Небо на востоке постепенно светлело. Утро выдалось на редкость солнечное и ясное для этого времени года. Гребни гор, обступивших хижину, были очерчены отчетливой серо-зеленой каймой. Туман из ущелий сползал вниз, выбелив край лощины. Потоки, злобно бушевавшие ночью, умчались куда-то. Монотонно и негромко журчала вода в речке, струясь меж камнями. И мрачные мысли, которые обычно овладевают человеком в ночной темноте, рассеялись с приближением утра. Ватные облака тронулись в путь навстречу солнечным лучам. Прыгавший по камням черный дрозд затянул свою звонкую переливчатую песенку. И трель его веселым эхом отдавалась в сердцах. Лицо шамана просветлело. Вся чертовщина, о которой говорил он ночью, исчезла. Перед Кхаем сидел теперь добродушный старик, очень добродушный и очень усталый, он следил за тем, как фельдшер, наклонясь, складывает брезентовую накидку и собирает рюкзак. Лихорадка отступила, лекарство вернуло больному силы, и он, опираясь на руки, приподнялся и сел.
Тхао Кхай снова заварил чай, потом бросил в него сахар. Глоток сладкого чая, столь редкостного и непривычного здесь, напомнил старику о той чашке чаю, что привела его в чувство минувшей ночью.
Государь и чиновники, оборотни и призраки — все сгинуло. Сейчас старик видел перед собой лишь «работника Правительства», который прогнал тигра, пытавшегося утащить свинью, дал ему самому целебное зелье и напоил сладким чаем, короче — спас его от смерти.
— A-а, вы поднялись, почтеннейший, — обрадовался Кхай, — ну, значит, все в порядке.
Старик стал перед ним на колени и поклонился ему:
— О всесильный дух, ты исцелил меня.
— Да никакой я не дух. Я лекарь, присланный к вам Правительством.
— Пра-ви-тельство… — забормотал старик.
Слово это было ему известно. Он помнил кадровых партийцев, которых перевозил когда-то на своей лодке через речку Намма. И песню про тяжкую долю народа пуок[76] горькую и скорбную, заученную еще с детства, помнил он лучше молитв и заклятий. И теперь, когда, очнувшись после тяжкого забытья, старик увидал в доме Кхая, он понял: это благодаря «лекарю Правительства» не умер он прошлой ночью. Потом он припомнил, что видел уже этого лекаря раньше в доме старосты Панга. И старик проникся доверием к гостю, хотя в глубине души и побаивался его. Но вот в доме стало светлее, не видать было ни короля, ни королевских посланцев. И старик наконец уверовал в то, что они здесь одни — он и человек, который его спас. И вера, скрытая, но глубокая вера переполнила его сердце.
— Послушайте, товарищ, — спросил он, — говорил я что-нибудь ночью?
— Да уж наговорили всякого, — рассмеялся Кхай.
Старик поднял глаза, они все еще были мутны.
— А ведь я и вправду встречал короля.
Са и зао, по натуре сдержанные и скрытные, обычно хранили в тайне все, что касается их рода, семьи и личных дел. Они издавна славились своим усердием и пытливым умом. Сидя у очага, угольками и палочками выписывали они на земле иероглифы и умудрялись выучиться чтению и письму.
Если в войну Сопротивления кто-нибудь из партизанского края — будь то боец или партработник — попадал в руки врага и был тот человек из племени са или зао, можно было не тревожиться: он ничего не выдаст врагу. Люди зао и са молчали, даже когда вражеский штык упирался им в горло. Но если уж они доверяли кому, то не утаивали и самой малости.
Вот и старик проникся доверием к Тхао Кхаю, который спас его от смерти и сейчас говорил ему слова справедливые и верные, каких он прежде никогда не слышал. Встречал он не раз председателя Тоа, бывал у него и партиец Нгиа, но с ними он не решался откровенничать и ничего не рассказывал о себе.
А вот Кхаю он открыл все начистоту. Впервые старик из племени са, настрадавшийся за долгий век, поведал о жизни своей молодому парню из племени мео — человеку не только другого поколения, но и чужой крови. Он поведал Кхаю о долгих и тягостных годах, когда скитался он по дальним рекам с одним лишь ветхим неводом, доставшимся от прадедов. И нынче, на склоне лет, ему, одинокому как перст старику, приходится нырять в речную глубину, чтобы закрепить на быстрине свою сеть. Когда-то он перевозил подпольщиков на своей лодке, делился с Революцией последним початком кукурузы, последней горстью банговой муки. Он верил: скоро настанут светлые времена. Даже когда тэй перебили всю деревню Хуоика, старик не изменил, не дрогнул и только после того, как он сам попал в руки тэй и во французском форте собственными глазами увидал короля — старик так и не понял, законного или самозванного, — его по ночам стали обуревать сомнения. И жизнь его сделалась еще беспросветнее и печальней.
— Давно уж я хочу спросить знающего человека… — Старик вздохнул. — Что же было на самом-то деле? Взаправду ль встречал я партийцев и впрямь ли видел короля? Партийцы обещали когда-то: вот прогоним захватчиков и заживем вольготно и радостно. А я-то, я доживу ли до этих счастливых дней?.. Поди-ка тут разберись. Я ль не творил молитв и заклятий! Отчего же король не пришел спасти меня от бед? Отчего не воскресли мои отец и мать? Да только некого мне расспросить…
— Раз уж, почтеннейший, вы доверились мне, — сказал Кхай, — позвольте, я вам отвечу. Король, которого видели вы у французов, — самозванец. Тэй нарядили его в желтое платье[77], но позабыли надеть на него, как положено, дорогие штаны и башмаки. Оттого-то вы, кланяясь, и заметили его босые ноги и драные штаны. Да вы просто не поняли: скорее всего, это был переводчик, замазавший лицо белилами. Хитрость-то невелика.
Старик был ошеломлен. Он задумался, бормоча что-то себе под нос, потом медленно спросил:
— Желаете ли, товарищ, выслушать меня до конца?
— Да. И что же было дальше?
— А потом я встретил королевского посланца.
— Где? Во французском форте?
— Нет. Я повстречал его здесь совсем недавно.
— Как, королевского посланца? И что же он говорил вам?
— Он сказал: хотите, чтобы государь возвратился, соблюдайте посты и запреты. А если не вернется, отправляйтесь в Лаос ему навстречу. И еще говорил он: когда возвратится король, мео и са заживут счастливо…
Кхай встревожился не на шутку. Наконец-то смысл их ночного разговора начинал проясняться.
— Товарищ, а вы-то ночью слыхали мой рассказ?
— Конечно, дедушка, я слушал, и очень внимательно. Мне теперь все понятно. Это враг подстрекает народ снова начать курить опий, оставить работу, бросить свое добро, перебить весь скот, коней и птицу. А потом, когда в деревнях люди начнут пухнуть от голода, он может сделать с ними все, что угодно. Вот в чем тут дело.
— Нет-нет, королевский посланец вовсе не враг. Он — мео, точь-в-точь такой, как вы.
Кхай вздрогнул. И, словно желая проверить родившуюся у него догадку, быстро спросил:
— А не приезжал ли посланец на малорослом коньке? На лбу у коня еще белая отметина…
— Не помню.
— А откуда, с какой стороны он пришел?
— Вон из того леса.
— Вы не заметили случаем на лице у него длинный шрам от медвежьих когтей?
Старик задумался.
— У него было ружье… как у вас… — запинаясь, ответил он. — Но я не посмел взглянуть в лицо королевскому посланцу.
— Послушайте, дедушка! — Голос Кхая стал серьезен и строг. — Так уж бывало не раз: враги пробираются сюда, чтоб обмануть, одурачить и сбить с пути всех нас — и са, и мео. Мы не должны верить ни единому их слову. Только люди Правительства говорят правду.
Вода, накануне затопившая лес, спала, обнажив заросли сумаха с беловатыми корнями. Кхай решил завернуть одежду, ранец с лекарствами и винтовку в непромокаемую ткань и, не медля, переплыть на другой берег. Нависшие тучи вот-вот опять разрешатся дождем, и, пока утих ливень и спала вода, надо поскорее добраться до Наданга.
Кхай оставил старику пачку сахару, несколько желтых пилюль хинина и десяток тонизирующих таблеток. Старик понюхал таблетки, запах был непривычный, чуть резковатый.
— Через денек на обратном пути загляну снова, — сказал Кхай, — надеюсь, застать вас уже на ногах.
— Вы, товарищ, теперь все про меня знаете. — Старик был явно испуган. — Боюсь, как бы чего не вышло.
Кхай взял его за руку.
— Запомните, дедушка, — сказал он, отчетливо выговаривая каждое слово, — на свете нет ни духов, ни короля. Правительство наше сильнее всех, его никому не одолеть. А если кто говорит другое, значит, он чужой человек и его не надо слушать.
— Да-да…
Старик чуть заметно шевельнул губами. Он все глядел и глядел на гостя. Всю всколыхнувшуюся вдруг в его сердце теплоту и нежность отдавал он теперь Кхаю. Но сомнения и тревога все же не покидали его. Он похож был сейчас на младенца, только что научившегося стоять на ногах.
