- А твоя квартира? Ты сообразил, что не можешь пойти к себе.
- Я понимал, дом слишком близко от башен. Может, понимал, что туда нельзя, а может, даже не задумывался. В любом случае, я не поэтому сюда пришел. К этому не сводится.
У нее полегчало на душе.
- Он меня в больницу хотел отвезти - тот парень на фургоне, но я сказал, пусть везет сюда.
Он посмотрел на нее.
- Я дал ему этот адрес, - сказал он со значением, и ей стало еще легче.
Ничего особенного: госпитализации не требуется, просто небольшая операция, то ли на связке, то ли на сухожилии, - и в приемном покое дожидалась Лианна, чтобы отвезти назад к себе. На столе он подумал о своем приятеле Ромси, мимолетно, сразу перед тем, как лишиться чувств, либо сразу после. Врач, анестезиолог, вколол ему то ли сильнодействующее снотворное, то ли какой-то еще препарат, вещество, отшибающее память; или было два препарата, два укола? - но вот он, Ромси, в своем кресле у окна, а значит, память не отшибло или препарат пока не подействовал, сон, явственная галлюцинация, какая разница, Ромси в дыму, падающие предметы.
Она вышла на улицу, думая о простых вещах: ужин, химчистка, банкомат, - вот и славно, иди домой.
Надо тщательно вычитать рукопись, которую она редактирует для одного университетского издательства, - о древних алфавитах, скоро сдавать. Да, это, безусловно, главное.
Интересно, как понравится мальчику чатни [1] 3 из манго, которое она купила; или он его уже, кажется, пробовал, попробовал и скривился, у Брата-с-Сестрой; Кэти что-то такое говорила, или не Кэти.
Автор - болгарин, пишет по-английски.
И вот еще что: шеренга такси, три или четыре машины мчатся в ее сторону с соседнего перекрестка, на зеленый, а она, замявшись посреди перехода, размышляет о своей судьбе.
В Санта-Фе ей попалась на глаза табличка в витрине: “Этнические шампуни”. Она путешествовала по Нью-Мексико с мужчиной, с которым встречалась после того, как рассталась с мужем; он был большой человек на телевидении, козырял своей начитанностью, зубы у него были отбелены безупречно - казалось, известью; этот мужчина любил ее длинноватое лицо, лениво-гибкое тело, любил, как он выразился, “до последнего дюйма” ее голенастые руки и ноги; а как он ее изучал, проводя пальцем по грядам и неровностям, которым давал прозвища в честь геологических эр, полтора дня смешил ее каждую минуту - или все объяснялось тем, что они трахались высоко-высоко, на горном плато под самыми небесами.
Теперь она бежала к бровке, чувствуя себя юбкой и блузкой без тела - о, как славно укрываться за пластиковым мерцанием длинного чехла из химчистки! - чехол она держала на отлете, между собой и такси, защищаясь.
Она вообразила глаза таксистов, сосредоточенные, полузакрытые, и как таксисты сидят, подавшись вперед к баранке; все та же проблема: нельзя допускать, чтобы события ее подавляли, так посоветовал Мартин, любовник ее матери.
Да, не склоняться, так-то. И еще одна картинка, Кейт под душем сегодня утром: оцепеневший в потоке воды, словно его в плексиглас запаяли, почти неразличимая тусклая фигура.
Но каким ветром навеяло это воспоминание - “Этнические шампуни” - посреди Третьей авеню? Вряд ли ей ответит книга о древних алфавитах (дотошные дешифровки, надписи на глиняных табличках, которые потом обжигают, на древесной коре, камнях, костях, листьях хвоща). Юмор - злая насмешка над редактором - в том, что текст напечатан на дряхлой пишущей машинке, а поверх вписаны авторские поправки и дополнения вдохновенным неразборчивым почерком.
Первый полицейский велел ему пойти на КПП в соседнем квартале, к востоку отсюда, и он пошел, и увидел людей из военной полиции, и джипы с солдатами, и колонну мусоровозов и уборочных машин, которая направлялась в южные кварталы. Заграждения в виде козел раздвинули, пропуская колонну. Он показал справку с места жительства и удостоверение личности с фотографией, и второй полицейский отправил его на следующий КПП, еще восточнее, и он пошел туда, и увидел посреди Бродвея сетчатый забор, который патрулировали солдаты в противогазах. Полицейскому на КПП он сказал, что должен накормить кошку: если она умрет, ребенок будет безутешен, и полицейский сочувственно кивнул, но велел попытать счастья на следующем КПП. Пожарные машины и машины “скорой помощи”, полицейские фургоны, выделенные штатом Нью-Йорк, тягачи с платформами без бортов, автовышки - все они ехали за ограждение, туда, где простирался саван из щебня и пепла.
Очередному полицейскому он показал справку с места жительства и удостоверение личности с фотографией и сказал, что должен накормить кошек, трех кошек, если они умрут, дети будут безутешны, и показал гипсовую лангетку на левой руке. Тут пришлось посторониться: баррикады раздвинули, пропустив вереницу гигантских бульдозеров и канавокопателей, которая издавала адский, нарастающий грохот. Он снова принялся убеждать полицейского, опять показал лангетку на запястье, пообещал обернуться за пятнадцать минут: зайдет в квартиру, накормит кошек и вернется на Верхний Манхэттен, в гостиницу, туда с животными не пускают, и успокоит детей.
Ладно, сказал полицейский, но, если вас там остановят, скажете, что прошли через КПП на Бродвее, не через этот.
Он пробирался по зоне оледенения на юго-запад, проходя через КПП поменьше, огибая другие. Взвод национальных гвардейцев в бронежилетах, с револьверами, кое-где одиночки в респираторах - то мужчина, то женщина, - неприметные, движутся воровато - единственные штатские тут, кроме него. Асфальт и автомобили припорошены пеплом, у бровки и у стен сложены высокими штабелями мешки с мусором. Он шел медленно, высматривая сам не зная что. Все было серое, вялое, пришибленное, витрины скрыты за ржавыми железными ставнями - город в какой-то чужой стране, навечно осажденный врагами, зловонный воздух разъедает кожу.
Он стоял у барьера с надписью “Прокат заборов” и вглядывался в дымку, видел кривые бриды железного кружева - последнее, что еще не рухнуло, скелет башни, где он проработал десять лет. Мертвецы были повсюду: в воздухе, среди обломков, на соседних крышах, в ветре с реки. Как и пепел, облепили все поверхности, осели моросью на окна, на его волосы, на его одежду.
Почувствовал, что рядом с ним у забора кто-то остановился - мужчина в респираторе, безмолвствующий с умыслом, безмолвствующий только для того, чтобы потом вдруг прервать молчание.
- Посмотрите-ка, - заговорил наконец мужчина. - Я себя убеждаю: я стою на этом самом месте. Трудно поверить, что я здесь, что я это вижу.
Респиратор приглушал слова.
- Когда это случилось, я дошел пешком до Бруклина, - продолжал он. - Я не там живу. Я живу в Верхнем, далеко, на Вест-Сайд, но работаю здесь, в Нижнем, и когда это случилось, все пошли по мосту в Бруклин, и я с ними. Они переходили реку, и я перешел.
Казалось, он косноязычный: говорит нечленораздельно, слова спотыкаются. Достал мобильник, набрал номер.
- Я стою на этом самом месте, - произнес в телефон, а затем повторил, так как абонент его не расслышал. - Я стою на этом самом месте.
Кейт пошел к своему дому. Увидел трех мужчин в касках, в куртках с надписью “УПН” [2] 4 , с собаками-ищейками на коротких поводках. Они приблизились к нему, один вопросительно наклонил вбок голову. Кейт сказал ему, куда идет, упомянул о кошках и детях. Полицейский помедлил, чтобы сообщить: “Уан-Либерти-Плаза”, пятьдесят с гаком этажей, неподалеку от места, куда идет Кейт, вот-вот обвалится к едреной бабушке. Другие нетерпеливо топтались, а первый добавил, что здание шатается, заметно шатается. Он кивнул, подождал, пока они уйдут, и снова двинулся в южном направлении, а потом опять повернул на запад по почти безлюдным улицам. У магазина с разбитой витриной стояли два хасида. Казалось, так и стоят последнюю тысячу лет. У своего дома он увидел рабочих в противогазах и защитных костюмах, которые пылесосили тротуар огромным пылесосом.
Двери подъезда были то ли выломаны, то ли выбиты взрывом. Но не мародерами, подумал он. Подумал: когда рухнули башни, люди в отчаянии разбегались, укрывались где попало. В холле воняло: мусор не вывозят, так и лежит в подвале. Он знал, что электричество снова подключили и лифтом можно пользоваться спокойно, но к себе на девятый поднялся по лестнице, с передышками на третьем и седьмом - хотелось постоять на площадках, в конце длинных коридоров. Он стоял и прислушивался. Здание казалось пустым: по звуку, по ощущениям. Войдя в квартиру, он долго стоял, просто осматриваясь. Окна покрылись коростой из песка и пепла, к грязи прилипли обрывки бумаги и один целый лист. Больше в квартире ничего не изменилось с утра вторника, когда он запер дверь и отправился на работу.
Впрочем, тогда, утром, он особо не приглядывался. Здесь он прожил полтора года, с тех самых пор, как съехал от жены; нашел квартиру рядом с офисом, наладил свою жизнь, не заглядывая далеко вперед - ни к чему не приглядываясь придирчиво.
