С родителями Эльзы — та же история, причем повторявшаяся уже несколько раз: переезд за границу, попытка поселиться с детьми, скандал… А у самих ведь то же самое: девяностодвухлетняя баба Маня довела семидесятитрехлетнего сына до того, что он провозгласил: «Я ненавижу мать!» Но теперь она умерла и он, должно быть, казнит себя нещадно.
Переплеты поколений… Разорвать эту магическую заколдованную связь, этот проклятый круг… Ничего не получилось! Герберт навязывал своим детям работу в своем бизнесе, свое видение жизни… То есть он продолжал тот же самый почин!
Недаром Иисус сказал, что враги человека домашние его. И еще: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел Я принести, но меч; ибо Я пришел разделить человека с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее…»
В одном доме не могут быть две головы. Мужу глава — Христос, а не отец и мать. Жене глава — муж. Строительство новой семьи меньше всего нуждается в том, чтобы кто–то контролировал ее или опекал. Значит, то, что произошло с Энжелой, — неправильно! И я не прав, и родители мои… И родители Эльзы. Мы все не по–христиански живем. Видим только свою выгоду, лелеем только свое самомнение, молимся сами на себя. Видим в избранниках детей наших только средство к исполнению наших планов или же препятствие, и таким образом и действуем. В соответствии с этим и относимся к зятьям и невесткам нашим. О ужас! Как вырваться из этого круга? Как не забывать, что это вязкая, липкая, бесовская страсть — понукать своими детьмиКонечно, легче всего вздохнуть и развести руками — мол, что поделаешь? Заповедано нам уважать родителей своих… но ведь не сказано, что родители должны руководить жизнями своих отпрысков. Более того. Христос явно противится этому.
Когда Энжела вернулась, Герберт не выдержал и стал расспрашивать ее. Она не хотела отвечать, жалуясь матери: «Ну почему он задает вопросы?», что означало, как обычно, мольбу оставить ее в покое. Наконец Энжела созналась, что Альберт спит на полу в какой–то совершенно невозможной каморке, а в честь ее приезда стащил где–то матрас. Так что она по тамошним меркам почивала, как королева…
Энжелу не устраивало многое. Альберт опустился, выглядел как бродяга, исхудал до невозможности… Герберт от острой жалости тут же предложил дочери отправиться отдохнуть в тропики. Энжела согласилась.
Это разозлило и Альберта, и его родителей. Альберт сначала дипломатично сказал жене, что не возражает, но потом его прорвало.
— Если ты мне изменишь, я тебя никогда не прощу!
— Тогда бросай всё и поезжай со мной! — заученно требовала Энжела.
— Я не могу, ты же знаешь… У меня работа!
— На которой ты получаешь в два раза меньше, чем до отъезда!
— В тропических странах опасно! Ты — наивная!
— Ты всё сказал?
— Мне нечего больше сказать.
— Тогда пожелай мне счастливого пути…
Поначалу Адлеры добились желаемого эффекта. Альберт был вне себя от ревности и раздражения, что Энжела вышла из–под его контроля. Но в тропиках Энжела сразу же заскучала и стала каждый день ждать его звонка. Чего же ей надо? Герберт пытался понять этих людей. В них было нечто общее. Нельзя сказать, что они были глупы. В каждый отдельный момент времени они могли рассуждать вполне трезво, но так часто меняли свои взгляды, ничуть не находя в этих переменах несоответствий и внутренних противоречий. Многие пересматривают свои взгляды в течение жизни, но по крайней мере не меняют их по десять раз на неделе. А именно это и происходило с их детьми. Особенно с Энжелой. Она и любила Альберта, и не любила его, она хотела путешествовать, но в то же время хотела оставаться дома, ей не хотелось слушаться свекрови, но она боялась ей противоречить. Надо сказать, родители Альберта скрыли свое неудовольствие отъездом Энжелы.
— Во всяком случае, что бы мы ни предпринимали, мы всегда будем оставаться с Энжелой в дураках! Она просто не видит внутренних противоречий в себе самой, и поэтому все вокруг нее чувствуют себя в дураках: родители мужа, которые оплачивают ее жилье и учебу, в то время как она отправляется на юга; Альберт, который ждет ее к себе спать на полу а-ля рай в шалаше; мы, которые тратимся на ее поездку только для того, чтобы она вдруг осознала, что хочет домой, а на следующий день решила, что вовсе не домой хочет, а к мужу, — рассуждал Герберт. — Хотя мы слишком скоры на осуждение! Как легко выносим приговоры… Боже, что же с нами происходит? Почему, как дети неразумные, мы не можем усвоить таких простых и непреложных правил: «Не суди… Возлюби…» И ведь это не только сейчас, не только здесь, во мраке нашей нынешней пустопорожности… Это во все времена… Не можем… Не умеем…
Эльза не слушала и сердилась. Она не была настроена на философско–сентиментальный лад.
— Все–таки надо было послать ее ко всем чертям… — кипела она.
— Мы не можем, мы ее любим, — возражал Герберт.
— Что же нам делать?
— Поддакивать и не раздражаться… Помнишь, в притче о блудном сыне… Когда сын просит отдать часть его наследства и отправляется кутить, отец его отпускает. Когда же нищий блудный сын возвращается, он принимает его с радостью…
— Видимо, я плохая христианка… — вздохнула Эльза. Было видно, что у нее разболелась голова. Она терла левый глаз и на лице ее, как бледная лилия, расцветала гримаса страдания.
— Я не думаю, что у нас есть иной выход. «Что отлучит нас от Любви Божией? скорбь, теснота, гонение, голод, нагота, опасность, меч?» Вроде бы мы ничем не стеснены… Мы не можем оставить дочь без нашей любви, и мы будем поддерживать ее в том направлении, куда будет дуть ее беспорядочный ветер, пусть он меняет свое направление хоть по тридцать раз на дню.
— Не создаем ли мы из нее чудовище?
— Напротив, поступать иначе чудовищно… Мы пытались! Пусть тщетно, но все же при всяком случае разъясняли… Если бы мы не пытались вразумить ее все эти годы, тогда другое дело Ты же видишь, что всё было бесполезно… Нужно принимать ее такой, какая она есть, всегда с улыбкой, приязнью, любовью, терпением… Как больную… Ведь все мы в той или иной мере хронически больны. Наши болезни духа превращаются в такую привычку, что их уже не отличить от черт характера…
— И теперь она спрашивает, не разочаровала ли она нас… — не унималась Эльза.
— Думаю, что и мы ее разочаровали…
— Чем же?
— Тем, что к чужим относимся лучше, чем к своим… Этот парадокс так знаком и неизбежен! Родных мы всегда судим строже и наказываем больнее… Вечные неуемные прокураторы Иудеи…
С Никой Герберт познакомился еще в бытность свою чтецом при церкви отца Никифора. Она смущала его своим математическим умом, таким неженским и в то же время склонным к слепоте в постижении элементарных душеспасительных истин. Недаром именно математикам было суждено извечно погружаться в вопросы богопознания. Если Бог — явление препростое, то именно математикам и следует его объяснить. Единичен, троичен… звучит как математическое откровение…
— В университете, когда мы, еще совсем зеленые, пришли на первую лекцию, нам сказали; вот стоят три березы. Докажите, что их три! — часто вспоминала Ника.
У нее была взрослая дочь, хотя сама она выглядела настолько молодо, что нельзя было сказать, тридцать ей или сорок. Едва заметная седина на висках придавала утонченную прелесть ее лицу.
Герберт часто доводил Нику до слез, едва речь заходила о вере. Он уже пытался избегать этих разговоров. Почему–то стоило ему указать Нике на ее маловерие, что в православных кругах является обычной практикой, как она приходила в отчаяние и выбегала прочь со слезами.
— Вот тебе и математик, не по–женски логичный и остроумный… — вздыхал Герберт и зарекался беседовать с ней на эти темы, но потом снова забывался и всё повторялось, как в дурном водевиле, с претензией на вечную театральность, духовность и возвышенность.
Нику выводил из себя метод доказательств, применяемый Гербертом. «Пока ты не уверуешь, не убедишься». Но как же можно уверовать, не убедившись? Что–то мешало Нике в этой разорванной геометрии богословия и неизменно вызывало приступ чуть ли не истерики. Возможно, было нечто более глубинное и неизвестное в отношениях Ники с Богом, в чем можно было бы попробовать разобраться в личной беседе, но Герберт опасался Ники, потому что она, будучи математиком, была всё же слишком женщиной, и Герберту казалось, что ему постоянно приходится погружаться в гибельную зону ее притяжения. Он не хотел двусмысленности и старался держаться подальше.
Дочь Ники собралась замуж за молодого человека, убежденного в своей гениальности, и сначала словно бы шутя, но потом вполне серьезно встал вопрос о их венчании в церкви Герберта Адлера. Юношу привели к нему для беседы, поскольку он, по всей видимости, не принадлежал ни к одной из известных религиозных конфессий, что нередко случается с людьми неординарными, к которым некогда причислял себя и сам Герберт Адлер.
