— Во, еще один повалился. И еще один, надо же. И еще, мама родная…
— Слушай, а ты кнопок никаких не нажимал? — подозрительно спросил Борис Марленович.
— Да только красную вот эту. Она зазвонила, ну я и нажал…
— Иди-ка отдай хозяину от греха подальше. Сколько еще до Нью-Йорка?
— Шесть часов.
— Я посплю тогда. Разбудишь, когда подлетим.
Как всегда, аэропорт JFK угнетал полной невозможностью найти такую точку, где не звучала бы суетливая русская речь. Быстро пройдя формальности, Борис Марленович зашагал к группе встречающих — он далеко обогнал прилетевшую с ним свиту, и был момент, когда мизансцена напомнила референту виденное в Париже монументальное полотно, изображавшее высадку Наполеона в Африке.
— Ну? — спросил Борис Марленович, подойдя к встречающим.
— На месте, — ответил молодой человек с еле заметным наушником, похожим на маленькую змейку, наполовину вползшую ему в ухо. — Под полным наблюдением и контролем. С утра находится в районе South Street Seaport, как обычно.
— Хорошо, — сказал Борис Марленович. — Где стилист? Я бы хотел подготовиться… Нет, прямо здесь — времени мало.
Стилист в огромных роговых очках покорно нырнул вслед за Борисом Марленовичем за брезентовое полотно, которое растянули на весу вставшие по кругу сопровождающие, непроницаемой стеной отгородив Бориса Марленовича от зала. Референт подумал, что за такими же перегородками из ткани, растянутыми на кольях, совещались когда-то перед битвами японские князья.
— Начнем с исподнего, — ворковал за тканью невидимый стилист. — Это будет смело и игриво — лайковые трусики от Житруа… Рубашка строгая и стильная — шелк от Валентино… Галстук под часы — Пьер Бальман. Костюмчик, понятно, светлый — Клод Монтана… Нравится?
— Монтана! — весело отвечал невидимый Борис Марленович.
— Носочки ваши оставим, как раз подойдут. Ботиночки от Чезаре Пачиотти, с кинжальчиками. В них вы будете, хи-хи, как Золушка…
— Это в каком смысле?
— Гарантирован волшебный вечер и ночь. А к утру развалятся, если ходить много будете.
— Не буду много ходить, — сказал Борис Марленович, выходя из-за импровизированной ширмы. — Не планирую.
Через сорок минут его белый лимузин с тонированными стеклами остановился на Фултон Стрит. Следом затормозила длинная кавалькада машин.
— Если не доезжая до места, как вы сказали, то лучше выйти здесь, — сказал референт. — Сейчас она метрах в ста.
— Отлично, — сказал Борис Марленович. — Давай снаряжение.
— Вот, — сказал референт, открывая на коленях небольшой чемоданчик. — Эту штуку крепите на ухе… Не, наоборот. Вот эту дужку — за ухо, а этот проводочек с наушником продеваете под мочкой и суете прямо внутрь… Видите, он специально телесного цвета, чтобы заметно не было. А микрофон у вас вшит прямо в лацкан.
— А если я пиджак сниму?
— Ничего. У него радиус — сорок метров. С вами на связи постоянно находятся суфлер и консультанты — линия на вашем наушнике многоканальная. Видите вон тот длинный синий вэн? Они все в нем. Считайте, целая команда «Что, где, когда» плюс компьютер с библиотекой Конгресса.
— Суфлер-то хороший? А то у меня с английским иногда…
— Все будет в лучшем виде. Если английское слово забудете, или если какая-нибудь местная cultural reference нужна, кашляете один раз. Если сострить хотите, то два. А если хотите сказать что-нибудь невероятно тонкое, или там интеллектом надавить, кашляете три раза. Охрана, кстати, на связи все время.
— Только чтобы не путались под ногами.
— Борис Марленович, — сказал референт, нежно беря босса за руку, — может быть, еще разок подумаете? Мы бы для вас целый кордебалет таких организовали. И безо всякого риска.
— Вот никто из вас, молодых, не понимает, — сказал Борис Марленович, снимая кисть референта со своего предплечья. — Льва на сафари тоже можно из офиса заказать. Его за пять минут с вертолета грохнут и доложат. Но ведь люди на охоту сами ходят.
— Тогда хоть разводной ключ возьмите.
— Какой еще разводной ключ?
— Универсальный, — горячо ответил референт, и в его руке появился небольшой черный пистолет. — Любого разведет, даже в бронежилете. А там и наши подбегут.
Борис Марленович брезгливо покосился на оружие и протянул было к нему руку, но в последний момент его ладонь изменила траекторию и выдернула фиолетовую гвоздику из укрепленной на стене вазочки. Обломав стебель, он продел цветок в петлицу.
— Ты мне еще цепь дай на шею, — сказал он. — Я никого разводить не буду. Сердце не то.
— Я знаю, вы добрый, — вздохнул референт. — Романтик. А ведь в России вас считают такой, знаете, акулой, холодной и безжалостной.
— Правильно считают, — сказал Борис Марленович. — Мне ведь тоже не вожжа под хвост попала. Просто все это имеет для меня большое сим-во-ли-чес-кое значение. Как по-английски символическое значение?
«Symbolic meaning», — сказал голос в правом ухе.
— Симболик минин, — повторил Борис Марленович, открывая дверь лимузина, — и симболик Пожарский. Слышите меня хорошо? Прием. Чего рыбой-то так воняет?
«Слышим и видим вас отлично, — сказал голос в ухе. — Тут рядом рыбный рынок — Fulton Street Fish Market. А объект по-прежнему на South Street Seaport. Сейчас идите прямо…»
Толпа на дощатом помосте живыми кольцами окружала разного рода фокусников и умельцев, выступавших перед публикой. Борис Марленович простоял минуту или две в одном из таких колец — возле черного парня, который под аккомпанемент барабана подныривал грудью под низкую планку, немыслимо изгибаясь, но оставаясь на ногах. Но Бориса Марленовича совершенно не интересовал черный артист. Он смотрел в другую сторону — на нее.
Она была точно такой же, как и месяц назад, когда он увидел ее из окна машины. Это была женщина лет тридцати, может быть — тридцати пяти. На ней была светло-зеленая хламида, терновый венец с длинными зелеными шипами и зеленые сандалии. Ее простое и милое лицо было покрыто зеленым гримом в тон одежде, а на руках были зеленые перчатки. В правой руке она держала зеленый факел, а в левой — бутафорскую зеленую книгу. Недалеко от нее стоял скучающий фотограф. Когда стало ясно, что Борис Марленович приближается именно к ней, она подняла голову и улыбнулась.
— Хотите сфотографироваться? — спросила она. — Если да, то давайте быстрее, пока светло.
— Вы, может быть, удивитесь, — сказал Борис Марленович, с некоторым усилием произнося английские слова, — но я хочу просто… э-э-э… познакомиться.
— У вас странный акцент, — сказала она. — Вы откуда? Дайте я угадаю… Из Греции?
— Угадали и нет, — ответил Борис Марленович. — Я немножко из России. И немножко с Кипра. А зовут меня Борис Марленович Соленый.
Он кашлянул три раза.
— Фамилия, конечно, смешная, но чеховская. Наполовину. А на другую половину — фрейдовская, хе-хе. По телевизору не слышали? Странно.
— А меня зовут…
— Стоп, — сказал Борис Марленович. — Я хочу, чтобы сегодня вы были просто Свободой. Позвольте мне так и называть вас, а? Для меня это важно.
— О'кей, — сказала Свобода и улыбнулась. — О'кей. Как дела, Борис?
— Неплохо, Свобода. Может, прогуляемся вместе?
— Вообще-то я работаю, — сказала Свобода и оглянулась на фотографа.
В руках Бориса Марленовича появился плотный белый конверт.
— А я и предлагаю вам работу, — сказал он.
— Какую еше работу? — нахмурилась Свобода.
Борис Марленович откашлялся.
— По специальности, — сказал он с улыбкой, протягивая конверт Свободе. — Освободите меня на несколько минут от одиночества. Больше я ни о чем не попрошу, обещаю.
Свобода настороженно взяла конверт, заглянула в него и несколько раз моргнула зелеными веками.
— Вы что, арабский принц из Сибири? — спросила она.
— Арабские принцы у меня в приемной сидят, — сказал Борис Марленович. — Между правыми и левыми радикалами. Так что?
— Богатый парень, — сказала Свобода. — Понятно.
Дойдя до ограждения, за которым плескалась темная вода, они оперлись локтями о деревянные перила.
— Только не подумайте, что фотограф состоит при мне сутенером, — сказала Свобода, вглядываясь в разноцветные огни Бруклина на той стороне Ист-Ривер. — Просто сейчас не сезон. Вы первый раз в Нью-Йорке? Хотите, я расскажу, что мы видим вокруг? Видите вон те желто-белые огоньки? Это River Cafe. А этот мост…
— Знаю, — перебил Борис Марленович. — Имени Бруклина. Я вам про него такое могу рассказать, чего вы сами не слышали.
— Например?
Борис Марленович солидно откашлялся.
— Ну например… э-э-э-э… Может, знаете, в начале века был такой поэт Маяковский? Он про этот мост стихотворение написал. Так и называлось — «Бруклинский мост». И, значит, в этом стихотворении негры, то есть афроамериканцы, прыгали с Бруклинского моста в Гудзон. От невыносимой легкости бытия. Обратите внимание, прыгали именно в Гудзон, хотя здесь Ист-Ривер. Три мили, значит, пролетали — через весь Манхэттен. Между прочим… э-э-э… у вашего Кастанеды дон Хенаро прыгал на семь миль дальше, зато у нас на пятьдесят два года раньше.
