— Меня это не устраивает! Я не хочу жить с его матерью!
— Ну, тогда они выдадут тебя нам обратно. Не подумай, они тебя любят и ценят, ты нравишься им, как невинная, хорошо воспитанная барышня, но если будешь брыкаться — тебя выставят в два счета.
— Я так не хочу!
— Боюсь, что тебя уже и не спрашивают… Видишь ли… У тебя было три пути. Первый — по которому ты и пошла — это полностью перейти на сторону семьи мужа, во всем им потакать и так далее. Ты громче всех кричала, что тебе надоела эта лесная тюрьма, в которой стоит ваш дом. Кстати, это почти точные слова его матери. А теперь, когда он поехал осуществлять и твою мечту о переезде, ты начинаешь перечить.
— Что же я могла сделать?
— У тебя был второй путь — поддерживать свою семью, продолжать работать в нашем бизнесе, помогать нам с Патриком, чтобы мы могли сэкономить на няньках, и требовать от мужа, чтобы он тоже работал у нас. Ты же полностью порвала с нами всякие деловые связи, чем и создала удачную ситуацию, которой его родители не преминули воспользоваться. Теперь всю твою жизнь можно предсказать с точностью до года… Летом ты переедешь к мужу. Когда цены на недвижимость вернутся на прежний уровень или станут выше, чем во время покупки вашего дома, вы его продадите и отдадите деньги нам и его родителям, потому что они хотят, чтобы нам нечем было вас попрекнуть. Лет через пять–шесть, когда его родители переедут к вам, тебе разрешат завести ребенка, чтобы им можно было понянчиться с внуком или с внучкой. Не думаю, что тебе позволят родить больше одного. Ведь ваша семья в точности должна повторить семью его родителей. Ты будешь работать учительницей младших классов, а он так и будет болтаться с места на место, но это не важно, потому что его родители пока очень прилично зарабатывают, а выйдя на пенсию, продадут квартиру в центре Москвы, дачу и так далее, и приедут с небольшим состоянием. Мы, к вам, естественно, совать нос не будем. Мы и здесь–то не очень к вам лезли, а на другой конец страны и подавно не попремся… А через десять лет ты станешь точной копией своей свекрови! Но она милая женщина. Неконфликтная, интеллигентная. Так что нас это устраивает!
— Но моя жизнь будет совершенно бессмысленной! — заплакала Энжела.
— Ну почему? — возмутилась Эльза.
— А в чем ты видишь смысл жизни? — спросил Герберт. — Смысл жизни — помогать тем, кто в тебе нуждается. Твой муж один, он плохо питается, а ты не желаешь везти ему сковородку и готовить обеды… Смысл жизни — дети, их воспитание, вера в Бога, наконец! А хочешь, я скажу тебе, в чем ты видишь смысл жизнь? Хочешь, опишу твою идеальную жизнь?
— Угу… — хлюпала носом Энжела.
— Нигде не работать. Детей не рожать. По дому все делает прислуга. Вставать к полудню, завтракать в дорогом ресторане, покупать шмотки и побрякушки не считая денег, а после обеда до самого сна играть в компьютерные игры и смотреть телесериалы. Отчасти мы сами виноваты. Сами тебя так воспитали…
— А искусство? Она любит рисовать! — обиделась Эльза.
— Ах, да… Еще ты периодически будешь рисовать натюрморты, составленные из собственных туфель! Правда, я не уверен, что у тебя будет много работ, которые ты доведешь до конца! — Герберт задел за живое, потому что последняя незаконченная картина Энжелы имела именно такое содержание. — Я прав? Такой образ жизни тебя больше всего устраивает?
— Да, — простодушно призналась Энжела, и Герберту показалось, что дочь не видит в таком образе жизни ничего предосудительного.
— Такой образ жизни, во всяком случае, наиболее близкий к нему, ты могла бы вести только оставаясь с нами, да и то периодически, когда бизнес приходит в упадок, нужно работать всей семьей… Кроме того, теперь мы не стали бы выделять тебе столько денег на праздный образ жизни. Излишки, если таковые у нас обнаружились бы, мы отдавали бы нуждающимся, жертвовали на церковь, на издание православных газет и литературы. Так что если нам выдадут тебя обратно, мы больше не будем подыскивать тебе мужа, а привлечем к благотворительной деятельности, помощи больным и бедным. А может, тебе уйти в монастырь? Неподалеку в греческом монастыре живет одна русская монашка, вот и будешь ей подругой. Ты же всегда шутила, что если не выйдешь замуж, то уйдешь в монастырь? Теперь нам это кажется замечательной и очень похвальной идеей.
В машине повисло молчание. Было слышно только мерное жужжание мотора.
— А какой третий путь? — поинтересовалась Энжела.
— Третий — всех послать подальше и начать жить самостоятельно. Построить свою жизнь независимо ни от кого.
— Все знают, что я на это не способна!
— Ничего страшного. Значит, в тебе не так уж много гордыни. Но чего бы ты ни достигла, удовлетворения тебе это не принесет, потому что женщина счастлива только в семье и в Боге. Холодная одинокая карьера — это путь к депрессии.
— Так что же мне делать?
— Люби мужа, и он ответит тебе тем же. Какой бы он ни был. Другой может оказаться не лучше. Тем более Альберт — добрый. Он нам нравится. А то, что он так вел себя с нами, — видимо, боялся, что мы будем препятствовать его планам насчет родителей, и пытался доказать, что толку от него нам не будет!
— То есть вас все устраивает? Сплавили дочку, и порядок? — неожиданно заносчиво прошипела Энжела.
— Ты сама сделала свой выбор, — ответила мать. — Люби мужа, постарайся быть полезной другим, и в этом и будет смысл твоей жизни. Посмотри на нас отцом. Мы практически не занимаемся собой. Церковь, газета, Патрик…
Незаметно машина подкатила к входу в нужный терминал аэропорта. Пришло время прощаться.
Герберт помог выгрузить из багажника ярко–красный чемодан, подаренный Адлерам индусом вместе с индийскими одеяниями. Во втором, зеленом чемодане, было пуховое одеяло и сковородка. Герберту хотелось плакать. Он крепко обнял дочь и долго не отпускал. Потом резко отвернулся и сел за руль.
Ночью позвонила Энжела и сообщила, что долетела.
Герберт спросонья вместо телефонной трубки схватил с ночного столика стакан воды и поднес его к уху. Вода неприятно обдала его. Герберт невольно рассердился.
— Куда долетела? В Париж? — саркастически вымолвил он.
— Нет, к мужу, — почему–то веселым, наглым, даже немного развратным голосом сказала Энжела.
— Ну и слава Богу, будьте счастливы, — пробормотал Герберт и положил трубку. Забавы Герберта Адлера плавно перетекли в забавы свекрови. Это была уже не его игра.
Печальное событие в нашей жизни. Не выходя из запоя, от нас съехал Верховный Мурковод Крыма, мой добрый собутыльник, который решил пожить вместе со своей чувихой в съемной комнате. Жаль, с тобой не знаком Герберт Адлер. Миленький Герберт, ты всегда был озабочен поиском материала для своих нетленных творений. Так вот, я предлагаю тебе приехать в Москву и занять освободившееся место в бомжатнике высокой культуры им. Н. К. Крупской. Надеюсь, двести баксов в месяц у тебя найдутся. Будешь жить в Москве, подобно Гаруну аль-Рашиду, и наслаждаться пестрой круговертью гастарбайтерской жизни. Правда, не знаю, берут ли на работу без московской прописки. А я, так уж и быть, порулю вместо тебя твой бизнес.
Ты узнаешь много нового, ребята научат тебя пользоваться тридцатидолларовыми проститутками и пить из горла «Балтику» третий номер. Заживешь наконец полнокровной жизнью. А потом напишешь роман, который обессмертит твое имя в веках.
Сосед, торговец диванами, вчера сетовал, что слишком дорого брать двух девушек за раз. Пришлось отказаться, хотя это» мечта каждого мужчины». Странно, у меня таких «мечт» никогда не было. Наверное, я ненастоящий мужчина.
Чем я только не занимался на своей последней работе. Как–то весь день просидел в офисе в ожидании проверяющего из банка, в котором у одной из наших липовых фирм открыт счет. Кому принадлежит этот офис, мне неведомо. Я должен был сыграть роль сотрудника фирмы и создать у проверяющего иллюзию кипучей деятельности на ниве закупок мебели и стройматериалов. Банковский юноша подъехал только в четыре. Наши «Рога и копыта» ему, кажется, забашляли, так что проверка превратилась в пустую формальность.
Уехал из Москвы на родину, в мой Быдлоград. По приезду выпил две бутылки «Туборга» (третья на подходе) и заскучал. Уехать, что ли, обратно, не дожидаясь Нового года… Видел сегодня своего одноклассника. Залысины, морщины, выглядит лет на десять старше меня. По городу невозможно нормально ходить, улицы покрыты ледяным панцирем. А я в своих «Umbro» с шипами. Город чугунного дьявола. Хочется нажраться вдохновенно, сокрушительно, по–нашему.
С грустью вспоминаю, как втроем в бомжатнике в Москве смотрели клип Кристины Софьиной на песню «Я полюбила бомбилу». Сэм назвал ее гимном нашей квартиры. В моем плеере она вертится в режиме нон–стоп. Какая же красотка эта Кристина! Мы все на нее… гм… молимся (честно признаюсь, фразу украл). Итак, «Бомбила» — наш гимн. В одной из сцен Кристина толкает «Жигуль» своего возлюбленного. У соседа по этому поводу была припасена история. Однажды он купил проститутку, которую его друзья характеризовали как волшебницу любви. В свое время у него было две машины (как не вспомнить «всё проебать — ведь это тоже дар!»). Когда ехали на его тачке, кончился бензин. «Давай, вылезай, дотолкаем до заправки». Так и толкали вдвоем. Как женщина перетрудившаяся, она его разочаровала. «А распиарили–то!» Не знаю ни одного жителя столицы, хотя бы однажды не прибегавшего к услугам корыстных девушек. Жуткие подозрения терзают меня. Скучаю по тебе — мое московское обиталище. Пузырящиеся обои, сорванные газовые краны. Бомжатник.
