Без сомнени, это город – мужчина, скорее даже мальчиквундеркинд, уже почувствовавший свою мужскую силу, но принимающий покровительство сильной, доминирующей женщины, одухотворенной своей безграничной властью, чье имя Америка. Он вздыблен всей своей плотью к ней, и она откровенно любуется его мощью, но, дразня, держит дистанцию. Их любовь будет длиться вечно, ведь в этом ее суть...
Кстати, о любви... Подсчитав предстоящие расходы, я решила отказаться от первоначального плана остановиться в одной из башен Warner Center и вместо роскошного отеля Мандарин поселилась в уютной и домашней Плазе на 64-й стрит и Медисон Авеню. Но отказаться от искушения заглянуть туда на чашечку кофе я все же не смогла. Чашка ритуального кофе в новом городе – это уже традиция. Спасибо Лучано...
Ребенком я любила сидеть на подоконнике, облокотившись на колени руками, и смотреть вниз из окна нашей чуть ли не единственной в городе семиэтажки. Мне казалось, жизнь с такой высоты представляется иначе, более возвышенной, не только геометрически. Зима у нас длилась девять месяцев в году, и у меня даже выработалась привычка, сидя на подоконнике, опускать руки вниз в поисках горячего жара батареи, чтобы согреть мои всегда холодные ладони. И вот спустя десять лет я вспомнила об этом, сидя на подоконнике четырнадцатого этажа самого красивого небоскреба в мире в одном из двух зданий Time Warner Center.
Я смотрела вниз, на приторно желтую площадь Колумба из-за несметного количества такси, толкающихся и образующих разные формы, словно в калейдоскопе. Безжизненные, голые деревья на площади казались уместными и настоящими, а люди игрушечными. Я опустила вниз руки и так же, как в детстве, ощутила тепло на этот раз качественного вмонтированного в подоконник радиатора. Было еще достаточно рано, я была единственным посетителем бара «Каменная роза», приветливость персонала подчеркивала класс заведения. Изредка в бар заглядывали одетые в вечерние костюмы пары, вероятно по ошибке, по соседству находился известный ресторан высокой кухни Персе.
Наблюдая Нью-Йорк в окно, я забыла о времени, несмотря на то, что в этом городе время – главный критерий, точка отсчета и судья. И только, как в детстве, согрев руки, я вспомнила, как оно неумолимо... Надо было еще много успеть!
Потом я шла по Парк Авеню, ловя свое отражение в черных стеклах плывущих стеной небоскребов, и смаковала этот волшебный город. Я подняла взгляд вверх, в поисках неба, ведь именно с него для меня начинается новое знакомство, но неба не обнаружила. Я всматривалась туда, где оно должно находиться, но вместо него нашла скорее искусно вырезанную дыру. И эта дыра была абсолютно прозрачной. Место нахождения неба было неважно, а его существование бессмысленно. Такого я еще не встречала! Единственный город, в котором небо существует лишь в качестве неодушевленного фона для того, что находится внизу... Высота лаконичных небоскребов, сужающихся ввысь, создает впечатление легкости и полета, даже когда стоишь на земле ниже уровня первого этажа. Кажется, этот город может вместить в себя все и всех, никого и ничего не меняя, настолько он незыблем, велик и самодостаточен. Он просто существует, даря одинаковые возможности для каждого отважившегося добраться сюда, несмотря на логическую абсурдность фразы «одинаковая возможность для каждого». Здесь осознаешь, что воображение существует для того, чтобы разочаровывать его обладателя, что жизнь богаче воображения. Город без неба, город-памятник человеческому величию и возможностям, город, в котором нельзя не побывать, а побывав, невозможно забыть...
Устав от пешей прогулки, я взяла такси, и очередной плохо говорящий махит лахим помчал меня по направлению к Ист-Ривер. Ривьер Кафе напоминало хрупкую стеклянную коробочку, расположенную на берегу, сразу под Бруклинским мостом, и казалось не удивительным, что волны, разбиваясь о его стеклянные окна, оставляют их безупречно прозрачными. Огромный металлический тарантул Бруклинского моста безжалостно оплетал своей стальной паутиной доверчивых пешеходов, но его архитектурная жесткость была оправданной, другой в этой географической точке не выжил бы...
Я пила капучино в Ривьер Кафе, трогая губами его пену, плотную и нежную. Вика ее как-то сравнила со вкусом ненавязчивого и легкого поцелуя хорошо выбритого молодого любовника... Уж она-то знает толк и в том, и в другом...
Сегодня вечером у меня встреча с Алексом...
Даже не знаю, волноваться мне или попросту расслабиться. Вика говорит никогда не расслабляться. Она, наверно, права... Пытаюсь представить его себе по имени, но получается плохо. «Алекс де Леруа» – материализуется в какое-то строгое серое пятно, и все... Может, это псевдоним? Или я утратила способность видеть сквозь имя?
В кафе Le deux gamins, место нашей встречи, я заглянула еще вчера, познакомиться с обстановкой... Забавное местечко...С улицы – бордовые натяжные козырьки над высокими белыми окнами, цветы в больших белых кадках, белые ставни. Кажется, из-за угла выедет на велосипеде бодрый французский пенсионер в лиловом шарфе и заиграет аккордеон... Милый островок Франции посреди Нью-Йорка, словно забытый венский стул на пластиковой кухне в стиле хай-тек. Очутившись внутри, пожалела, что под рукой нет чистого листа бумаги и карандаша, чтобы, развалившись на кожаном диване, лениво выводить загадочные знаки судьбы... Черные диваны и столы темного дерева с горящими свечами, зеркала и пустые рамки на стенах, словно кадры кино, которое еще не снято... Круглые часы над столиками – колеса поезда, отъезжающего в будущее... Какое оно, это мое будущее? Сегодня можно считать первым его днем... Первый раз за много дней я встречаюсь с мужчиной, с которым хочу встретиться... Я готова к встрече. Купила платье. Спасибо Вике...
Так какой же он, виконт Алекс де Леруа?
– Простите, вы Наташа?
– Да.
– Добрый вечер. Я Алекс. – Молодой человек в строгом сером костюме и светлой рубашке без галстука, подошедший к столику, говорил по-английски с едва заметным французским акцентом. – Вы позволите, я присяду?
– Конечно. Добрый вечер, Алекс.
Складки его костюма красноречиво отливали ценой материала, но черт лица против света было не рассмотреть. Наташа почувствовала, как на спине появились мурашки то ли от верно угаданного ею «серого пятна», то ли от ответственности момента... Молодой человек протянул небольшой стильный букет. Она не заметила его сразу у него в руке.
– Это вам. Вы очень красивая, Наташа. Ярче и живее, чем на фото, которые мне показывал господин Прибыловский.
– Спасибо.
– Мне сообщили, что вы говорите по-французски. Это так?
– Да, говорю, – подтвердила по-французски Наташа.
– Я бы предпочел этот язык для беседы с красивой женщиной.
– Как вам будет удобно, – улыбнувшись, ответила она. Она не говорила по-французски ни с кем после Жана, трогательного хозяина отеля Шарм на Лазурном берегу, и почувствовала, как теплая волна от мягкого грассирующего «р» пробежала по телу...
Алекс улыбнулся в ответ. Улыбка у него была приятной, но не делала его лицо проще и понятней. Теперь Наташа хорошо видела его в свете толстой свечи на столе и свисающих с потолка круглых ламп. В его лице совсем не было недостатков. Правильный овал, ровный нос, хорошая кожа, чистый открытый лоб, глаза... Какие же у него глаза? Ни одно из привычных для описания этой части лица слов, за исключением «идеальные», не подходило к ним. Но оно ничего не выражало, как ничего не выражали и его глаза. Наташа оставила их неназванными...
– Как вам нравится это место? – спросил Алекс.
– Очень симпатично. Неожиданный островок старой доброй Франции в Нью-Йорке. Вальяжная вялость посреди стремительности. Здесь как-то время по-другому течет, мне кажется...
– Вы верно сказали, Наташа, – отметил Алекс. – «Вялость» – очень точное слово. Так же вяло это французское бистро было внедрено в богемном прошлом West Village – «восточной деревни» Нью-Йорка. Взгляните на посетителей. Их всегда здесь предостаточно.
Наташа уже успела осмотреться, но еще раз окинула взглядом сидящих вокруг людей, старясь сделать это незаметно. У всех у них было что-то общее, какая-то «расхристанность», как говорила ее бабушка.
– Они чем-то похожи, не правда ли? – озвучил ее мысль Алекс.
– Пожалуй, да, похожи...
Алекс снова улыбнулся ответу, и в его глазах обозначилось удовлетворение от ее согласия. И ничего более.
– Здесь обычно диваны заняты постоянными клиентами, претендующими на тонкий вкус и считающими себя богемой, – сказал он. – Они просиживают здесь сутками, потягивая вино, отражаются в зеркалах, позволяющих себе быть небрежными к ним с возрастом, ведь вечность у них в кармане и можно не обращать внимания на знаки круглых часов. Не важно, что они показывают, утро или вечер, здесь всегда одно и то же настроение. Днем, когда света слишком много, бордовые веки на окнах делают из тишины полумрак, когда же наступает сумрак, D.J. прядет один и тот же медленный джаз «сексуальное исцеление», и в течении сонливого вечера время, кажется, действительно останавливается... Я люблю здесь бывать, когда приезжаю в Нью-Йорк.
