– Один, два…, сто…, двести…, тысяча двести…
Потом слонов:
– Один, два…, сто…, двести…, тысяча пятьсот…
Пингвинов:
– Один, два…, сто…, двести…, тысяча семьсот…
Разная скотина стройными колонами уходила за горизонт, но сон на смену, увы, не спешил.
Одна утомительная ночь сменяла другую. Помощник главного бухгалтера побледнел, под глазами у него появились круги:
– Веня, вы не заболели? – беспокоились сослуживицы.
Тот послушно сходил к доктору. Белохалатный мужчина, осмотрев, хмыкнул:
– Вы здоровы… В общем и целом. Разве что переутомились несколько? Попробуйте расслабиться, отдохнуть. Если не получится, я выпишу вам снотворное.
Веня не разделял докторское предположение, что бессонница произошла от переутомления. Ему по-прежнему работалось легко и с удовольствием. Дело было явно в чем-то другом.
«Но в чем? – спрашивал сам себя Веня, не забывая вести строгий учет новым тысячам животных, – Один, два…, сто…, двести…, тысяча восемьсот… В чем же дело?»
Верблюдов, слонов и пингвинов сменили жирафы, черепахи и буренки. Безрезультатно. Все караваны по-прежнему навевали отнюдь не сон – лишь тоску и уныние. Каждую ночь.
Хотел было Веня податься к доктору за лекарством, но в одну из ночей характер его сновидений изменился. На поле счетоводства появились новые герои, которых помощник главного бухгалтера вовсе и не вызывал: размалеванные папуасы с топорами и дротиками. Они не вышагивали строем за горизонт, но нахально врубались в стада Вениных животных. Забивали самые крупные экземпляры. Разделывали их, отплясывая возле костра. Затем жарили и пожирали.
Веня старался забыть о нашест вениках и думать исключительно о мирно удаляющихся колоннах. Но папуасы появлялись снова и снова. До самого звонка будильника.
После нескольких подобных бессонных ночей в Вене накопилась злость на дикарей. «Видит бог, я не хотел» – подумал он и, вытащив из-под подушки арбалет, с двухсот шагов пристрелил вождя папуасов. Потом – главного жреца. И еще – самого крупного бойца. Увидев, как рухнул костяк племени, как бросились в рассыпную оставшиеся без руководства нашественики, Веня улыбнулся и крепко заснул.
Утром он как-то даже и не вспомнил про ночную битву, на работу же пошел с отличным настроением.
Его встретили с улыбками:
– Здравствуйте, Веня.
– Здравствуйте.
– Прекрасно выглядите. Отдохнуть, наверное, удалось?
– Удалось, – ответил Веня и только теперь вспомнил пристреленных вождя, жреца, бойца.
«Странно» – думалось помощнику главного бухгалтера. Он никогда в жизни не дрался. Не служил в армии. А тут так вот за раз убил трех человек. Хоть и во сне, но убил.
А папуасы, как оказалось, навсегда исчезли с горизонта. Но зато тут же объявились конные варвары. Они глумились, истребляли бредущих жирафов просто так, шутки ради.
Веня пытался сдержаться, но в одну из ночей все же сломался и, вынув из под одеяла меч, врубился в самую гущу неприятеля. Валились кони и люди. А он все прорубался к центру. Наконец увидел побледневшего, пытавшегося скрыться за щитом предводителя варваров. Прокричал:
– Ага!
Первым ударом Веня выбил щит из варварских рук. Вторым разрубил негодяя через плечо до самого живота. Кровь хлынула из распавшегося тела. Веня вытер с лица теплые брызги и крепко заснул.
На следующую ночь он недолго думал, когда увидел цепь надвигающихся солдат с винтовками. Вытащил на бруствер окопа пулемет и, установив прицел, дал длинную очередь. И еще одну. И еще одну. Вражеские солдаты падали десятками, как подкошенные…
При родах врач повредил ей ключицу и, объявившись на свет, она день и ночь напропалую орала благим матом. На шестые сутки, чтобы утихомирить новорожденную, перепуганный белый халат ввел морфия. Девочка успокоилась и блаженно заснула на руках матери.
Врач втайне от родителей продолжал колоть ей морфий до тех пор, пока ключица не срослась. И тогда другая боль охватила ее. Ничего не понимая, ребенок привык к наркотику и теперь у него начались ломки.
Маленькая девочка билась в истерике. Ее организм требовал укольчика – лекарства, от которого становилось тепло, уютно и спокойно, как в утробе. Но у врача подоспел отпуск и он улетел на Багамы.
А девочка ничего не ела и почти не пила. Исходила криком и слабела на глазах. Мать, глядя на измученное неведомой болью создание, тихо съезжала с катушек. И тогда другой, не уехавший на Багамы врач, с трудом найдя вену на крошечной ручонке, воткнул туда трубку от капельницы – накормил кровь глюкозой и витамином «Ц». Девочка выжила.
Врач, глянув на календарь с купающимися багамными девицами, вздохнул и посоветовал:
– Везите ее к морю для окончательного…
Родители – известные деятели балета немедля купили билеты в мягкий вагон и в ту же ночь повезли дочь в соленую и теплую сторону. Но на одной из станций мама с папой узрели на перроне продавца мороженного и не удержались, глянув на крепко спящую девочку, выбежали на минутку.
Ребенок не проснулся, когда поезд тронулся. Не разбудили девочку и крики за окном. Это кричала ее хрупкая мать, на которую возле самой двери вагона наехал каток, укладывающий на перроне новый асфальт. И это кричал отец, напрасно вставивший руку в железное колесо – злая машина не остановилась. Без каких-либо документов балетная чета скончалась на месте.
Только через час девочка почувствовала угрызения голода и проснулась. Писклявым голоском потребовала еды, а заодно воды и сухих пеленок. Но в запертом купе ее никто не услышал. Напрасно бегала она глазенками по пустым полкам. Напрасно пускала пузыри и переходила на визг. Никто. Никого.
Только через сутки, когда поезд на конечной станции загнали в тупик, кто-то заглянул в купе и, аккуратно сложив в узел балетные вещи, кивнул осипшему ребенку:
– Пока…
Лежать бы ей так еще сутки до обратного рейса, но зашла в вагон добрая старая уборщица. Охнув, положила девочку в ведро, отнесла на станционный милицейский пост:
– Найденыш…
Старший сержант прикрепил к ее пеленке бирку: «Вещ. док. № 374». Потом вздохнул и налил девочке кружку крепкого чая без сахара, который он съел еще по утру.
Ребенок требовал молока, воды. Но в конце концов выпил горькой жижи. Сердечко его забилось как бешеный мотор.
Старший сержант ничего не слышал. Он заснул у окна. Ему снилась невеста его еще более старшего по званию товарища. И рев девочки он принимал за рыданья собственной жены.
Утром старший сержант отвез ее в детский дом. Там, наконец, она набила свой бледный животик. Повар с удивлением влил в нее все остатки позавчерашней манной каши. Глянул на вчерашнюю, но заведующий остановил его:
– Не можем мы взять найденыша. В связи с переполненностью…
Старший сержант вернулся на станцию и, не смотря на визг девочки, еще раз напоил ее чаем без сахара. Найдя же подготовленный к отправлению состав, положил ребенка на багажную полку в одном из дальних купе.
Двенадцать лет каталась она с ветерком по всей стране. С одного поезда ее перекладывали на другой. Иногда перебрасывали. Позже переводили за ручку.
Девочка не знала, когда следующий раз ей сердобольно плеснут чая, кофе или портвейна напополам с вермутом. И потому не плакала, сберегая так необходимую для поддержания жизнедеятельности влагу. Она просто смотрела на мир переполненными как детские дома глазами. Ясными и грустными.
На одной из станций пьяный проводник пересадил ее в никуда не идущий вагон. Окоченев, девочка вышла из него и, оглянувшись, не нашла ни одного поезда вокруг. Шагнула на тропинку, пересекающую рельсы. Добрела до большого здания и постучала в окно с нарисованной рожей, похожей на опухшее лицо последнего из виденных ею проводников.
По причине сильного мороза приблудную девочку без документов взяли истопником в школу. Она колола чурки, засыпала уголь, топила огромную как паровоз печь, а между делом посещала уроки.
Намаявшись за день, девчушка укладывалась в своей кочегарке на старом диванчике. Но крысы редко давали ей поглазеть на сны вволю. Жирные твари были не прочь полакомиться ее молоденьким мясцом. И подчас целыми ночами она бросала в них кусками угля, отбивалась кочергой. А потом шла в класс, куда ее зачислили под именем Насти Воронцовой – как бы дочери умершей осенью истопницы четвертого разряда.
В ватную от недосыпа голову Насти с трудом лезли мудреные префиксы и тангенсы. Больше всего на уроках ей нравилось дремать. Но одноклассные мальчишки и девчонки были не хуже крыс. Стоило ей закрыть глаза, как они тут же щипали, пинали ее. А еще плевали прямо в лицо:
– Погасим головешку, погасим головешку…
Настя и в правду была похожа на головешку. Угольная пыль, сажа крепко въедались в кожу. Сколько она ни мылась, ни терла себя мочалкой, а то и пемзой, ничего не помогало. Лицо Насти лишь светлело на несколько часов, а потом в кочегарке к нему намертво приставала новая чернота.
