– Не надо мне денег, я и за кормежку согласен.
– Как скажешь. Для вас, для бездомных первейшее дело еда.
Отставив корзину, хозяин подумал о чем-то, прищурил глаза и, слегка изменившись в лице, подобрался к У Лун’у, чтоб хлопнуть его по плечу:
– Здоровяк! Только с местом в лабазе не важно. Ты спать-то где думаешь?
– Я? Где угодно. Хоть здесь, – У Лун ткнул пальцем в пол, заливаясь довольным румянцем. – Где спать всё равно, даже стоя согласен.
– Как скажешь, – кивнул, ухмыльнувшись хозяин, и тут же бесстрастно промолвил: – Тогда заходи. Говорят же: спасешь одну жизнь – благодати на целую пагоду.
Дрогнуло сердце. В порыве нахлынувшей радости челюсть отвисла. Нога подогнулась, как будто бы он собирался припасть на колено. Другая, напротив, недвижным столбом упиралась в ступени крыльца. Сгорбив спину, У Лун, изумленно смотрел на свои непослушные ноги. Чего это с ними?
– Идешь или нет? – зашумел на застывшего камнем У Лун’а хозяин. – Уже передумал? Так ты навязался ко мне, а не я.
У Лун словно очнулся от сна:
– Я уже, я иду...
– Ты кого в дом пускаешь с утра да пораньше? – Ци Юнь, на ходу оправляя косицу, влетела в торговую залу.
– Предвестий недобрых уже не боишься? – она окатила У Лун’а презрительным взглядом. – Мне гнать попрошайку?
– В работники я его взял. Не за деньги, заметь, за еду.
– Попрошайку в работники? Ты... – сделав круглые, как абрикосы, глаза, запищала Ци Юнь. – Ты с ума что ли спятил? Работников полный лабаз. С попрошайки в чем прок? Как свинью его будем откармливать?!
– По пустякам не шуми, – постарался построже взглянуть на сердитую дочку хозяин. – В торговых делах ты не смыслишь, а у меня свой расчет. И к тому же он жалкий.
– Какие вы добрые! Сколько их жалких под небом, вы всех к нам во двор понатащите? Сил моих нет, – аж притопнула ножкой Ци Юнь. – Попрошайку в работники. Людям же на смех. Что люди-то скажут?
– Не попрошайка я! – густо краснея, пытался перечить У Лун. – Так почто наговаривать? Я ведь... на жизнь заработать я в город подался. У нас из селения Кленов и Ив почти все мужики так ушли.
– Да плевать, кто ты там! – распалялась Ци Юнь. – Кто о чем тебя спрашивал, гад омерзительный? Не подходи ко мне! Не подходи!!
Чуждый мир еще раз странным образом переменился, едва лишь У Лун вошел в двери лабаза Большого Гуся. Он вдруг ясно расслышал, как что-то кипит и клокочет в его прежде скованных членах. Он чувствовал, как застоялая кровь превращается в бурный поток. Этот стылый туманный рассвет навсегда ему врежется в память.
Целое утро лабаз наводнял бесконечный поток покупателей. Выдав У Лун’у две черствых кунжутных лепешки, хозяин позволил слегка подкрепиться и тут же отправил в амбар. Под мешком на плечах ослабевшие ноги зашлись легкой дрожью. От голода, ясное дело. Еще бы поесть пару раз, и иссякшие силы взрастут как весенние всходы. У Лун, появлявшийся в зале с мешком на спине и опять исчезавший в амбаре – кунжутное семя пристало к слюнявым губам, на потном лице расплывалась довольная мина – был всем безразличен, и только Ци Юнь каждый раз награждала его неприязненным взглядом. Часам к десяти суета улеглась, дав ему, наконец, отдышаться. Ворочаясь в ветхом, из красного дерева кресле, У Лун наблюдал за крикливой толпой у прилавка, внимал тишине безмятежных амбаров. Солнечный свет, отражаясь от зеркала рва, разукрашивал стены лабаза волнистою рябью. Улицу Каменщиков наполнял беспорядочный гам городской суеты. От далекой заставы донесся винтовочный выстрел. У лавки напротив рыдала какая-то тетка, чьи деньги достались карманнику. Всё это так походило на сон. Неужели и я убежал из убогой деревни, терзаемой гневом стихий? Неужели и я смог пристроиться в городе?
Ближе к обеду проснулась Чжи Юнь. С сонным видом усевшись за стол – она даже не смыла ночной макияж: на щеках оставались подтеки белил и румян, возле глаз расползались лазорево-черные тени – Чжи Юнь, продолжая зевать, принялась за еду. Не решаясь смотреть под едва прикрывавшую полные бедра сорочку, У Лун с головою ушел в поглощение риса. Вместе с другими работниками, он теснился за малым, отдельно стоящим столом. Хозяин с работником врозь. Это правило он уяснил.
Наполняя по счету четвертую миску, У Лун вдруг почувствовал взгляд разъяренной Ци Юнь.
– Еще одна, пап! Только глянь на работничка, столько свинья не осилит.
– Так можно же... – тут же зависла над миской сжимавшая ложку рука. – Раз нельзя, я не буду.
Все прыснули смехом. У Лун покраснел.
– Ты наелся? – вмешался хозяин. – Наелся, ступай. Рис в лабазе не даром.
– Не слушай ты жадин, – давилась от смеха Чжи Юнь. – Ешь от пуза себе. Есть ли смысл человека вполсыта кормить?
– А известно тебе, сколько влезет в него? – верещала Ци Юнь. – Это ж буйвол какой-то! Бадью ему дай, с той же прытью умнет.
Тут У Лун’а лицо из пунцового стало зеленым.
– Наелся я, хватит, – чуть слышно промямлил он, брякнув о стол вполовину наполненной миской, поднялся и вышел на внутренний двор.
Злость под действием съеденной пищи мгновенно сменилась довольством. У Лун, не спеша ковыряясь в зубах, благодушно поглядывал по сторонам. Солнце скрылось за темною тучей. Налился холодным свинцом небосвод. Влажный ветер повеял дыханьем грядущего ливня. Съедая глазами девичье белье, что сушилось на длинных шнурах; наполняя грудь запахом риса, струившимся вон из растворенных настежь амбаров, У Лун вспоминал свои странствия. Разве не в эти края он стремился из прежнего мрака? Здесь горы зерна, миловидные, в теле девицы; причалы, вокзалы, дороги; шум фабрик и торжищ, скопленье людей и богатства. Вот воплощение грез всех юнцов из селения Кленов и Ив. Всё так близко к тому, что У Лун понимал под «чертогами Неба».
Нет на всей улице Каменщиков другой столь привлекающей взоры девицы, как старшая дочь пожилого владельца Большого Гуся. Дни её чистоты незаметно прошли, словно тихий предутренний дождь. Уже несколько лет – и на улице это известно любому – Чжи Юнь была «диким цветком»[8] на ладони почтенного Лю.
Говорят, с досточтимым Чжи Юнь повстречалась в пятнадцать. В то время хозяин, оставив торговлю заботам еще не почившей жены, проводил дни и ночи в притоне курильщиков опия. День ото дня всё сильнее кляла непутевого мужа хозяйка, но вскоре поток сквернословья иссяк, и мамаша послала Чжи Юнь за отцом. Как назло хлынул дождь, и Чжи Юнь, проклиная папашу, тащилась по слякотной грязи от улицы Каменщиков до проулка Бамбуковых Шляп под бумажным, пропитанным маслом зонтом.
Притон укрывался во чреве общественных бань – в него не попасть, не минуя купальни. Увидев в клубах белоснежного пара раздетых мужчин, Чжи Юнь не решилась войти.
– Пап, ты слышишь меня? Выходи! – во всё горло пищала она.
От купален к дверям потянулись какие-то люди. Чжи Юнь отвернулась:
– А вас-то кто звал? Я здесь папу ищу.
– Он внутри, не услышит, – ответил ей банщик. – Ступай-ка в курильню. Кому тут есть дело до мелкой девчонки?
Чжи Юнь, стиснув зубы, прикрыла руками глаза, во весь дух пронеслась мимо дышащих паром купален, свернула в зияющий темный проход, разглядев, наконец, два висевших у входа в притон фонаря. Лишь теперь на глаза навернулись горючие слезы обиды.
В ноздри ударил причудливый запах. Притон наполнял сизоватый дымок, укрывавший едва различимые лица. Вцепившись в свой зонтик, Чжи Юнь обходила лежанки, пока не нашла – наконец-то! – отца, объяснявшего что-то со льстивой угодливой миной одетому на благородный манер господину. С сигарой во рту средних лет незнакомец сидел на кушетке, лениво листая газету. Длиннющая цепь ниспадала с запястья его и тянулась по полу к ошейнику крупной немецкой овчарки. Забыв от обиды про страх, Чжи Юнь бросилась к ложу отца.
– Хорошо тут устроился! – плача кричала она. – Всей семьею искать измотались.
Пытаясь стащить его с узкой лежанки, Чжи Юнь наступила на цепь. Пес залаял. Чжи Юнь отскочила в испуге. Прикрикнув на пса, господин обернулся к Чжи Юнь и уставился прямо в лицо ей восторженным взглядом.
– Ты попусту здесь не шуми, – опустив трубку с опием, тихо промямлил хозяин. – Вот это достойнейший Лю, поприветствуй его на коленях.
– С чего это мне? – смерив взглядом почтенного Лю, раздражено ввернула Чжи Юнь. – Он у нас государь-император?
– А ты языком-то не больно тряси. По сравненью с почтенным иной государь – голодранец.
