Он стоял возле кузни, взирая на улицу Каменщиков. Очертанья его исхудавшего тела, темневшие на мостовой под лучами вечернего солнца, казались диковиной тенью какого-то дерева. Дети гоняли по улице обруч. На перекрестке разгар представления: ветер донес до У Лун’а визгливое хныканье флейт и чуть слышимый голос певички. С ветром на улицу Каменщиков проникал перемешанный с копоть труб странный запах лекарственной фабрики.
– Гляньте, кого принесло!
Обернувшись, У Лун разглядел, как работник, что жарил каштаны в котле у стены, отодвинул его, пропуская повозку.
Под желтою тканью сидела Чжи Юнь – ни кровинки в лице, ни намека на прежнюю живость и свежесть. С ней рядом сидел кто-то в черном. Крепыш! После встречи на темном причале У Лун холодел, вспоминая его глянцевитую лысину. Юркнув за столб, У Лун с бьющимся сердцем следил за катившим к лабазу Большого Гуся экипажем.
Крепыш помог барышне выйти. Чжи Юнь, очевидно, недавно рыдала: глаза были красные, веки припухли. Схватившись рукой за её пухлый зад, кавалер провел спутницу в залу. У Лун за фонарным столбом изнывал от желанья убить Крепыша, растерзать эту наглую тварь. Средь залитых водою полей он давно обратил бы кипящую ненависть в действие: размолотил ему голову камнем, вспорол его брюхо серпом или стиснул бы горло руками. Но жизнь в людном городе, подле чужого плетня превращала его в осторожного труса. Он только мечтал, но не смел ничего предпринять.
– У Лун, быстро сюда! – показавшись в дверях, закричала Ци Юнь.
Подбежав, он заметил у ней на лице выраженье тревожной брезгливости.
– Дуй за Чжи Юнь присмотри. Говорит, что больна: то бранится, то плачет. Не хочется мне с ней возиться.
– Так с ней же мужик.
– Языком не тряси. Раз сказала, ступай. И смотри, чтоб Крепыш у нее не засиживался.
– И какой с меня толк? – прошептал он, идя через внутренний двор, чтоб столкнуться нос в нос с Крепышом, выходившим из комнаты барышни. У Лун попытался его обойти, но Крепыш, подозрительно зыркнув глазами, вцепился У Лун’у в рукав и повлек за собою в торговую в залу.
– Куда его тащишь, Крепыш? – удивилась Ци Юнь. – Это ж новый работник.
– Такого поганца в работники взяли?
– Отец постарался. Считает, он честный.
Крепыш глухо хрюкнул и выпустил руку У Лун’а:
– Тогда берегитесь, на честного он не похож.
– Так ты знаешь его? Он воришка?
Крепыш хитро хмыкнул:
– Пожалуй, похуже: гляжу я в глаза его словно в свои.
– Ну и что?
Крепыш выставил вверх большой палец:
– Меня все бояться, и вы его тож опасайтесь.
У Лун, свесив голову, вышел на внутренний двор. Прицепился ко мне чертов пес. У Лун в кровь искусал пересохшие губы. Нет, я его точно убью. Исступленно толкнув дверь в покои, У Лун обернулся. Качая плечами, Крепыш направлялся к воротам. Ци Юнь надрывалась вослед:
– Если нам ты желаешь добра, то скажи досточтимому, чтобы Чжи Юнь отпустил. Сколько можно за «драную тапку» держать? Аль не тошно?
На ложе, вцепившись руками в копну перепутанных липких волос, громогласно стенала Чжи Юнь:
– Как болит! Я от боли помру.
Её нарочито страдальческий вид показался У Лун’у забавным. Присев перед ложем, он взялся снимать с неё туфли.
– Болит-то где, барышня?
– Всюду болит, помираю! – завыла Чжи Юнь, удивленно тараща глаза.
– Убирайся! – она засучила ногами. – Ты кто, чтоб меня разувать? А на ложе не хочешь забраться?
– Нет, я не посмею, – У Лун с превеликим трудом сдернул туфлю за длинный каблук. – Мне за вами ухаживать ваша сестра наказала. Вы вроде больны? Вот и спите.
Чжи Юнь неожиданно вскинула ногу, ударив У Лун’а в лицо. Тот, прикрывшись руками, отпрянул, не смея дать волю нахлынувшей ярости.
– Все мужики, твою мать, ко мне липнут. Я что вам, такая доступная?
– Так уж и все? – горько хмыкнул У Лун. – Никогда к вам не лип.
Он налил в миску теплой воды, обмакнул полотенце, подал его барышне:
– Видимо, вы на кого-то сердиты. Утрите лицо, успокоит.
Слова эти, видно, встревожили свежую рану – Чжи Юнь, наподдав по подушке, визгливо захныкала:
– Мне не сердиться? От злости помру! Он ударил меня, «волчье сердце, собачья душонка». За что? Столько лет я при старом козле, а он бить меня? Бить?!
У Лун’у открылась причина слезливого гнева: почтенный ударил Чжи Юнь. Неизвестно куда, безразлично за что... И чего убиваться? Мужик врезал бабе – обычное дело. Как есть поделом. С холодной усмешкой, едва проступавшей у краешков рта, У Лун потихоньку направился к двери.
– Со мной, твою мать, посиди! – закричала Чжи Юнь, запустив в него мягко ударившей в спину подушкой. – Вот так ты за мною ухаживаешь?
У Лун высунул голову из-за дверной занавески:
– Вам, барышня, спать бы. Негоже мне здесь оставаться.
– Вот выдумал: гоже-негоже. Плевать! Тут всё тело болит, он куда-то помчался.
– Что я могу сделать? – У Лун сдвинул брови, приняв озабоченный вид. – Может лекаря вам? Ну, там травки какие.
– Какие там травки? Меня разотри! – на лице у Чжи Юнь заиграла шальная улыбка. – У Лун, ты меня разотри. Видишь, я не боюсь. Ты чего испугался?
Проворные пальцы с покрытыми розовым лаком ногтями плясали у самой груди, торопливо расстегивая изумрудное платье. У Лун, раскрыв рот, одурело таращился на белоснежные, в черно-бордовых отметинах груди. В глотке забулькало, сердце забилось. У Лун опустил занавеску.
– Дурень никчемный!
За занавеской проклятья сменялись раскатами смеха. Краснея, У Лун наподдал по стене кулаком. На душе было муторно. Перед глазами маячили черно-бордовые пятна. Откуда они на грудях?
У Лун был от юности не избалован подобными зрелищами. Нет, бывало в селении Кленов и Ив, что такие же бабы блудили в стогах за околицей с мимопроезжими рисоторговцами и кустарями. Наутро мужчины гоняли блудниц по дороге с серпом или дрыном в руках, а те мерзко визжали, как кошки весною на крышах. Но всё это было в убогой и дикой, лишенной порядка деревне. А полуоткрытые груди Чжи Юнь, пополняя чреду унижений, оставивших раны на сердце, явили У Лун’у распущенность города.
Ночь напролет он крутился на драной подстилке. Похоть веревкой опутала юное тело. Рдел на лице нездоровый румянец. Таились во мраке безумные мысли. Ближе к утру он почувствовал в воздухе темного зала приторный дух срамной жижи. Как стыдно.
Еще долго У Лун отводил прочь глаза при любом появленьи Чжи Юнь. Он не смел бросить взгляд на её ярко красные тонкие губы. Он не смел бросить взгляд на её налитой выпирающий зад. И не то чтобы в нём говорила стыдливость. Скорее он просто таился, страшась, что блеск глаз сможет выдать его потаенные мысли. Темный огонь, полыхавший в глубинах души, скрытно тлел в его черных зрачках.
Как-то утром У Лун, волоча через внутренний двор тяжеленные ведра с водой, вдруг услышал скрип ставень. В раскрытом окне показалась Чжи Юнь, поманившая в темный покой указательным пальцем. Чего затевает? У Лун нерешительно сунулся в дверь. Сидя возле настольного зеркала, барышня сонно чесала длиннющие пряди. Чжи Юнь сохраняла молчанье, в покоях был слышен лишь свист деревянной расчески. Зевнув, глянув в зеркало, барышня томно вздохнула.
– Ты в лавку со мной собирайся, – оставив расческу, Чжи Юнь взбила челку руками. – Я туфли тебе прикуплю. Может, пару носков заодно.
– Это как? – удивился У Лун. – Отчего вы мне, барышня, туфли?
– В рванье целый день на морозе. Смотреть сердце зябнет.
У Лун приподнял одну ногу. В носке прорезиненной туфли зияла немалых размеров дыра, обнажавшая два желтых ногтя – подарок хозяина, что отыскал эту рвань у себя под кроватью.
– Мне в этих привычно. Побольше работать, и стынь не берет.
– Тебе нравится мерзнуть? – Чжи Юнь, обернувшись, прищурила глазки. – Коль нравится, туфли тебе ни к чему. Получается, зря навязалась.
– Не говорите так, барышня, – спешно прижал руки к сердцу У Лун. – Я ведь знаю, у барышни доброе сердце. Пусть я и безроден, и беден, но тело ведь тоже из плоти и крови. Так как же мне нравится мерзнуть?
– Смотри, догадался, – Чжи Юнь стала пудрить лицо. – Я не злюка, как эта Ци Юнь, всем несчастным всегда сострадаю. А выпадет горе самой, кто меня пожалеет?
– Вам горе? Как можно? Ведь вам от рождения честь и богатство.
У Лун глянул в зеркало. В нем отражался страдальческий лик старшей барышни. Как необычно.
