— Ну, а парни из "А" класса заглядывают? — спросил он вернувшуюся Ханаэ. Она назвала четверых и сказала, что они по-прежнему живут в Амагасаки и приходили на открытие ее ресторанчика.
— Да и девчонки забегают, — засмеялась она.
Нитта смотрел на Ханаэ и думал, что она вполне справляется с ролью приветливой и расторопной хозяйки. Потом попросил подать ему что-нибудь на ее вкус.
— Нет, пива не надо. Лучше горячего сакэ. По сравнению с Саппоро в Амагасаки, конечно, теплее, но и здесь какой-то свой холод. Особенный такой холод… — заметил он, а потом извинился, что два года назад не смог приехать на похороны матери Ханаэ.
Она слегка покачала головой, мол, "ну что ты, какие тут извинения". При этом она пристально посмотрела на Нитту.
— Тебе ни за что не дашь сорока трех лет, честное слово. От силы тридцать пять-тридцать шесть… — И Нитта увидел знакомый ему взгляд. Ханаэ слегка косила, и это придавало ее лицу какую-то особую привлекательность. Он вспомнил, как Кониси спросил его однажды: "И чего тебе девчонки типа Ханаэ нравятся?" — И Нитта ответил: "Так она же добрая…"
Нитта подставил чашечку, и Ханаэ налила сакэ. Чуть слышно, только для одной Ханаэ он произнес: "В память о Киё-тяне".
— На поминках Ма-тян сказала, что он из-за каких-то трех миллионов долга из окна выбросился… Никому не сказал, не попросил помощи. Она очень переживала, — тихо сказала Ханаэ, продолжая краем глаза следить за тарелками посетителей.
— Да-а, после сорока и с нами, и с нашими знакомыми всякое может случиться. — Нитта указал пальцем на фамилию отправителя, указанную на открытке, и улыбнулся Ханаэ: — А когда это ты успела замуж выскочить?
Ханаэ рассмеялась:
— Да это не то, что ты подумал. Просто я наконец решила открыть свою настоящую фамилию.
— Настоящую фамилию? Разве твоя фамилия Конда? Ты же всегда была Миёси. — Нитта сказал это как бы по инерции, совершенно не задумываясь.
— Да вообще-то я была Миёси, но в тот год, когда мы окончили школу, стала Кондой. Меня удочерили. Ты же помнишь Конду?
— Это тот старик, у которого были дома?
Ханаэ кивнула и, пообещав, что после все объяснит, снова направилась к посетителям.
Для ресторанчика, открывшегося всего три месяца назад, здесь, похоже, было уже много завсегдатаев. Появлялись все новые и новые посетители, и после девяти Нитта решил, что пора уходить.
Ханаэ, сняв фартук, проводила его до выхода и спросила, где он сейчас живет.
— В Котоэн. Садишься на электричку "Саккю", а потом на северном выходе в Нисиномии пересаживаешься на Такарадзуку. Если заезжать сюда, в Амагасаки, то лучше ехать до Наруо, и дальше по этой линии до Нисиномии. Чуточку дольше получается…
— Да разве это чуточку? Но все равно появляйся хоть иногда, ладно? — Ханаэ пожала ему руку. Нитта уже сделал шаг, чтобы идти, но вдруг остановился и спросил:
— Так ты ни разу замужем и не была?
— Так получилось, за мамой надо было ухаживать. Она впала в маразм, да такой, что хоть в учебнике по медицине о ней писать. И так целых шесть лет. А последние три года она даже меня перестала узнавать.
Ханаэ поправила гладко зачесанные назад и аккуратно уложенные волосы, легко коснувшись черепахового гребня. Нитта на одно мгновение увидел обнаженную руку в широком рукаве ее кимоно. Он почувствовал необъяснимое волнение и поспешно, чтобы Ханаэ этого не заметила, перевел взгляд на здание фирмы, торговавшей алтарями.
— Кто бы мог подумать, что та никудышная лавка превратится в огромную фирму! Помню, когда мы учились в школе, это место казалось каким-то зловещим, даже более мрачным, чем кладбище.
С этими словами он повернулся и зашагал к вокзалу.
— А сколько лет твоему ребенку? — спросила вдогонку Ханаэ.
— В этом году идет в повышенную школу, сейчас к экзаменам готовится.
— А как жена?
— Да нормально. Только об этих экзаменах и думает, вся на нервах…
Смеющийся голос Ханаэ еще немного слышался за створчатыми дверями, а потом пропал. Нитта поднял воротник и, не оглядываясь, зашагал по улицам ночного города, изменившимся местами до неузнаваемости…
Отца Нитты перевели по работе в Вакаяму, куда его семья и переехала позже. Получается, что он вернулся в Амагасаки через двадцать девять лет. Здесь он рос с пяти лет, и все его детство прошло в этом городе.
Он помнил эту дорогу. Здесь жила семья старьевщика, он собирал металлолом, у них еще была большая рыжая собака. Как же ее звали, собаку-то?.. Старьевщик этот исчез как-то ночью, сбежал от кредиторов, и собаку забрали живодеры. Они задушили ее проволокой…
Если пойти прямо, то можно, как и раньше, выйти к окраине торгового квартала, который растянулся на запад от вокзала.
Ну да, там была какая-то контора, где собирались мафиози. Интересно, сохранилась ли она… Сын одного из них, тихий, неприметный мальчик, отличник такой, учился в их школе, в параллельном классе с Ниттой. Представить себе, что он пошел по стопам папаши и стал главарем преступной группировки, как-то трудно…
Не доходя торгового квартала, Нитта свернул на восток. Заглянул в витрину ресторанчика, где подают жареные потроха. Где-то рядом здесь должна быть баня. Помнится, сын банщика, учившийся с ним в одном классе, все хвастался, что видел голыми девчонок из их школы[3]. Кониси тогда почему-то рассердился и поколотил этого типа.
Из их класса человек восемь — неизвестно где, а троих уже нет в живых. В Амагасаки живут только шесть человек, а остальных судьба разбросала почти по всей Японии. Некоторые даже за границей: одна девчонка уехала с мужем в Таиланд, а один парень работает в Нью-Йорке.
Нитта с теплотой подумал об этом, ставшем ему родным городе, грязном и прокопченном, который принимал всех: здесь жили и бедняки, которые неизвестно откуда появлялись, делали передышку и двигали дальше, гонимые судьбой, и те, кто, играя с законом, зарабатывали шальные деньги.
Он пересек вокзальную площадь. Когда-то давно здесь выступали бродячие артисты, и несколько человек останавливались в доме Ханаэ. На следующий день Ханаэ ни с кем не разговаривала, и в ее глазах, устремленных на доску, было такое выражение, что одноклассники просто боялись к ней обратиться.
"Да мне совсем не обязательно знать, как Ханаэ стала приемной дочерью старика Конды и как ей удалось открыть свое дело", — подумал Нитта, поднимаясь по лестнице к перрону.
С этого дня до середины апреля Нитта заглядывал в ресторанчик к Ханаэ раза два в месяц. Многие приходили сюда пропустить стаканчик-другой и поболтать с хозяйкой, и ресторанчик процветал.
Здесь всегда было много посетителей, и для того чтобы поговорить с Ханаэ, нужно было дожидаться закрытия. Но Нитта считал, что это уж слишком только для того, чтобы вспомнить с ней старые добрые времена, и никогда не задерживался позже десяти. Слушая, как Ханаэ разговаривает с посетителями, и по тем словам, которые иногда она сама бросала в разговоре с ним, Нитта и так все узнал.
Дом, где расположился ресторанчик, Ханаэ построила для того, чтобы поселить в нем лишившуюся рассудка мать. Земля принадлежала старику Конде, а когда тот умер, отошла в наследство Ханаэ. В придачу ей достались три доходных дома, их удалось продать за хорошие деньги. Похоже, у Ханаэ сейчас никого нет, а раньше, когда ей было двадцать с хвостиком, в ее жизни был мужчина, за которого она собиралась замуж. Она даже была беременна, но все закончилось печально.
Все более-менее конкретные факты Нитте рассказали "по секрету" его бывшие одноклассницы, а теперь замужние дамы, дети которых готовились к экзаменам. Все они жили в Нисиномии или Такарадзука и специально приезжали сюда. Все как одна хвалили Ханаэ за то, что она усердно работает и достойно живет, и жаловались на свою несвободную жизнь.
— У меня вроде и муж есть, а все равно как мать-одиночка.
— Каждый день одно и то же. Иногда так и подмывает крикнуть ему: "Верни мне потерянные годы!".
— Ханаэ-тян, не вздумай замуж выходить. Вот ребенка, да и то одного, родить можно. Вот, например, даже от Нитты, а? Помнится, в школе он был к тебе неравнодушен.
Раз в месяц бывшие одноклассницы собирались у Ханаэ, делились своими невзгодами, ворчали на неверных мужей, несправедливых свекровей, но позже половины десятого никто не задерживался — все почему-то торопились домой, к своим семьям. Эти женщины знали, сколько всего Ханаэ пришлось хлебнуть с детства и что она сама всего добилась, за что и хвалили ее. В разговорах они никогда не касались матери Ханаэ. Они сочувствовали однокласснице и даже в шутку не допускали каких-то слов, которые могли бы оскорбить ее и напомнить, что она — дочь беспутной матери, которая тащила в дом первого попавшегося мужика и могла спокойно проводить с ним дня три-четыре.
— И как только она с пути не сбилась… Да не только не сбилась, но и ухаживала за этой шалопутной, когда она в маразм впала. Это вам не шутки… — рассуждали они.
