Еще удивляет, почему он выбрал именно ее. Долгое время вообще не виделись и не перезванивались, своя жизнь у каждого, семья, дети, с чего вдруг? С тех пор, как вместе работали в одной конторе, немало лет минуло, да и тогда не были особенно близки, только и запомнилось, как однажды ездили все вместе за грибами, она заблудилась и ее долго искали. А нашел ее именно он, так как хорошо ориентировался в этом лесу и вообще… Заядлый грибник (собственно, и идея его была – всей конторой за грибами), рыболов, путешественник.
Да и профессия соответствующая. Пока возвращались к автобусу, неожиданно разговорились (благодарное чувство к спасителю), он ей о себе рассказал – про жену, с которой много лет уже прожили, а общего языка до сих пор не нашли, каждый в своем коконе, про приемного сына, тоже, в сущности, чужого, хотя парень неплохой, будущий архитектор, про камни, которые коллекционирует… Только и всего, в конторе же как обычно – коллеги и коллеги, потом она перешла в другую фирму, долгое время вообще ничего, так, разве что донесется что-нибудь от общих знакомых. А тут…
Муж иронизирует: "Опять стих родился?"
Ну и родился, что тут дурного? Человек стихи пишет, не шутка. Это вовсе не значит, что он поэт(после Пушкина-то и Пастернака), просто душа пытается выразить себя. Ей и самой в иные минуты, чаще всего грустные, хочется своим настроением поделиться. Может, и стихотворение написать, хотя никогда даже не пробовала. Да и кому важно ее настроение? Очень нужно себя любить, чтобы грузить этим еще и других, у всех, даже близких, своих забот, что ли, мало? Своих настроений?
Но стихи все-таки другое, что говорить. Хотя если вот так, по телефону, вдруг ни с того ни с сего, то чудно, даже стыдно почему-то немного – так чувствует. Ну вроде как человек открыто признается в некой своей слабости, которую обычно принято скрывать.
"Здравствуйте, Татьяна Сергеевна, как поживаете? А я вот стихотворение написал, не хотите ли послушать?"
Ясно, что ему важно не столько действительно узнать, как она поживает, сколько зачитать собственное сочинение. А если стихи
(роман по телефону не почитаешь), то вроде как поэт, но поэт – это
Мандельштам или Бродский, а кто тогда ее бывший коллега?
Да неважно кто, в конце концов. Вот недавно прочитал стихи, ей даже запомнилось, пусть и не точно:
А ведь жизнь разбери какая
Озорная
Шальная
Дурная
Пьем дурман
На троих его делим
Зельем мучаемся и децибельем
Волчьим воем просторы мерим
В Бога верим и в Зверя верим
И в прикид на пустое место
Нам бы нам бы нам бы
Что-то есть.
А он сам удивляется: лег спать, а заснуть не может, строчки всплывают. Или – проснулся посреди ночи, тихо, самое время сны смотреть, а у него какая-то лихорадка внутренняя, словно он ритм космический почувствовал, а ритм сам слова притягивает, в общем – загадка, как все это происходит. Он удивляется, в голосе воодушевление.
Он: "Как вам?"
Она ему: "Да, здорово! Надо же!"
Он: "Правда?"
Она: "Правда".
Он: "Поневоле задумаешься, нет ли тут чьего-то посредничества, да?
Или ты сам – посредник, да?"
Она: "Да, интересно".
А что она еще может сказать? Просто молчать – обидится. Обижать человека не хочется, муторно потом. Но и слушать каждое новое сочинение тоже странно, особенно если занята. Муж усмехается: "Нашел почитательницу". Сын: "Мам, там опять поэт…" Ей и самой не очень ловко: с чего вроде бы?
Как-то после очередного звонка взяла с полки Пастернака, любила раньше, перечитывала, а теперь почти никогда. "Снег идет, снег идет…", "Никого не будет в доме…" – красиво. И вдруг стало грустно, что все так быстро проходит, жизнь суживается, мельчает. Работа, дети, быт… Все с усилием, в спешке, суете. Даже в гости – и то редко, да и охоты особой нет. А ведь когда-то хотелось рисовать, путешествовать, общаться с интересными людьми. Тот же Всеволод
Михайлович, стихи вот у него, значит, душевно бодрствует человек, не плывет по течению… Они-то к нему снисходительно, а ему на самом деле позавидовать можно. Ей бы – радоваться, что ее выбрали в слушательницы. Теперь еще и по почте стал присылать. Сначала по телефону, а потом письмом с аккуратными такими, почти каллиграфически выведенными строчками:
Никто не зайдет,
Никто не приедет.
Одиночества вдосталь
Напьюсь, как святою водой,
В праздник Господень -
День рожденья Христово.
Утоление жажды -
Звезды полуночной мерцанье.
Волхованье – обетованье
Нового неба
И жизни иной.
По телефону, в суете, под грохот телевизора – разве толком воспримешь? Глазами иначе. Она перечитала вечером, когда все уже легли. Ночь за окном. Ночь, ну да. А она с тетрадочным листком, на котором черным шариком аккуратно:
Что в разрыве то и в пене
В тмине в Риме в болотном иле
В заколодившем душу сплине
Растекается чадом в вене
Лентой вьется в чудном распеве -
То что стоном у нас зовется
Кровоточит в ночной аорте
Тоже ведь красиво. Может, она не очень разбирается, однако все равно что-то же чувствует. Отчасти даже благодарна ему. Человек больше вроде ни на что и не претендует, ничего ему больше не надо – только бы выслушали. Поделиться надо. Его бы по-хорошему расспросить: что в жизни происходит, как в семье, что нового? А то действительно странновато: сразу стихи… Словно они, помимо обычной повседневной жизни, каждый на каком-то своем отдельном острове, одиноко дрейфующем в бескрайнем океане. А стихи – как позывные, как азбука
Морзе: точка-тире-точка-тире…
Еще она замечает, что в стихах, которые он читает ей по телефону, а потом еще и присылает по почте, в обычном конверте (охота же), появляется что-то религиозное, хотя, когда вместе работали, она в нем ничего такого не замечала. Может, тогда и не было, а теперь вот всплыло, неизвестно же, что с ним произошло за эти годы, пока они совсем не общались (а тогда разве общались?). Разве она вообще что-нибудь знает про него, кроме того, чем он тогда с ней поделился в осеннем лесу под Рузой, пока шли к заждавшемуся автобусу. И помнила-то смутно: какие-то нелады с женой, отчужденность сына, вроде неродного… Собственно, а почему она должна помнить? Мало ли что бывает у каждого, сегодня так, завтра иначе. В стихах же у него все такое растревоженное, даже болезненное, можно сказать, ну вот хотя бы в том, что прочитал, а потом прислал совсем недавно:
Умереть в Рождество
Не судьба, а судьбища
Вдруг воздвигнется Храмом
На пепелище
Вдруг взметнется легко
Из снегов и метели
Крик младенца земного
В небесной купели
Она его спросила, почему он написал это стихотворение, а он: не знаю, просто настроение такое было, слова же, они сами приходят, сами соединяются в строчки, только записать. А может, это им кто-то пишет. Сам удивляется, когда потом перечитывает: надо же!.. Но в голосе не удивление, а как бы даже азарт, чуть ли не самодовольство.
Он и еще что-то объясняет, про сочинительство, но она уже не слушает, верней, не слышит, хотя и продолжает прижимать трубку к уху. То, что привиделось в его стихах, не очень сочетается с этим азартом, пусть даже это азарт творческий, вдохновение своего рода. В его стихах (у нее уже скопилось) этого почти нет. О чем-то они ей напоминают, даже во сне стали всплывать некоторые строчки или в течение дня – на работе, в транспорте, даже в магазине. А то вдруг за мытьем посуды или стряпней. Привязываются.
Кто-то тайну пробудит
В душе
И в тайне пребудет -
Душа сохранит
Строк рассыпавшихся
Все равно не собрать – мелок бисер
Напрасно
Губ усилье
Немого ропот
Когда он долго не звонит, ее вдруг начинает точить беспокойство: почему? Не обидела ли в прошлый раз? "Не хотите ли послушать? Ночью вот родилось…" – спозаранку. А она нервно прервала: не может она сейчас, на работу опаздывает. И в следующий раз опять что-то не так сказала. Или, наоборот, не сказала – то, что он хотел бы услышать.
Творческие люди ранимы…
Похоже, не хватает ей его звонков. Но когда звонки часты (бывает), она раздражается, как и муж ("Зачем тебе это нужно?"), потому что, как правило, не вовремя, словно нарочно: они либо ужинают, либо смотрят какую-нибудь передачу по телевизору, либо еще что… Муж морщится ("Если у тебя есть фонтан…"), сын грубовато швыряет трубку:
"Сколько можно?.."
Она-то в чем виновата?
Не виновата. Но если звонков долго нет, как-то не по себе. В конце концов, не настолько они и мешают, эти его звонки. Что-то они в ней затрагивают, стихи имеются в виду, она потом ощущает в себе долго, вроде как мелодией или ритмом неким.
Клубом дыма
Сгустком крови
Сумерки легли над полем
И на горке под укат
Зацелованный оклад
Церкви
В праздничном уборе
Комом в горле
Вдовьей долей
Ели в саване собольем
И закат как будто вровень
