Женщины опасливо кивнули, не вполне понимая, куда клонит седовласый.
– Он играет в гольф в Саваннском гольф-клубе, – продолжал между тем мужчина. – Итак, Ли Адлер – представитель саваннской элиты. Или все могут думать, что он является таковым. Но на самом деле он не принадлежит к подлинной элите, не так ли? У нас есть один маленький способ указать каждому его истинное место. Мы говорим человеку: ты можешь зайти вот сюда, но не дальше, потому что ты не один из нас. Для того, чтобы это сказать, у нас есть Оглторпский клуб и яхт-клуб. – Человек говорил тихо, как старый добрый профессор. – Ли Адлер – еврей. Очень многие его друзья являются членами Оглторпского клуба и яхт-клуба, а он нет.
– Однако, в Оглторпский клуб допускают евреев, ведь Боб Минис – его член, – напомнила женщина.
– Да, – подтвердил мужчина. – Боб Минис – один из старейших членов Оглторпского клуба, и мы все его очень любим. Он – праправнук первого белого человека, появившегося в Джорджии, что делает его живой реликвией нашего штата и его истории. Он еврей, но не совсем. Обе его жены были христианками, христиане – большинство его друзей, а его дети воспитаны в традициях епископальной церкви. Боб Минис – очень ценный член Оглторпского клуба. Кроме того, что он очаровательный собеседник, он еще дает нам возможность говорить, как вы уже заметили, что мы действительно принимаем евреев в Оглторпский клуб.
Мужчина сложил на груди руки и обвел всех нас взглядом, словно для того, чтобы убедиться, что его правильно поняли.
– С другой стороны, – продолжал он, – посмотрим на Ли Адлера. Он не допущен в Оглторпский клуб и изгнан из Фонда истории Саванны. Что ему остается делать? Он должен сотворить что-то совершенно блестящее, не побоимся этого слова, гениальное. Мне кажется, что действительность превзошла все его самые смелые мечты. Занявшись Викторианским районом, он не только снова вышел на сцену как поборник сохранения исторических памятников, но приобрел и немалый моральный авторитет: он строит жилье для бедных и униженных черных. Если вы выступите против него, то прослывете расистом. Проект возрождения Саванны может оказаться слишком дорогостоящей затеей, Ли может, сам того не желая, создать новое черное гетто. Он способен действовать только в расчете на наживу и побуждаемый тщеславием, как полагают многие. Но никто не в состоянии встать и сказать об этом открыто – в том и состоит гениальность предприятия Ли Адлера. Он достиг своей цели. Он стал одним из ведущих авторитетов Америки в деле сохранения исторического прошлого и, кроме того, утер нам нос в вопросе о межрасовых отношениях.
– Я не верю, что он искренне печется о черных, – заявила женщина с голубой сигаретой. – Ни в одном из клубов, где состоит Ли, по меньшей мере, в перечисленных вами, нет негров.
– Верно, – согласился мужчина, – и по этому поводу можно сказать, что черные имеют все основания сомневаться в искренности Ли и Эммы. Если вы внимательно читали заметку Эммы о принце Чарльзе, то мог ли обнаружить там нечто очень любопытное. Эмма порицает журналистов, собравшихся в Нью-Йорке, за то, что они интересуются «только фривольными сведениями о принце Чарльзе», а не проблемами жилищного строительства, но тут же начинает пространно повествовать о своей милой черной кухарке, которую она взяла с собой, и о том, как эта кухарка, изготовив из сосновых иголок затейливую корзинку, несколько недель переживала по поводу того, как будет вручать свой подарок принцу. Эмма нисколько не считает лишним повествовать о детских переживаниях поварихи по поводу корзинки, хотя она также не имеет ни малейшего отношения к проблемам жилищного строительства. Выходит, что Эмма придерживается двойного стандарта. Из ее заметки, по крайней мере, можно сделать вывод, что она покровительственно и снисходительно относится к чернокожим, не считая их взрослыми людьми.
– Но объясните мне, ради Бога, что чернокожие могут сделать для Адлеров?
– Они отдают Дилерам свои голоса, – ответил мужчина. – На последних выборах окружного прокурора Ли и Эмма поддержали Спенсера Лоутона против Брылястого Райана. Адлеры вложили больше всех денег в предвыборную кампанию Лоутона. Можно предположить, что Ли шепнул паре черных священников, что поддерживает кандидатуру Спенсера. Союз черных священников, который раньше поддерживал Райана, теперь выступает на стороне Лоутона. Он получил голоса чернокожего населения, и это решило исход выборов. Так что, хотел Адлер или нет, но из кризиса его на своих плечах вынесли черные. Кроме того, Ли получил послушного, благодарного ему окружного прокурора, а это превращает Ли в политическую силу. Теперь будет аполитично со стороны официальных чиновников публично возражать против жилищных авантюр Адлера.
Мужчина поднял брови, словно желая сказать: «Я закончил». – Кажется, я вас поняла, – сухо произнесла женщина с сигаретой.
Мужчина перевел взгляд на Синтию, но в этот момент миссис Коллинз снова взглянула на часы и отчаянным шепотом окликнула девушку:
– Меняйте салфетки!
Продолжая свой эксперимент, я обитал попеременно то в Саванне, то в Нью-Йорке. Однако, по прошествии некоторого времени я обнаружил, что с гораздо большим удовольствием живу в Саванне и провожу там большую часть времени. Один только климат мог послужить достаточным основанием для такого выбора. К середине апреля Нью-Йорк с большими усилиями стряхивал с себя остатки зимы, а в Саванне в это время благоухала теплая, роскошная весна. В декабре и январе здесь расцветали камелии и нарциссы, на смену им распускались глицинии, а в середине марта пышными белыми и красными султанами взрывались азалии. Их окутывали, словно сахарная вата, белые облака цветущего кизила. Воздух был напоен ароматами жимолости, жасмина и первых цветков магнолии. Кому нужен после такого великолепия промозглый холод Нью-Йорка?
Я привязался к Саванне. Ее тихие сонные улицы стали моими улицами. Подобно коренным саваннцам, я превратился в домоседа. Эти люди часто говорили о других местах так, словно много путешествовали, но, как правило, то были лишь разговоры. Так например, саваннцы очень любят разглагольствовать о Чарлстоне, особенно в присутствии приезжих, и сравнивать эти два города. Сравнения бесконечны: Саванна – гостеприимный город, а Чарлстон – город-святой (в нем гораздо больше церквей); в Саванне лучше оформлены улицы, но зато в Чарлстоне очень изящные интерьеры; Саванна отличается английским стилем и темпераментом, а в Чарлстоне сильны испанские и французские влияния, хотя кое-что английское есть и там; саваннцы предпочитают интеллектуальным беседам охоту, рыбную ловлю и званые вечера, а чарлстонцы – наоборот; Саванна очень привлекательна для туристов, а Чарлстон давно ими пресытился. Список этих сравнений был неисчерпаем. По мнению большинства американцев, Саванна и Чарлстон – близнецы, но, как оказалось, эти близнецы ни в чем не могут найти общего языка. Саваннцы редко посещают Чарлстон, хотя он находится в паре часов езды от Саванны. Впрочем, саваннские аборигены вообще редко куда бы то ни было ездят. Они не любят причинять себе лишние хлопоты. Они довольствуются тем, что у них есть, и не стремятся вырваться из-под добровольного домашнего ареста. Имеются, конечно, среди них исключения, например, Шабли.
Она, как и обещала, давала гастрольные представления в Огасте, Колумбии, Атланте и Джексонвилле. В промежутках между вояжами она появлялась в Саванне ровно на столько времени, чтобы обновить свой гардероб и уколоться очередной порцией гормонов у доктора Миры Бишоп. Выйдя от врача, Шабли неизменно звонила мне или бросала в мое окно камешек; я спускался и вез ее домой. Шабли стала смотреть на эту поездку, как на церемониальный аспект своего сексуального превращения. Магическое действие эстрогенов по преображению сорванца в исполненную грации императрицу, начиналось уже в машине, пока мы ехали по улицам Саванны.
Однажды, это было в начале мая, я собирался утром в субботу ехать в Форт-Джексон посмотреть традиционные соревнования – Шотландские игры. В это время раздался телефонный звонок. Звонила Шабли.
– Прости сучку, мой сладкий, – протянула она. – Это Леди. Я не собираюсь сегодня никуда ехать, я просто хочу спросить тебя, не читал ли ты утренних газет?
– Нет, еще не читал, – ответил я. – А в чем дело?
– Помнишь, ты рассказывал мне о торговце антиквариатом? О том, у которого дом на Монтрей-сквер?
– Помню.
– Кажется, ты говорил, что его зовут Джим Уильямс?
– Да, а что с ним случилось?
– Его полное имя Джеймс А. Уильямс?
– Да.
– Пятьдесят два года?
– Скорее всего так.
– Его адрес Булл-стрит, 429?
– Да говори же, Шабли! Что произошло?
– Прошлой ночью эта барышня кого-то застрелила.
