В Уёмках один только дом светился. Во дворе — человек десять молодёжи, все ухмыляются. Нету её, где — никто не знает. Один — самый маленький из всех, подросток, почему-то ходил по земле в тёплых носках, без обуви, другой, явно местный дурачок, всем подмигивал и шептал. Усталая Тонька с сигаретой в зубах ходила в дом и обратно, не обращая внимания на старуху. Парни постарше стояли вокруг костра между яблонями.
— Тонька, сука, показывай. Тонька! Тонька, я с этого места не уйду, показывай, где она. И даже мне такого не говори, что не знаешь. Вот и человек ждёт, и машина ждёт, а я никуда не уйду отсюда.
Из дома вышла девочка, наверное, Светкина подруга, ещё школьница, и встала, улыбаясь, под фонарь на крыльце. На круглом личике с ямочками на щеках было столько юной чистоты и распутства, что в груди болезненно застучало, я ушёл в машину и курил там, ожидая бабку.
Через час она сдалась. Вернулась, минут пять ещё поколебалась, затем неуверенно предложила возвращаться домой.
— В подвале, как крыса, спряталась. Я её и звала, и за волосы вытягивала — ни в какую. Сказала ей, чтобы в школу завтра шла. Не знаю, пойдёт ли? Ведь упекут в интернат, а весело ли ей там будет?
В школу Светка вернулась сразу, но домой появилась только через три дня. Отъелась. А вскоре опять исчезла. Тут неожиданно выпал снег, растаял, а потом сразу ударили морозы. Сначала пятнадцать градусов ночью, потом до двадцати трёх. Перед вторым побегом Ваня жаловался:
— Я ей говорю, а она мне — иди в жопу, ты мне не отец, ты говно… — Ваня поднял руку и сжал сухой кулак. — Я говорю, ты, мокрощёлка, я…, а мать говорит, уходи отсюда, тютёк, тебя не хватало.
Мы с ним выпили.
— И такая злость взяла, я ушёл. Поссорился с ними.
Ваня вспомнил, что пьёт мою водку.
— Думаю, пойду к тебе. Хоть поговорить спокойно можно. Я же до армии вообще не пил.
Потом Жучок рассказал, как они в детстве вешали стукалки на окна каким-нибудь старикам по селу и дёргали за верёвочку. А однажды насрали одной старухе на крыльцо, та вышла посмотреть, кто стучится и поскользнулась.
В этот второй уход Светки не было неделю. Правда в школу она ходила.
На четвёртый день меня разбудил Шушпан Толюня, чтобы я помог Ваню отцепить с заграды.
— Я к нему шёл, вот нёс маленько, думал с ним к тебе идти. Давай, где у тебя куда налить. Дай хлеба что ли. Помянем быстро дурака. А то ждут там.
Вряд ли прижимистый Толюня действительно нёс поделиться, просто он был возбуждён и оттого щедр.
Ночной мороз покрыл инеем каждый лист, и все стебли жёлтой, сухой крапивы вдоль дорожки, и всю паутину на ней, всё блестело и играло на солнце. Воздух был высушенный, бодрил. За поворотом открылся вид на нашу улицу, на дома, как будто нарисованные небрежной детской рукой.
Мы дошли до Ваниной усадьбы, возле калитки стояли его мать и три старые соседки, которые жили дальше по улице. Самая сильная из всех, тётя Оня, упершись, пыталась сломать штакетины, которые обнял рукой Ваня. Её нога поехала, галоша соскочила, и тётя Оня, прыгая на одной ноге, стала её надевать обратно.
— Э-эх, уже сырые, суки. Когда ж, падлы, успели только? — сказала она нам и увела в дом Ванькину мать.
Жучок, уже одеревеневший, висел кверху ногами, зацепившись за забор штанами и брючным ремнём. Поздно ночью, возвращаясь домой, он не смог открыть калитку, запертую изнутри на засов и полез. Повиснув, сумел сломать одну доску и крепко обхватил, обнял рукой ещё две. Так и замёрз.
Снимать его было тяжело. Я сломал штакетины и дёргал их вверх, царапая руку Жучка гвоздями, пока Шушпан не загнул их топором. Соседки ругали нас, давали советы, торопили.
— Руку-то ему, руку ему смотри… топором… молоток бы взял загинать. Не так, не так… Ремень расстегнуть, может так ловчее снимется? Вроде как и не крупный, а поди — сними.
Мы сняли его и, даже перевернув, не узнали. Потом занесли в коридор, где уложили на топчан. Потом нам сказали нести его всё же в дом — оттаивать.
Потом подошёл Юрка Сандяй, а мы Толюню отправили сгончить и пошли ко мне.
Смерть Жучка произвела на нас впечатление. Как будто он, наконец, сотворил нечто значимое, серьёзное. О нём, несмотря на его нелепую смерть, отзывались уважительно и без подколок.
На следующий день вернулась Светка.
А за мной через месяц приехала Маришка. Поняла, наверное, что ни скандалы по телефону, ни яростные, открытые измены, ни уговоры, ничего не сработает. Надо ехать и забирать. Оказалась права. Меня прокапали в районной больнице, потом она увезла меня домой.
Сейчас у меня нормальная жизнь, семья восстановилась, работа, отдых. Да и здоровье как-то выровнялось, не сказать, что лучше стало, но выровнялось. Сил, кажется, побольше стало. Планы.
Увлёкся бёрдингом — это наблюдение за птицами. Может и не такое уж захватывающее занятие, но мне, вроде, нравится. И довольно модное — попадаются частенько в нашем парке такие хорошо одетые, видно, что благополучные люди, с биноклями как я, с блокнотиками. Мне Мариша дорогой бинокль подарила. В общем, подумал, что приятно будет знать птиц своего города.
На дачу даже ездим, и вот когда я там оказываюсь, когда смотрю на бревенчатые стены дома, на просторы за Ржавцом, на проезжающие по шоссе за полем машины, начинаю иногда скучать по тому времени. По той жизни, когда ты сверху, а всё остальное под тобой. Когда жизнь и смерть в твоих руках, когда ты крут, когда ты можешь взлететь высоко-высоко, не хуже какого-нибудь президента. Когда ты можешь приговорить, помиловать или смешать с дерьмом. И какая разница, что не других, а себя.
Хотя, конечно, детишек жалко.
— Опять там лежат, — сказала жена, войдя в квартиру. — Я их боюсь. Ещё заразу какую-нибудь ребёнку…
Игорю в лицо ударила кровь. Дождутся, он их предупреждал. Отодвинул жену и взбежал один пролёт лестницы вверх. Не брезгуя, не отворачиваясь от запаха, схватил с подоконника какую-то снедь на целлофановом пакете, недопитую бутылку и спустил в мусоропровод.
— Ты что, командир, — поднял голову самый молодой, со страшно большим лицом. — Мы ничего же, мы это…
Сумку их через перила — вниз, потом за плечо первого попавшегося — тоже вниз по ступенькам. Молодого, севшего с трудом, пинком.
— Я вам говорил, суки. Дождались, — с змеиной мягкостью в голосе и задыхаясь, приговаривал Игорь сквозь поджатые губы. — Весь подъезд зассали.
Так он пинками, раза три поднимая на ноги, и проводил их, покорных до самой входной двери, отвесив там напоследок. Вернулся домой, подышал, а ярость не проходила. Оделся, взял сигареты.
— Ты куда? — испуганно взглянула в глаза жена.
— Да что-то разволновался. Самому неприятно. Один упал, ногой в этом… в перилах, короче, застрял. А сам на руках уползает. Уроды, блин.
Сын, замерев подальше от входной двери, на самой кухне, глядел на него.
— Пойду. Скоро приду.
Ушёл, пока ничего не сказала. Оказавшись на улице, вспомнил, что забыл вымыть руки после всего этого, но махнул рукой. Взял в палатке бару баночек крепкой «Охоты», потом сразу попросил ещё три. Пока не зажглись фонари, сидел на спортивной площадке, один раз раздражённо ответил на звонок жены. Думал.
Последнее время всё чаще приглядывался Игорь к бомжам и попам. И к тем, и к другим чувствовал всё возрастающую неприязнь, особенно к попам. И всё равно что-то искал в лицах тех, что встречались. В конце зимы неожиданно дал две сотни одному нищему, сидящему на автобусной остановке и руками евшему что-то из пластиковой тарелки. Потом в командировке, выйдя утром из гостиницы — это было воскресенье — увидел перед собой купола с крестами и неуверенно вошёл через ворота на монастырский двор. Потёр руками опухшее лицо. Остановил широко шагающего священника — толстого, в очках. «Батюшка, как мне сделать, чтобы не пить?» «Проспись иди. Разит как из помойки». Так и ответил, падла.
А на прошлой неделе по пути с работы, дыхнув в ладошку и решив, что выхлопа нет совершенно, опять оказался в церкви. Немногочисленные посетители были заняты своим, никто не обратил на Игоря никакого внимания. Неуверенно прошёлся по гулкому пространству вперёд, к иконостасу, постоял, чувствуя приторный запах ладана и горящих свеч, задрал голову к куполу, осмотрел удобно разлёгшиеся в синеве фигуры и, разозлившись, вышел.
В глазах пестрит, рябит от одинаковых фигур с нимбами, ангелы неподвижно летят с мечами. Ну что это за комиксы? Ну, кому это всё? Для кого? Они бы ещё на древнееврейском службы служили, чтобы совсем уж недоделком себя чувствовать. Нет, можно, конечно, сесть, обложиться книгами, всё выучить, всё понять, прочитать всякие жития и разобраться. Переводы молитв, наверняка, есть на человеческий язык. Но это сколько времени нужно? У меня его нет. Не хватит.
Опять звонит. Игорь сбросил вызов и направился, уже минуя палатку, к магазину.
