— Не знаю.
— Никто не уважает, а смотрят подозрительно, я бы даже сказал, пренебрежительно. Что ты там такое еще опять принес? Как на начинающих. И мы везде ждем, в редакциях, издательствах. Как будто побираемся или выпрашиваем. Ты же знаешь, как нас везде встречают.
— Да.
— Даже самые продвинутые из нас, у которых книги на других языках выходят. О них пишут, их называют, говорят о них. А когда дело доходит до новой вещи, то всегда так, как будто мы должны быть благодарны, что приняли. Почему?
— Почему?
— Потому что нас не боятся и не считаются. Раз мы не сила и каждый сам по себе. Помните, как в первую оттепель? Они же все вместе держались, шли такой свиньей или черепахой, как псы-рыцари. Потому-то у них все и получилось и они стали явлением. И так будет всегда. Если только…
— Если только?
— Мы сами о себе не позаботимся. Потому что больше некому. А с чего надо начать?
— С чего?
В том, что он говорил, не было ничего интересного для меня, потому что я все это слышал по многу раз от разных людей. Поэтому и неинтересно. Я старательно высвобождал ноги из снега, в который он меня спихивал, держа за плечо. Ощупывал впереди себя, ища твердое, и глубоко проваливался опять. А он, бросив меня, наблюдал, как я вытаскиваю ноги.
— С журнала собственного, как Ленин. Это меня жена научила. То есть потом, конечно, будет и издательство, чтобы наши книги выходили. Но сначала, она говорит, что журнал. Совершенно гениальная женщина и все-все понимает. Вы не согласны? Как в 60-е, когда "Юность".
— Согласен, конечно.
— Где мы могли бы своих печатать. Тогда бы мы посмотрели, было бы совсем все по-другому, как они теперь к нам приходят. А мы бы их заставляли бы тоже ждать, а потом бы не брали, не брали. Она мне обещала целый этаж купить, — он назвал крупное издательство, в котором ему купят этаж. — Вы знаете мою жену? Она у меня очень богатая.
Я покачал головой. Новый журнал был общей модной темой в 91-м году. Отставшей Марине удавалось его поймать за руку, когда мы останавливались. Когда я вылезал, он со мной опять бежал дальше, сталкивая.
— Я тебя познакомлю. То есть, конечно, еще не очень, но будет. У нее замечательный коммерческий талант. Я ее очень люблю и преклоняюсь перед ней. Она самая красивая женщина, которую я встречал. У меня таких не было никогда. Не то что вот этот крокодил. Дорогая, ну ты же не очень хороша, согласись и не обижайся, — обратился к подоспевшей спутнице.
Однажды я потерял в снегу сапожок и вернулся за ним с босой ногой, вдел в него ногу. А они наблюдали, как я выбираюсь, не пытаясь мне помочь. Она ему все, что ли, прощает, потому что ему все можно, догадался я.
— Но только сначала, она говорит, что нужны просто деньги. Она меня тоже, конечно, любит, наверное, и все для меня сделает. Лучше же, чем мастурбация. Все-таки живое тело, — странно добавил он. — Хотя мне мастурбация даже больше нравится, потому что я могу себе представлять хоть Ляльку, например. А кроме того, как пахнут руки. Тогда уж мы всех, тебя, это обязательно, Колю, конечно…
— Как?
— Ванилью. Очень же многие еще остались. А они делают вид, что всех напечатали. Но я бы не хотел ей мешать, вот я чего боюсь, совсем извел ее, надоел, приставая с нашими делами.
Переулок был почти пуст. Какой-то одинокий дядька дико посмотрел на нас и посторонился, пропуская. Но я привык к таким взглядам.
— Это я ее втянул, я же и уговорил. А теперь поздно отступать.
— Разве?
— Да. Я Вам не рассказывал, как мы познакомились? Поэтому она сейчас и занимается этой своей землей. Как-нибудь расскажу. Которая ей на самом деле неинтересна. Она говорит, что нужно издавать так, чтобы по крайней мере вернуть деньги. Она же их заработала. Вы не верите, что она хочет нам помочь?
— Нет.
— А я пока со всеми договариваюсь, встречаюсь, как она велела, совсем меня не ревнует, вот ищу будущих сотрудников. Чтобы было уже все совсем к тому времени готово и к ней не лез. Я вас познакомлю, чтобы ты тоже обязательно принял во всем участие. Ты же не будешь спорить, что нам всем нужно, куда бы мы могли прийти. А не как бедные родственники. Потому что им же бесполезно.
— Не буду.(Я даже кивнул.)
— Мне же кажется, правда, что она меня меньше, чем раньше. Но все равно издательство будет. Раз ради него все и затевалось. Мы немного опаздываем уже, с тобой задержавшись, ты не идешь? — Он меня раздраженно спрашивал о чтениях, куда они торопились, а я не собирался. — Ничего, если мы Вас тут пока оставим?
— Нет, конечно.
Я был рад, что отделался наконец от них. Или они от меня? Теперь она крепко уцепилась за его локоть, почти повиснув на нем. По освободившемуся тротуару я довольно скоро вернулся на Садовое. В том, что он рассказывал о своих отношениях с женой Ларисой, также не было для меня ничего нового. Он всем про нее так рассказывал, но ее никто не видел никогда. Кроме меня. Он везде появлялся один или в сопровождении некрасивых, рабски преданных ему приятельниц.
Свою комнату Галя любила, скучала по ней. Часто бывала, в том числе и в отсутствие матери. Хотя та, казалось, что и сердилась, что она ее не предупреждает никогда. Я прихожу, а тебя уже нет. Я же вижу, что ты была, все не так, как я оставляла, — говорила ей Галина Георгиевна. Но это же неправда. Забегала просто так, у нее получалось, что заранее не собиралась, — отвечала Галя. Послушный, покорный Вася, который, куда ему ни скажешь, всюду пойдет, куда ты ему ни скажешь.
Зайдем что ли? — спрашивает неуверенно, оказавшись у подъезда, как будто боится встретить сопротивление, хотя отлично же знает, кивает Вася. Они поднимаются по разбитой многими. — Хорошо, что нет никого, правда? — говорит отпирая, но сначала потрезвонив немного, постояв еще ожидая, как будто оттуда может кто-нибудь, еще потрезвонив и только потом уже отпирая. Хотя отлично же знала, что ГГ еще в издательстве, откуда поздно.
Они входили в горячую после улицы прихожую. С открытой дверью оттуда сейчас же тепло и сухо несло, в то, чем оттуда несло, они и входили, встречаясь руками на выключателе, зажигали свет. Оба очень еще молодые, невысокого роста, коренастые и плотненькие, одинаково рыжекожие. Все оставалось как прежде, в неприкосновенности, как при ней, как в музее, она отсюда уже видит. Обходит комнаты, одну за другой, как будто кружит по ним, отчего их становится как будто больше, а ведь всего три, инспектируя, трогая и переставляя.
Берет в руки книжку, тетрадку, вазочку, опять книжку, теперь пепельницу, возвращает на место, опять берет, кажется, клоуна, нет, любимую женщину-птицу с клювом-козырьком и разверстыми перистыми руками. Меняя местами и замечая до следующего раза, как будто ГГ обязана перед ней отчитываться. Ну она ей устроит, пусть только исправит что-нибудь, — думает Галя. Слава богу, что хоть в ее комнату боится, а потом не найдешь. Как будто боится что-нибудь испортить. Даже запах тот же.
Она втягивает маленькими твердыми ноздрями: спертый, застоявшийся. Потому что окно закрыто. Не могла проветрить. Но она же боится что-нибудь. Ключи ей оставила. На всякий случай, вероятно, чтобы не улетучился. А чем пахнет, не определишь. Пахло Галей. Когда гуляла со своим Васей по затененным, заросшим, вьющимся, малолюдным, увлажненным, притихшим, скользящим
Я задумался, склонив по своему обыкновению на грудь великоватую голову. Любовь к слову, ежели она не сопряжена с гением, не приводит к значительным результатам. А напротив, обрекает вас на труд напрасный, никому не советую. Я могу часами убирать, добавлять и переставлять слова, не задумываясь о цели и не ища оправдания.
Помню, как в отрочестве решил сочинить венок сонетов. Неделю я вымучивал из себя рифмы и необходимые образы, никому не говоря. Словно исполняя тайную повинность, отправлялся к столу за очередной порцией. И потом никому не показывал, хотя и не уничтожал, никакого недовольства собой, если Вы это имеете в виду.
Уже будучи профессиональным литератором, хотел найти из любопытства свой венок. Да, верно, завалился куда-нибудь и лежит до сих пор. А ведь я и тогда не считал себя поэтом, и потом стихов больше не писал. Просто попалась задача, обрадовавшая кажущейся трудностью.
Так ли обстоит с моими героями в жизни, мне что за дело. Пусть я угадал, это может кому-нибудь понравиться. И мне будет приятно, коли скажут. А хоть бы и нет. Конечно, я мог их выдумать. Дать имена и чувствовать себя с ними свободнее. Но не увлекательнее ли пытаться проникнуть в отношения твоего знакомого, например, к этому стулу в углу. Или к полупустой книжной полке, где из пяти на ней книг одна повалена. Но кем? И, главное, почему?
Раньше, до ее рождения, здесь был лес. Потом много повырубили, понастроили пятиэтажек, которые, ей казалось, что всегда тут были. А мама сказала, что нет. Но деревья частью сохранились. Даже кое-где стали еще гуще. Прямо купы их, купы, вот как это называется: ку-пы. Когда она, сложив руки, садится с размаха в яму дивана, подражая самой себе, но девочке, она уже не думает, что это самый замечательный и очень такой эффектный шлепок ее маме — брак с заурядным и смирным, не поэтом и не художником, из приличной полуеврейской семьи.
