— Они приехали, — с тревогой в голосе сказал пес. — Я бегу вниз.
Он побежал в свою комнату, быстро надел костюм собаки и через служебную дверь вылетел наружу; она в это время натянула ночную рубашку, надела халат и побежала в свой кабинет, смежный со спальней, в котором она занималась деловыми бумагами. Бегом обогнув угол дома, пес повернул налево, к главному фасаду. В это время, на радость детям, гигантский внедорожник подъезжал к дому на огромной скорости; Антонио любил брать поворот с крутым заносом, а потом тормозить, как лыжник в конце трассы, поднимая волну гравия — вместо снега. Голову пса зажало левым колесом, протащив несчастного по всему тормозному пути. Антонио заметил это, только когда открыл дверцу, и не сразу понял, что пес делает под машиной. Нижняя часть тела пса торчала наружу, и он производил впечатление механика, производящего тщательный технический осмотр.
Ева вышла из дома и окаменела. Потом у нее началась истерика. Педро, младший сын, пятилетний мальчик, сказал Антонио:
— Папа это ты убил его.
— Нет, он сам бросился под колеса.
— Это ты убил его, — повторил мальчик.
Старшая дочь — одиннадцатилетняя Стелла — склонилась над псом и сказала:
— Он дрожит.
Большое тело пса конвульсивно вздрагивало.
— Это он перед смертью дрожит, — мягко сказал ей Антонио.
— Может быть, позвать ветеринара? — спросила Стелла. В этот момент пес перестал вздрагивать.
— Он уже умер, — сказал отец, как будто проговаривал какую-нибудь азбучную истину. — Ветеринар теперь не поможет.
3
Антонио решил устроить первоклассные похороны. Он начал приготовления в тот же вечер: позвонил своему другу ветеринару и рассказал о недавнем происшествии — о том, что сбил большую бергамскую овчарку, оставленную на дороге. Он подобрал собаку, еще надеясь ее спасти, но она была уже мертва. Антонио хотел узнать адрес какого-нибудь кладбища для собак, сказал, что дети были потрясены, и теперь он не может просто так избавиться от этого пса.
Ветеринар не имел ни малейшего желания заниматься этим делом. Он дал Антонио адрес и номер телефона кладбища для домашнего скота, расположенного в Брианце. «Это самое большое кладбище в Италии», — добавил он. И вернулся к своим делам, то есть к своей любовнице.
Антонио набрал бесплатный номер, по которому можно было звонить 24 часа в сутки. Он объяснил, что его собаку сбила машина, и что его дети, жена и он сам, человек с большой любовью относящийся к животным, все они хотят, чтобы похороны были настоящей церемонией, выражающей их любовь к Дэни, их псу. Ему сказали, что, согласно гигиеническим требованиям, пес должен быть кремирован. Прах можно увезти или же, «если Вы пожелаете», поместить в специальную погребальную нишу.
— Мы хотим, чтобы похороны прошли как положено, — сказал Антонио. — Прах мы заберем домой. Да, и урна должна быть первоклассной.
Ему посоветовали упаковать пса в пару больших черных пакетов для мусора. Он использовал с десяток таких пакетов — пес весил семьдесят килограмм. Антонио работал всю ночь, чтобы пес получился большим, но все же не гигантским. Как ему это удалось — Еве он не объяснил. В упаковке он сделал отверстие, через которое проглядывала длинная, густая черно-коричневая шерсть бергамской овчарки.
Церемония была впечатляющей. В то время как пес потрескивал в огне вместе со своим почти человеческим гробом, сработанным из дорогого орехового дерева, Стелла и Педро громко читали стихи, собственноручно ими написанные и исправленные Евой.
— И, вправду, видно — редкое животное, — сказала уборщица.
Антонио слушал проповедь в торжественной позе. Священник говорил о святом Антонии Падуанском — покровителе животных. Он говорил о Бергамской Овчарке — собаке, которая верно жила и страдала вместе с человеком, которая веками разделяла с ним труд, голод, опасности и не просила ничего взамен.
— Как могут только собаки, — добавил в конце священник тоном, в котором слышался упрек всему человеческому роду.
Ева не плакала. Выражение ее лица было непроницаемо и исполнено достоинства, как у жены убитого американского президента во время похорон.
Когда они возвращались домой, Антонио напевал американский гимн. Дети пели свои стишки. Где-то на дороге Антонио свернул на резервную полосу и остановился. Дети тогда уже спали. Он включил фары, взял урну, открыл ее и развеял прах над автострадой. Потом вернулся в машину.
— Так будет лучше, — спокойно сказал он. — Насыплю туда пепел из камина.
Потом всю дорогу до дома они молчали. Когда они уже подъезжали, Антонио приготовился круто взять поворот и, как обычно, вылететь к месту, где ставил машину.
— Папа, — с упреком сказала Стелла.
— Извини, — сказал Антонио, — привычка.
Он остановил машину и сказал:
— Выходим здесь, машину потом припаркую.
Точку в разговоре поставил Педро:
— Это ты убил его, папа.
Выходя из машины, Ева терпеливым голосом сказала Педро:
— Нет, он сам бросился под колеса.
— Неправда, — почти закричал Педро, — тебя там не было. А я сам видел — это он убил его.
— Я там была, — устало сказала Ева.
Педро тихо заплакал. Антонио и дети еще доставали свои вещи из машины, а Ева была уже далеко. Она забежала в дом и стала искать тетради пса. Но их не было, нигде. Быстро и яростно спустившись по лестнице, она подбежала к Антонио, который копался с урной и все никак не мог решить, что с ней делать: оставить в саду или отнести в дом, как трофей. С безудержным бешенством она закричала ему:
— Где тетради?
— Какие? Собачьи?
— Да, именно эти.
— Я их сжег, со всеми его вещами, и книги тоже. Ты что, хотела, чтобы все это так и осталось везде валяться. Теперь мы чисты, абсолютно чисты. Мы похоронили собаку, а собаки не читают и не пишут. Или может быть, это был не пес? Жил как пес — значит пес, — заорал ей в ответ Антонио. Стелла сказала: «Какие книги? Наш пес умел читать?»
Ева резко оттолкнула Стеллу, которая встала между родителями, и, шагнув к Антонио, попыталась его ударить. А он заорал на всю улицу, что она сучка, просто сучка, а потом — бросившись за руль — что теперь-то уж он сделает свой поворот, и посмотрим еще на стоянку или, мать твою, в другую сторону — на свободу. Со всей этой злобой он резко обогнул угол, за которым в последний раз встретил пса, и не заметил, что Педро в это время подошел к тому месту, где лежал Дэни, чтобы найти его следы и доказать себе и другим, что пса убил его отец. И в этот раз Антонио мог заметить с высокой палубы своего флагманского корабля, что одна маленькая волна, нарушила олимпийское спокойствие лазурной и гладкой поверхности мира, по которой он вел свое судно. Всего лишь тонкая морщинка на глади вселенной. Флагман был специально сконструирован так, чтобы оставлять незаметными все неровности дороги. С технической точки зрения Антонио припарковался отлично, может быть, как никогда прежде, точно поставив машину в белый прямоугольник, который он сам для себя начертил, так, чтобы его размеры точно совпадали с габаритами автомобиля. «Прямо в точку», — сказал Антонио.
Злоба его утихла. В конце концов, он всегда знал, что Ева — истеричка. Надо оставить ее в покое, чтобы она могла дать волю своим чувствам, и тогда завтра будет обычная среда, день, когда уже позади остались и воскресное восхождение, и скачок понедельника и ровная гладь вторника, и неделя уже постепенно начинает идти на убыль, чтобы потом пойти вхолостую.
Мы едем уже несколько часов. Машина движется то быстро, то медленно, как мне захочется. Мелькание трассы уничтожает, разрушает все вокруг. Городов не существует, они невидимы, всего лишь названия на полустертых табличках. Деревушки, разбросанные вдоль дороги, приближаются и удаляются. Целая вереница, рой огоньков, мельтешащих перед глазами.
Я торможу, останавливаюсь около въезда на платную автостраду, расплачиваюсь. В ожидании сдачи смотрю на тебя. Ты сидишь рядом со мной, уставившись куда-то вдаль. Смотришь, не отрываясь, даже когда я закрываю тебе глаза рукой.
Это так с момента аварии. Конец июля, прекрасный день, палящее солнце, слипшиеся леденцы. Прекрасный день для прыжка в воду, синхронно, с одного и того же места. Выныриваю только я.
Сегодня вечером я осознала, что случилось. Как будто, пока мы спали, кто-то чужой пробрался в дом и все переставил. В первое время мне часто это снилось: сколько бы я ни старалась, я никак не могла ничего найти.
Контролер поднимает шлагбаум. Машет рукой — можно ехать. Я беру чек, выезжаю на дорогу к побережью. До него еще десятки и десятки километров, моря пока не видно, но я слышу его запах и шум — этот безутешный плач, который до сих пор будит меня по ночам.
