— Я считаю предположение о боге более или менее полезным…
— Некоторые считают, что бог живет и страдает вместе с людьми… а некоторые думают, что бог отделился от нашего мира пропастью и действует через посредников… и они не считают нужным приводить какие-либо доказательства или разъяснения, так как превосходство их учения кажется им очевидным… я думаю, что наш мир лучший между возможными мирами и представляется нам как видимый бог… а зло я понимаю как благое дело провидения… случайное ли это несчастье?.. и подлинное оно или мнимое?.. я не знаю, знаю только, что там, где бесстрастная и блаженная жизнь, там зла нет, а если бы оно там оказалось, то не было бы злом… восходя к богу, мы придем к красоте… а нисходя к пороку мы придем к безобразию… будем созерцать зло, насколько такое созерцание возможно, и погружаться в мрак и грязь, утрачивая все, что в нас от бога… и погребенными мы будем пребывать до тех пор, пока не удастся выбраться из этого кошмара каким-либо образом… кому не нужно, тот не увидит путь ко злу, даже если его показать, а кому нужно, тот угадает его или вообразит… надо признать, что в борьбе со злом мы потерпели поражение…
— Согласен с вами, закон бессилен…
— Но вернемся к поэту, автору этой книги, который сделал все возможное, чтобы мы как можно меньше поняли из нее… не знаю кто, судьба или бог посылает в мир пророков, чтобы ослепить людей, которым полагается ничего не видеть и только исполнять свои роли, как актеры в пьесе… и суть не в том, какая кому достанется роль, а как он ее исполнит… причем, никакой ролью гнушаться не следует, даже ролью безумного…
— Вполне возможно, что и автор этой книги не в себе, насколько прилично так думать о нем…
— Говорят, безумные очень проницательны… истина бродит меж всеми людьми, никем не узнанная… не смотрите на меня так… нет необходимости оспаривать это мнение… истина умеет скрывать то, что нам знать не полагается… правда, иногда она позволяет кое-что подсмотреть… это касается молвы… молва преследует известных людей, выдумывает разные невероятные вещи, следить за которыми было бы утомительно… помню, как-то я встретился с поэтом у руин женского монастыря… мы разговорились… выяснилось, что у нас была общая наставница, обучающая нас поэзии, этому сладостному обману… — Историк умолк. Он стоял, устремив взгляд на руины женского монастыря. Неизвестно, где бродили его мысли. — Как историк, я могу сказать только, что мы живем в смутные времена, и не как хочется, а как получится… — Историк полистал книгу. — Молва уверяет, что отцом поэта был пастух, которого звали Пан… в 7 лет мальчик написал свою первую поэму и удостоился лавровых ветвей, сорванных Паном на безлюдных горах… сочинительство и Пана спасало от безделья под видом тоски… в 9 лет Пан уже устроил мальчику овации, которые тот принял с выражением сдержанной радости на лице… когда Пан умер, мальчик перебрался из пещеры в город, к родственникам со стороны матери… женился он рано… первая его жена покончила с собой, бросилась в воду с моста… он последовал за ней с чувством восторга и ужаса… река не затянула его в водоворот, не разбила о подводные камни… он очнулся на песчаном берегу, нисколько не пострадав… такие чудеса случаются каждый день, но не становятся понятнее… рядом с ним лежала женщина… он слушал ее лепет, бред, жалобы и не мог вымолвить ни слова, он онемел… какая-то томная дрема охватила его… когда он очнулся, женщина исчезла… вы спросите, кто она была?.. тень без лица в толпе смутных теней…
— Грустная история… хочешь-не хочешь, а слезы выступают… и тоска сердце давит…
— В 35 лет, написав поэму с трагической развязкой, поэт взялся за разъяснение мнений философов… в 50 лет он пытался подражать богу насколько это возможно… в старости все тяготеют к богу… бог причина всего прекрасного… в нем все это кружится… — Историк обвел взглядом небо. — А в 65 лет написал этот роман… помню, как я с ним познакомился… я прогуливался, шел по склону Лысой горы и вдруг услышал странные звуки, доносившиеся из пещеры… я остановился, беспокойно озираясь во все стороны и сдерживая дыхание… из пещеры вышел незнакомец… он бормотал что-то, скорее коверкая, чем произнося слова… изумленный, я размышлял и недоумевал… я не мог понять, призрачное ли это существо, посланное для устрашения, или человек… незнакомец как будто прочитал мои мысли, говорит: «Я не призрак, а кто вы, и куда идете?.. впрочем, можешь не отвечать… идете вы, по всей видимости, из города, откуда истекают все нечистоты… и камни, и деревья, и бессловесные твари чувствуют, что есть бог, но только не жители этого города грехов… и слепые ведут слепых в яму преисподней…» — Незнакомец умолк, задумался… в нем было что-то женственное… тело нежное, худощавое, как у ребенка, но дьявол уже щекотал его чувства… помолчав, незнакомец опять заговорил… он говорил, а я размышлял… иногда мне казалось, что незнакомец болен и бредит… речь его путалась, не знала порядка… я невольно проникся сочувствием к нему, когда он заговорил о смерти… тема смерти волновала и меня… незнакомец умолк, задумался… уже смеркалось… помню, он сказал, пора спать, заполз в пещеру, напоминающую гробницу, лег на ложе и затих… глянув по сторонам, я последовал за ним… когда я очнулся, у входа в пещеру стояла толпа… незнакомец говорил о смерти и спасении… не перескажешь всего, впрочем, понемногу можно сказать о многом… одни слушали незнакомца молча, другие возмущались, мол, к чему нам слушать разъяснения этого грамматика, который способен скорее развратить, нежели спасти… я вступился за незнакомца… остаток дня я провел с незнакомцем в пещере… шел дождь… он не прекращался всю ночь… за ночь я весь окоченел, так, что мог только согнуть шею и улыбаться… поэт вскользь глянул на мое лицо бледное, окаймленное торчащей мерзлой щетиной, рассмеялся, сказал, жизнь истинная покупается страданиями… сказал и умолк… я понял, что ему открылось нечто, о чем он не мог мне сказать… иногда на него нападала тоска по вечности, богу… и он выл, как воют собаки, если поблизости покойник… у собак тоже бывает тоска по вечности… еще одну ночь мы провели, обнявшись… утром другого дня он предложил мне место секретаря… доверил мне вести переписку… писем он не читал, говорил, что все они насквозь лживые… впрочем, считаю уместным обойти это молчанием… жуткое было время… не знаю, как мы выжили… но кто допустил искушение, тот дал и силы устоять… однажды ночью поэт исчез, оставив мне записку, из которой я понял, что ему открылся путь спасения… на этом пути многие стали ему врагами, а друзьями никто… говорили, что он завершил оставшуюся часть своей жизни на одном из западных островов… их называют блуждающими… на острове его звали человеком, который творит знамения… и это, несмотря на дикость и недоступность места, привлекало к нему людей… не все видели в нем бога… некоторые полагали, что он заботился не об их спасении, а о своих выгодах… и выказывали чисто собачье красноречие… он пытался вразумить их, но, увы… он и меня вразумлял… помню, как он изгонял из меня нечистого духа через стыдное место, а когда я упал со скалы и получил серьезные повреждения, провел ночь у моей постели и вернул мне здоровье… зиму мы провели на острове, а летом вернулись в город, где меня арестовали за бродяжничество и отправили в ссылку… я плыл сначала по воде, потом шел через пустыню с караваном… помню, я сидел на верблюде, вернее не сидел, а висел… мне постоянно угрожало падение… ночью я не мог заснуть, опасался змей и других тварей, и спал днем… меня освободили по амнистии и я вернулся в город… поэт жил на вилле с девицей, которую звал Музой… помню, я тогда тяжело болел… меня мучила лихорадка, опухли ноги… Муза надеялась, что занимать место секретаря я буду недолго, но к весне я выздоровел… обманувшись в своих надеждах, эта стерва возненавидела меня… я отвечал ей такими же чувствами… все лето мы странствовали из города в город, а осенью поэта арестовали за бродяжничество… в тюрьме поэт и написал роман, который сделал его скандально известным… сознаюсь, я не читал роман… мне казалось, что читать его не только бесполезно, но и в немалой степени вредно, и даже опасно… после тюрьмы поэт не стал осмотрительнее, хотя и пытался внушить себе страх и осторожность…
Писатель слушал историка, но не вникал. Он стоял и смотрел в оцепенении восторга на неясные очертания далеких гор, окутанных облаками на самом горизонте.
— Я ведь тоже дитя стыда и блуда… — сказал вдруг историк. — Моя мать была актрисой… она утопилась… захотела посмотреть, как живется рыбам… а моим отцом мог быть любой из почитателей таланта матери… хотел бы я видеть в себе хоть слабый отблеск отца, хоть тень… конечно, я понимаю, что желаю слишком многого… мы живем в плену иллюзий, среди видений и призраков… но я продолжу… после освобождения из тюрьмы по амнистии по случаю смены власти он вернулся в город и сошелся с женой судьи… а мне предложил занять место библиотекаря, я отказался, надеясь на лучшее… увы, надежды не оправдались… — Историк полистал книгу. — Композиция этого романа напоминает мне свернувшуюся в клубок змею…
