Разумеется, это взаимное «снятие» обоих классических определений нации в процессе становления австрийского государства действительно привело к возникновению совершенно новой модели нации. По этой причине с нацией, в характере которой содержится постоянное стремление к синтезу противоречий, может произойти что угодно, если этому событию есть какой-либо реальный противовес. В австрийском самовосприятии всегда присутствуют два противоположных начала. В 1956 и 1968 гг. Австрия с распростертыми объятиями принимала эмигрантов, а сегодня мы становимся свидетелями выдворения беженцев и враждебности к иностранцам.
Открытую внешнюю политику Крайского[13] продолжает внутренняя политика, проводимая Вальдхаймом, отгораживающимся от мира. Своеобразным синтезом является политика, проводимая министром иностранных дел Мокком: он отмахивается от необходимости усиления широкого сотрудничества с восточно-европейскими странами под тем предлогом, что нашим главным приоритетом является Европейский Союз. И одновременно перед ЕС он рекламирует Австрию как страну, являющуюся наилучшим посредником в отношениях Запада с восточно-европейскими странами.
Своеобразная ирония истории заключается в том, что становление Австрии как национального государства, столь поздно начавшееся, но одновременно имевшее реальные социально-политические последствия, привело к такому типу самосознания, которое воплотилось не только во взаимном «снятии» разных его качеств, но и, в конце концов, в нейтрализации самого самосознания. Ведь наше национальное самосознание видит для себя благо в том, чтобы раствориться в Европейском Союзе. Пожалуй, Австрия несколько смахивает на троянского коня перед вратами Европейского сообщества. Внутри себя этот конь скрывает мысль о «праве на нейтралитет», и право это, как нам известно из австрийской истории, означает следующее: мы хотим в этом участвовать, а если что пойдет наперекосяк, то нас как бы при этом и не было. Не уверен, что это удастся еще раз. Не знаю также, будет ли большим злом, если Австрия войдет в ЕС, а не останется самостоятельной. Одно мне известно наверняка: при выборе из двух зол мы всегда выбираем то, которое позволяет нам впоследствии превозносить и идеализировать самих себя. Уж этому-то мы у истории научились.
Австрийский писатель Джо Бергер написал сказку про то, как в одном ресторане встретились друг с другом Цыпленок-под-винным-соусом, Жареная Индейка и Оленья Спинка, и ну давай рассказывать про себя всякие небылицы и спорить, кто из них самый сильный, самый гордый и самый удачливый. Спорили они — спорили, а потом Оленья Спинка и говорит повару: «Скажите официанту, пусть он нас уже подает. Мы не хотим, чтобы наши гости проголодались».
В стране, в которой сказки и легенды служат основой политического и общественного устройства и национального самосознания, любая литературная сказка является былью. Недавно это нашло подтверждение, например, во время дискуссии об изменении австрийского государственного герба, которая в конце 1991 — начале 1992 гг. захватила представителей всех партий, включая президента и бундесканцлера, пока наконец депутат от партии «зеленых» Петер Пильц не предложил заменить геральдического орла на гербе на жареного цыпленка. Оценки и мнения, прозвучавшие в этой дискуссии, были нелепы и бессмысленны и смахивали на хвастливые небылицы, которые плели друг другу в ресторане Цыпленок, Индейка и Оленья Спинка.
За границей нас не поймут, утверждали спорящие, если после крушения Советского Союза и после того, как новообразовавшиеся государства убрали со своих гербов и флагов все коммунистические символы, Австрия останется единственной в мире страной, сохранившей серп и молот в своей государственной символике.
Разумеется, никто не хотел этим сказать, что «коммунистические символы серпа и молота в австрийском государственном гербе» и впредь вполне соответствовали бы австрийскому национальному самосознанию, если бы Советский Союз не распался. Впрочем, высказанное мнение не страдало правдивостью и в других смыслах: «У заграницы» — не станем уточнять, кто и что имеется здесь в виду, — наверняка есть заботы поважней, чем австрийский герб. К тому же австрийский герб не содержит никаких «коммунистических» символов. На нем изображен орел, «украшенный» символами «трех главных сословий», как это сказано в австрийском законе о государственном гербе: короной из зубцов крепостной стены, серпом и молотом, олицетворяющими соответственно бюргерское, крестьянское и рабочее сословия. И если серп и молот, скрещенные друг с другом, и могут являть собой коммунистический символ, то триада из короны, серпа и молота коммунистическим символом быть никак не может. Утверждать, что эта триада включает в себя коммунистический символ, столь же абсурдно, как заявлять о том, что красно-бело-красный флаг Австрийской республики состоит из двух красных коммунистических знамен, а австрийский национальный гимн в словах «страна молота и наковальни» содержит по крайней мере половину коммунистического символа.
И все же дискуссия о государственном гербе была явлением глубоко австрийским, и проявляется это в том факте, что повод был внешним и что вся дискуссия проходила с оглядкой на заграницу. Истина заключается в том, что Австрию мучает глубоко укоренившийся страх: как бы у заграницы не пропал к ней всякий интерес. А потому австрийские политики столь часто демонстрируют свое сходство с Оленьей Спинкой, которой внезапно пришло в голову, что снаружи сидят и ждут проголодавшиеся посетители. Эта ситуация запечатлена даже в австрийском гербе, однако никто этого не заметил. Даже основатели республики явно проглядели, что за горькая истина скрывается в этом гербе.
1 мая 1945 года парламент вновь образованной Австрийской республики утвердил положение о государственных гербе, флаге, печати и эмблеме, одним словом, принял так называемый «Закон об австрийском государственном гербе». Статья I «Закона» гласит: «В Австрийской республике устанавливается форма государственного герба, принятого Законом от 8 мая 1919 года». Причины, по которым Вторая республика вновь ввела в употребление герб, служивший государственным гербом во времена Первой республики, поначалу кажутся вполне разумными: хотя Вторая республика и была вновь образованным государством, но возникла она не на пустом месте. Возвращение государственного герба Первой республики должно было подчеркнуть то, в чем новое государство видит свои исторические истоки, а именно, — в лучшем периоде австрийской истории, в республиканской традиции, хоть и непродолжительной, но все же реально существовавшей. Этот государственный герб действительно был и остается чисто республиканским, поскольку в такой форме он не существовал ни до Первой республики, ни во времена авторитарного корпоративного государства, ни, разумеется, во время нацистского господства. Хотя символы этого герба не назовешь ни смелыми, ни оригинальными, для республики они исполнены глубокого смысла: одноглавый орел исторически являет собой символ республиканской государственной власти, а корона, серп и молот символизируют три ведущих сословия.
Таким образом, этот герб отражал определенное содержание, был связан с исторической традицией и не имел ничего общего с сомнительным историческим прошлым. И поэтому в 1945 году без всяких дальнейших дискуссий он был восстановлен с известным небольшим дополнением: «в память об обретении Австрией своей независимости и о воссоздании государственности орел разрывает лапами сковывавшую его цепь».
Досадно, конечно, что в 1945 году дело так и не дошло до дискуссии, потому что в гербе всем все казалось таким логичным и понятным. Ибо, сам того не заметив, законодатель подложил в республиканское гнездо яйцо кукушки, которое австрийский орел продолжает высиживать и по сю пору. Чтобы разглядеть это «яйцо» в австрийском гербе, стоит обратиться к истории его появления, вытесненной из памяти современников.
Принято считать, что и в 1919 не было никакой дискуссии по-поводу символики австрийского государственного герба. На Первую республику-де оказывали давление как внутренние, так и внешние силы: с одной стороны, коммунисты и радикальные социалисты, с другой — коммунистические республики, возникшие в Баварии и Венгрии. В этом, якобы, и заключается причина, по которой серп и молот включили в герб Первой республики скоропалительно и под сурдинку. Это утверждение, высказанное в газете «Ди Прессе» историком-любителем Иоахимом Кюнертом и подхваченное некоторыми австрийскими журналистами, — явная ложь. Никаких дебатов после внесения закона о государственном гербе в парламент не было, но перед его внесением и чтением развернулось горячее и бурное обсуждение. И обсуждение это было в самом деле любопытным. На стадии разработки законопроекта Миклас, представлявший в законодательной комиссии христианско-социалистическую фракцию, ратовал за то, чтобы сделать геральдические цвета австрийских земель («красный-белый-красный») цветами государственного флага республики. Представитель Социалистической партии Реннер был против. Он аргументировал это тем, что республика с программным названием Немецкая Австрия[14] существовать в одиночку не сможет, и следует приложить все усилия к тому, чтобы как можно скорее присоединиться к Германии. Следовательно, было бы целесообразнее сразу использовать цвета немецкого государственного флага («черный-красный-золотой»), тем более, что «выбор черно-красно-золотого цветов действительно симолизирует национальный состав Немецко-Австрийской республики», как это установил австрийский Государственный совет еще 31 октября 1918 года. После обсуждения, в котором, разумеется, определенную роль играли и внешнеполитические соображения, руководители обеих больших партий согласились на компромисс. Австрийский государственный флаг приобрел цвета «красный-белый-красный», а австрийский государственный герб — «черный-красный-золотой». Однако Реннеру и здесь пришлось пойти на гораздо большие уступки, чем ему хотелось. Его первоначальное предложение, в соответствии с которым «государственный герб» должен был включать в себя символ «городской башни из черных плит, два скрещенных друг с другом молота красного цвета и окружающий их венок из золотых колосьев, что символизировало бы три главных общественных класса», ни в коем случае не устраивало Микласа. Микласу не доставало здесь символа государственной власти. Так по единодушному решению обеих партий на гербе и появился орел. Но и формулировка «три основных класса» не могла удовлетворить Микласа. Сам он говорил об «основных сословиях» — такова формулировка, на которой он настаивал при окончательной редакции закона. Два молота, — считал Миклас, — явный перебор, поскольку это чрезмерно преувеличивает силу и значение рабочего сословия. Таким образом, обе партии сошлись на том, что на гербе будет только один молот. Венок же из колосьев, как то было известно христианскому социалисту Микласу, является символом изобилия плодов земных, а не символом сельского труда. Поэтому он настоял на введении серпа как символа земледельческого труда. Итак, компромиссное решение в конечном варианте выглядело следующим образом: «Государственный герб Немецко-Австрийской республики состоит из одноглавого черного орла, свободно парящего в красных языках пламени, оснащенного атрибутикой золотого цвета», а «атрибутикой» как раз и являются все те же сословные символы: корона из зубцов крепостной стены, серп и молот.
