Сам того не замечая, господин Лин оперся рукой о скамейку напротив парка, ту самую, на которой отдыхал накануне. Ту самую, где полноватый улыбающийся человек обратился к нему на своем языке и положил руку ему на плечо. Старик садится и вдруг отчетливо вспоминает человека, его рот, ни на минуту не выпускавший сигарету, его глаза, одновременно печальные и смеющиеся, звук его голоса, непонятные слова, вес его руки на плече Лина и то, как Лин испугался, вздрогнул, а затем устыдился своего недоверия.
Да, это было здесь, думает старик, устраивая ребенка поудобнее у себя на коленях. Малышка открыла глаза. Дедушка ей улыбнулся. «Я твой дедушка, – говорит господин Лин. – Мы с тобой оба одиноки, мы вдвоем, мы последние, мы совсем одни. Но я здесь, не бойся, с тобой ничего не случится, я старый, но у меня еще есть силы, столько, сколько понадобится, пока ты будешь маленьким зеленым манго, нуждающимся в старом манговом дереве».
Старик смотрит Сандью в глаза. Это глаза его сына, жены его сына, матери его сына, его собственной любимой супруги, чье лицо до сих пор то и дело возникает в его воображении – прекрасное, будто на картине, свежее, сияющее, словно художник использовал волшебную палитру. Сердце у господина Лина забилось слишком часто: он представил жену и себя молодыми, а сына – трехлетним, не умеющим пасти свиней и перевязывать рисовые колосья.
У нее были очень большие глаза, темные, почти черные, окаймленные длинными и густыми, как пальмовые ветви, ресницами; у нее были шелковистые волосы, которые она заплетала в косу, вымыв голову в источнике. Когда она ступала по тропинке шириной в две ладони на рисовом поле, держа на голове целое блюдо с лепешками, парни, обрабатывавшие грязную водянистую землю, замирали при виде прекрасного желанного тела. Она невинно смеялась и вела себя со всеми любезно; но женился на ней именно господин Лин, и она родила ему чудесного сына, прежде чем умереть от поганой лихорадки или, кто знает, от сглаза бесплодной женщины, ревнивой и страстно влюбленной в господина Лина.
Старик вспомнил обо всем, сидя на скамейке, той самой, что всего за два дня превратилась в родную, в знакомую, и случись теперь катастрофа, ураган или шторм, господин Лин ухватился бы за этот маленький деревянный обломок в надежде на спасение. А малышка Сандью спит крепким сном, прижавшись к деду, она – его маяк и его весло, она бесстрашна, она не знает грусти, она счастлива лишь теплом, запахом любимой мягкой маслянистой кожи, звуком нежного голоса.
– Здравствуйте, господин Tao-laï!
Господин Лин подпрыгивает на месте. Подле него высокий человек, которого он видел накануне. Человек улыбается.
– Барк, я господин Барк, помните? – И господин Барк протягивает руку, дружески приветствуя старика.
Господин Лин тоже улыбается, смотрит, чтобы малышка не упала, затем протягивает Барку обе руки со словами: «Tao-laï!»
– Да, я помню, – говорит человек. – Tao-laï ваше имя. А меня зовут Барк, как я уже и сказал.
Господин Лин снова улыбается. Он не ожидал снова увидеть этого человека. Это почти как обнаружить в лесу, где потерялся, свою оброненную вещь, а между тем ведь скитаться можно днями. Старик двигается, чтобы человек мог сесть рядом, и тот садится. Роется в карманах, выуживает пачку сигарет, протягивает Лину.
– Все еще не курите? Горжусь вами…
Он быстро обхватывает сигарету усталыми полными губами. Господин Лин думает: «усталые губы» – это абсурд, однако иначе не скажешь. Кажется, что губы устали, устали от навязчивой не проходящей печали.
Господин Барк закуривает, и в морозном воздухе раздается легкий стрекот. Барк прикрывает глаза, делает первую затяжку, выдыхает, улыбается, смотрит на малышку на коленях у господина Лина. Чем больше человек смотрит на ребенка, тем шире улыбается. Он кивает, словно в знак одобрения. Господин Лин внезапно чувствует гордость, гордость за внучку. Старик приподнимает ребенка, чтобы Барк мог лучше рассмотреть. Улыбается.
– Смотрите, как люди суетятся! – внезапно говорит господин Барк, указывая на толпу, в то время как сигаретный дым причудливо окутывает его лицо. Он щурится. – Как же они спешат… И куда? Туда, где мы все однажды окажемся! Не могу не думать об этом, глядя на этот ажиотаж…
Он роняет окурок, красные огненные звездочки рассыпаются по земле и тут же гаснут. Барк старательно давит окурок каблуком. Остается лишь черный след от пепла, ошметки табака и остатки бумаги, которые быстро впитывают влагу и, всколыхнувшись, словно в предсмертной судороге, оседают, навсегда уходят в землю.
– Вы заметили, что почти все движутся в одну сторону? – продолжает господин Барк уже с новой сигаретой в зубах. Огонек от зажигалки такой слабый, что табак не загорается.
Господина Лина снова убаюкивает голос незнакомца, впрочем, уже менее незнакомого, чем накануне; он говорит на непонятном языке, и старик не в силах разобрать ни слова.
Иногда он ловит себя на том, что пытается как можно глубже вдохнуть сигаретный дым, когда тот достигает его ноздрей. Обычно дым ему неприятен, особенно от сигарет, которые курят мужчины в спальной комнате, но у господина Барка сигареты другие, и дым от них другой, ароматный. Это первый запах новой страны, и он напоминает Лину о пыхтящих трубках, что вечерами раскуривали славные мужи деревни, сидя на пороге своих домов и наблюдая за тем, как неутомимые дети играют на улице, а женщины поют и плетут из бамбука разные вещицы.
У господина Барка мясистые пальцы и фаланги желто-оранжевого цвета – наверное, из-за сигарет, которые он сжимает в руках и беспрерывно курит. Старик смотрит на парк на другой стороне улицы. Видит, как туда заходят дети в сопровождении матерей. Поодаль угадываются водоемы, высокие деревья, нечто, похожее на клетки для зверей, быть может, для невиданных зверей родного края господина Лина. Внезапно ему кажется: вот она, его судьба, вся его жизнь – огромная клетка, не охраняемая, не запертая на замок, и все-таки он никогда не сможет ее покинуть.
Господин Барк, понимая, что Лин разглядывает парк, указывает на него пальцем.
– Там совсем другой мир. Там люди никуда не спешат. Только детишки резвятся. Смеются. Это другое дело. Видели бы вы, как улыбаются детишки на каруселях, на деревянных лошадках моей жены! Улыбаются во весь рот! А ведь если вдуматься, карусель с лошадками – просто вращающийся круг. Что в нем так привлекает детей? Меня всегда это волновало. Я обожал смотреть, как моя жена приводит карусель в движение, я знал: ее работа – радовать детей.
Когда господин Барк говорит, господин Лин слушает его очень внимательно и смотрит на него, словно понимает каждое слово и боится что-нибудь упустить. Старик чувствует в голосе господина Барка грусть, глубокую печаль, словно в нем говорит его рана, словно его боль просачивается в каждое слово, в каждую фразу, подобно соку, который течет в стволе дерева, хоть мы его и не видим.
И внезапно, не подумав, дивясь собственным действиям, господин Лин кладет левую руку на плечо господина Барка, точь-в-точь как тот поступил накануне, и улыбается. Барк улыбается в ответ.
– А я все болтаю, болтаю… Какой балабол! А вы очень любезны. Покорно меня выносите. Мне становится лучше, когда я с вами говорю. Раньше я говорил с женой…
Пауза длится недолго, ровно столько, сколько нужно, чтобы бросить на землю очередной окурок, аккуратно его раздавить, взять новую сигарету, закурить, закрыть глаза и насладиться первой затяжкой.
– Она скоро должна была выйти на пенсию. Оставался год. Но не бросишь ведь просто так карусель, мы хотели найти кого-то на замену, хорошего человека. Жена не могла уступить свое место абы кому и очень беспокоилась. Считала карусель своим детищем, ребенком, которого так и не родила…
У человека-горы блестят глаза, ярко-ярко. Наверное, от холода или от сигаретного дыма, думает господин Лин.
– Мы не хотели здесь жить, никогда не любили этот город, не знаю, нравится ли он вам, но мы его терпеть не могли. Мы мечтали купить маленький домик где-нибудь в деревне, в глуши, неважно, в полях, рядом с лесом, с рекой, в таком месте, где немногочисленные жители знали бы друг друга по именам и здоровались при встрече. Не знаю, существуют ли такие уголки на земле. Здесь все иначе… Вы уже уходите?
Господин Лин поднялся. Смеркалось, а он не взял с собой ничего, чтобы покормить внучку. Надо успеть возвратиться домой, пока она не проснулась и не заплакала от голода. Она никогда не плачет, но именно потому, что дедушка всегда рядом, готовый исполнить любое желание и прогнать страхи. Старик надеется, что так будет всегда.
Господин Барк смотрит на Лина с удивлением и грустью. Старик понимает, что Барк озадачен и расстроен, тогда он кивает на малышку – мол, пора идти.
– Сандьё… – говорит господин Барк с улыбкой. Господин Лин снова кивает.
– Ну, до свидания, господин Tao-laï! Скоро увидимся!
