Мы, поселившиеся в Лос-Альтосе, говорим, что искали «зеленый район», хороший микроклимат, возможности для занятий спортом, безопасность. Цепляясь за эти объяснения, мы даже сами себе не признаемся до конца, зачем на самом деле переехали сюда. А со временем и вовсе об этом не вспоминаем. Переезжая в Лос-Альтос, ты каким-то волшебным образом забываешь прошлое. Теперь это слово означает прошлую неделю, прошлый месяц, прошлый год, «когда мы играли на клубном турнире и победили». Ты забываешь о тех людях, с которыми дружил всю свою жизнь, о тех местах, куда раньше обязательно заходил, забываешь родственников, воспоминания, ошибки. Будто бы в зрелом возрасте возможно вырвать страницы из дневника и начать писать все заново.
Мы переехали в Лос-Альтос в конце восьмидесятых. Тогда избрали нового президента. Выборы должны были состояться в декабре, но из-за гиперинфляции и грабежей супермаркетов предыдущий президент оставил свое кресло раньше положенного срока. В то время массовое переселение в закрытые поселки в пригородах Буэнос-Айреса еще не началось. Совсем немногие постоянно жили в Ла-Каскаде или в каком-нибудь другом коттеджном поселке — country, как их еще называют. Мы с Рони были одними из первых, кто решился всей семьей переехать сюда навсегда из столичной квартиры. Рони сначала сильно сомневался. Говорил, что это слишком далеко. Настояла я, потому что была уверена: с переездом в Лос-Альтос в нашей жизни все изменится, нам необходимо покинуть город. И Рони наконец согласился.
Мы продали загородный коттедж, который перешел к нам от родственников Рони, — больше из наследства не оставалось ничего, что можно было бы продать, — и купили дом у Антьери. Я считаю, что это была выгодная сделка. Тогда я впервые почувствовала: мне нравится покупать и продавать дома. Хотя в то время я не знала о сделках с недвижимостью столько, сколько знаю сейчас. Сам Антьери покончил с собой за несколько месяцев до того. Его вдова была в отчаянии и хотела поскорее избавиться от дома, в котором ее муж, отец ее четырех дочерей, выстрелил себе в голову. Прямо в гостиной. В маленькой гостиной, совмещенной со столовой. В те времена и в Лос-Альтосе, и в других поселках все дома строили с маленькими гостиными. Говоря о «тех временах», я имею в виду пятидесятые, шестидесятые или даже семидесятые, когда в загородном доме, расположенном довольно далеко от Буэнос-Айреса, не принято было собирать гостей или устраивать вечеринки. В те времена никто и представить себе не мог Панамериканское шоссе в его нынешнем виде — с широкими полосами и ровным асфальтом. Если же кто-то приглашал к себе родителей или знакомых, то это было для тех настоящим приключением: выезд за город, прогулки по саду, спорт, верховая езда или игра в гольф. Мода демонстрировать импортные ковры или кресла, купленные в лучших магазинах Буэнос-Айреса, наступит через несколько лет. Мы же поселились за городом в переходный период: шестидесятые ушли в прошлое, но и девяностые еще не начались. Хотя легко понять, что новые времена были к нам ближе, чем минувшие, и не только хронологически. В конце концов мы снесли одну стену и расширили гостиную за счет кабинета, ведь было ясно, что им никто не будет пользоваться.
Самоубийство Антьери произошло в воскресенье в полдень. Женские крики были слышны на площадке для гольфа. Дом расположен совсем рядом с четвертой лункой, и Пако Перес Айерра, бывший тогда управляющим гольф-клуба, до сих пор любит порассказать, как у него тогда сорвался long drive,[3] потому что крики раздались, как раз когда он примерялся к мячу своей деревянной клюшкой и, разумеется, попал не туда. Говорят, Антьери был то ли военным, то ли моряком. Никто толком не знал. Но он носил форму, это точно. Они почти не общались с соседями, не занимались спортом, не ходили на праздники. Разве что их дочки иногда показывались на людях. Но родители держались замкнуто. Приезжали на выходные и запирались у себя дома. В последнее время муж оставался на всю неделю один в доме с опущенными шторами, поговаривали, будто он чистит свою коллекцию оружия. Сам он ни с кем дела не имел. Поэтому я не могла узнать истинные мотивы самоубийства и не верила облетевшему весь поселок слуху, будто Антьери угрожал покончить с собой, если результаты выборов 1989 года его не устроят. Точно так же говорил один актер, который потом исполнил свое обещание, и это было во всех новостях, так что кто-то просто соединил одну историю с другой и пустил слух.
Когда я впервые увидела этот дом, мое внимание больше всего привлек кабинет Антьери, тот самый, от которого мы потом избавились. Порядок и чистота в комнате просто пугали. Шкафы, набитые книгами, вдоль каждой стены. Прекрасные кожаные переплеты бордового и зеленого цвета, совершенно новые. И две витрины с его оружием разных видов и калибров. Все отполировано до зеркального блеска, без единой пылинки. Пока мы осматривали кабинет, Хуани, которому тогда было всего пять лет, подошел к шкафу, вытащил одну из книг с нижней полки, кинул на пол и встал на нее. Обложка не выдержала и порвалась. Рони схватил сына за волосы и вытащил из кабинета, чтобы отругать без свидетелей. Он был в ярости. Я же занялась книгой, на которой еще остался след ботинка Хуани. Взяв том в руки, чтобы поставить обратно, я почувствовала, что он слишком легкий, и раскрыла его. Внутри было пусто. Ни одной страницы, только переплет, фальшивая книга. Я прочитала на корешке название: «Фауст» Гёте. Вернула на место. Между «Жизнь есть сон» Кальдерона и «Преступлением и наказанием» Достоевского. Тоже пустыми переплетами. Справа стояло еще два-три тома классики, а потом снова шли «Жизнь есть сон», «Фауст» и «Преступление и наказание» — золотые надписи на корешках. На других полках — все то же самое.
Дом мы получили почти даром. Остальные покупатели шли на попятный, едва слышали, что здесь кто-то застрелился. Вдова им об этом не говорила, агент по недвижимости, заинтересованный в сделке, разумеется, тоже. Но слухами земля полнится, и откуда-то люди об этом узнавали. Мне же было все равно, я не суеверная. Кроме всего прочего, при заключении договора всплыли какие-то проблемы с документами и получением наследства, так что вдове пришлось взять на себя все расходы по оформлению, даже те, что должны были оплатить мы, Гевара. К тому же мне удалось получить еще двести песо, продав Рите Мансилье пустые переплеты от книг: вдова их забирать отказалась, и они без толку пылились в глубине кладовки.
В конце концов дом обошелся нам примерно на пятнадцать тысяч долларов дороже, чем проданный коттедж, но тут в нашем распоряжении были две тысячи квадратных метров участка, дом общей площадью двести пятьдесят квадратных метров, три ванные комнаты и служебные помещения. Оказалось, что в доме очень светло, просто Антьери всегда наглухо задергивали все шторы. До переезда мы перекрасили стены в белый цвет, так что стало еще светлее. Это нам порекомендовали в агентстве недвижимости Буэнос-Айреса, но со временем мы поняли, что в Лос-Альтосе такие ухищрения не нужны. Здесь солнце каждый день заглядывает в открытые окна, ведь нет ни больших зданий, затеняющих соседние участки, ни высоких изгородей, закрывающих свет. Разве что в парке среди густых деревьев царит полумрак и солнца не видно, но это мало кого беспокоит.
Так я совершила первую успешную сделку с недвижимостью в своей жизни. С тех пор это дело захватило меня целиком. Оно как игра. Едва я слышала, что у кого-то стало туго с деньгами, или что какая-то пара разводится, или что кто-то, потеряв работу в Аргентине, устроился за границей и собрался уезжать или собрался уезжать, не получив места, просто теперь владельцу стало не по силам оплачивать содержание площадки для гольфа и регулярную чистку бассейна, я сразу же начинала думать, кто мог бы заинтересоваться его домом, и связывалась с этим человеком.
Именно так я два года спустя продала участок земли супругам Скалья. Через несколько дней после того, как министр иностранных дел, ставший министром экономики, провел через парламент закон о свободной конвертации валюты. Когда доллар стоил один песо. Знаменитое «один к одному», когда мы поверили в собственные возможности и переселение людей в такие поселки, как Лос-Альтос-де-ла-Каскада, значительно ускорилось.
Бывают события — их гораздо меньше, чем кажется, — которые определяют наше будущее. И продажа участка семье Скалья в марте 1991 года, вне всякого сомнения, относится именно к этой категории.
Я помню тот день, будто это было вчера. Ее коричневые туфли из крокодиловой кожи, первыми показавшиеся из автомобиля. Стоило Тересе Скалье сделать шаг, как один ее каблук-шпилька погрузился в мягкую почву того участка, что я им хотела продать. Я заметила, что ее это раздосадовало, и попыталась как-то сгладить ситуацию.
