаем честолюбием, но умеет обуздывать буйные порывы тщеславия, ибо жизнь брата для него как открытая книга, которая учит его тому, как не следует действовать.
Он подавил ярость и теперь холодно спокоен, а потому проницателен. Говорит медленно, цедит слова с превеликой осторожностью, изображая благоразумие. Но внутренне он весь ощетинился, выставил колючки, как еж, хоть и улыбается с показным добродушием.
Только тот, кто близко его знает, способен догадаться, что Мигел Бедняк взволнован; признак тому – подрагиванье синеватой жилки на правой щеке и легкая бледность – лицо его, когда он обеспокоен, становится цвета неспелой сливы.
А брат, Мигел Богач, беспокоит его.
Мигел Богач продолжает свои россказни и прибавляет к ним множество подробностей по своему обычаю. Он еще не сказал никому ни одного доброго слова, после того как пришел сюда поздно вечером:
– Я его об стену шмякнул, вышвырнул вон, как старую тряпку; он дал деру, сам орет, вид такой, будто не мужчина, а мальчуган, черт побери! Все забывают, что у меня еще остался порох в запасе.
Зе Мигел уверен, что только с помощью бахвальства заставит брата уступить. Он чувствует – всегда чувствовал, – что Мигел Зе его боится, и снова повторяет себе, что, играя на сочувствии, он ничего от брата не добьется.
– Если ты раздобудешь мне сотню конто, заложу тебе усадьбу. Тебе стоит только захотеть – сегодня же раздобудешь сотню конто. Ты пользуешься кредитом.
– Моего кредита и на тридцать конто не хватит: я человек бедный. А к тому же, на что мне твоя усадьба? Мне оборудование нужно для мастерской – вот что мне нужно.
– Усадьбе цена пятьсот конто.
– Триста, Зе, если б она была не заложена. А ты ее уже заложил.
В первый раз они смотрят друг другу в глаза. И читают мысли друг друга. Взглядом им друг друга не провести, он у обоих одинаковый, и они знают один другого.
– Вспомни, что у меня двое детей, Зе!
– A y меня их нет…
– Насколько я знаю, нет. Был сын, но умер.
Кажется, что сын спит, лежа на софе в гостиной, словно его уложили там спать. В мнимом безмолвии дома грянули два выстрела, это случилось минут через десять после беседы, которая была у них в кабинете, около стеллажа, заставленного книгами, которых Зе Мигел никогда не читал. Столяр снял мерку, и Зе Мигел заказал: сделайте мне на семь с четвертью метров книг в переплетах. Книги по вашему выбору.
– Он был слабак. Вышел характером в материнскую породу и покончил с собой. Теперь мои наследники – твои сыновья.
– Я не возлагаю надежд на твое наследство. Думай о себе; ты всегда думал только о себе. Правильно делал: каждый должен думать о себе. Я теперь так и поступаю.
– Мы братья…
– Да, по словам матери.
– Ты что-то не то говоришь, Мигел!…
– Может, и так, старина! Братские чувства не для меня. Я человек бедный.
Когда-то много лет назад у них был очень долгий разговор. Мигел Бедняк решил начать самостоятельную жизнь и попросил Мигела Богача одолжить ему двадцать конто: он намеревался открыть мастерскую. И брат сказал ему: «Деньжонки выложу, но только если заведем общее дело: я даю деньги, ты даешь работу. Прибыль – пополам. Согласен?!» Мигел Бедняк покачал головой, сказал, что подумает, и никогда больше не заходил к брату.
– Если ты меня сегодня выручишь, завтра сможешь разбогатеть. Заведем общее дело.
– Общее дело я признаю одно: с женщиной в постели. Не люблю общих дел, они плохо кончаются.
– Сразу видно, что ты меня не перевариваешь, старина! Что плохого я тебе сделал?!
– Ничего. Если б сделал, мы бы поссорились. А так мы братья – каждый за себя, и никто не в обиде. Да и не могу я тебя выручить, Зе. Твоя лодка села на мель, но мне ее с места не сдвинуть, слишком тяжела для такого бедняка, как я. А у меня двое сыновей. Моя жена тоже ничего не подпишет такого, от чего могут быть неприятности.
Зе Мигел хватает шляпу, которую положил на кровать поверх покрывала, гневно впивается в твердый кастор ногтями: все-таки пытается растрогать брата, смотрит на него умоляюще. Делает два шага к дверям, как бы возвещая, что уходит. Но ему страшно уйти отсюда: он останется в одиночестве, и он боится – не людей, люди его уже не унизят, но своих собственных мыслей. Вот уже пять дней, как ему приходит в голову одна и та же мысль.
Мигел Бедняк устыдился своего враждебного тона: в добром слове никому нельзя отказать.
– Ты слишком далеко зашел, Зе. Много денег выбросил коту под хвост, а теперь тебе не свести концов с концами.
– Зато получил удовольствие, этого у меня уже не отнимут.
– Ты пожил всласть, Зе. Прямо как лорд. Всего у тебя хватало: и женщин, и машин.
– Еще будут, и долго. У меня покуда не весь порох вышел.
– Релвас подал на тебя в суд… А если такой тип выставит рога, он опасней, чем мьюрский бык, когда тот кидается на лошадь. Штопор тебя из когтей не выпустит.
– Потому-то мне и надо триста конто. Сотней конто заткну ему пасть. Остальные две сотни пойдут тем, кому больше всех не терпится; все прочие перебьются. Стоит головным баранам свернуть с пути, все стадо пойдет за ними следом. А если я смогу посадить их в дерьмо, то посажу. Начнись сегодня новая война, я стал бы первым человеком. Я создан для крупных дел, мелкие меня раздражают, мне тошно с ними возиться. Разразись новая война – и все они приперлись бы ко мне за вкусненьким, тут и настало бы для меня время мести.
– На такое у тебя силы не хватит!
– Это ты так считаешь… Я всех их скупил: всем им та же цена, что шлюхам. У них у всех душа шлюхи, все дело в сумме.
– Твоя беда, что война не начинается.
– Может, и так… Но дьявол не дремлет, он всегда ждет за дверью. Если ты мне поможешь, вот тебе честное слово, даю тебе честное слово, что ты станешь моим компаньоном.
– Я в своей жизни иду медленно, Зе, уж ты с этим смирись. Таким я создан – чтоб идти медленно.
– Ты же ничем не рискуешь, старина! Подпишешь вексель, что покупаешь у меня грузовики: тебе продали дешево. Кто придерется?!
– Не получится, Зе, не получится. Тебе все кажется проще, чем оно есть на самом деле. Сам на себя беду накликаешь…
– Ты так думаешь?!
– Уверен. И теперь они тебе не простят. Слишком много ты говорил. Это твоя слабина: всегда говоришь больше, чем нужно. Я твой брат, и, если ты мне что-нибудь продашь, мне не поздоровится. Я в эту историю встревать не буду, наберись терпения!…
Зе Мигел и сам твердо знает, что брат говорит правильно, но у него такое чувство, будто он услышал обо всем этом в первый раз. Он раздосадован – разъярен и раздосадован – и решает пустить в ход театральный эффект. Подходит к брату, хватает его зa руку, подводит к окну, вглядывается в улицу, словно боится, что подслушают.
– Даю тебе честное слово, что на скамью подсудимых не сяду. Не бывать тому! Эти подонки, которые меня не переваривают, эта погань жалкая, пусть они не надеются: им не удастся порадоваться, что я угодил под суд. Клянусь тебе прахом нашего деда! Если до этого дойдет, честное слово, если дойдет до суда, я покончу с собой!…
Последнюю фразу он выкрикивает. Выкрикнул и улыбнулся – без горечи, почти счастливой улыбкой.
