— Поздравляю, Алёша. Алексей не почувствовал в её голосе радости, в нём было какое-то странное печальное восхищение.
— Ты как-то не очень весело это говоришь.
— Нет-нет, ты не обижайся, Алешенька, я рада, я очень рада за тебя, но… я не знаю, как это тебе объяснить…
— А ты попробуй, вдруг я пойму.
— Перестань. Я чувствую, а сказать трудно, не знаю как. Ты сейчас как-то отдалился от меня. Нет, дело не во мне. Ты понимаешь, если бы я была просто женщина, обыкновенная, я не хочу сказать, что я необыкновенная, я имею в виду — не художник, она может быть и выразила бы тебе своё неуёмное восхищение, а может быть и вообще ничего не поняла или ей бы только понравилось то, что ты вылепил её, польстил ей, нет, я не хочу сказать, что ты в этом, — она кивнула на своё изображение, — польстил мне. Я очень путано изъясняюсь…
— Да нет, в общем-то я понял тебя. Правда, я думаю, что ты преувеличиваешь, хотя мне и самому нравится эта работа.
— Вряд ли. Я могу предвзято судить о своих работах — о чужих нет. У меня это уже в крови. Я могу не принять их, но не увидеть руку мастера — не могу. Ты много работал во время войны? И где ты был там, ведь в сущности ты почти весь тот вечер молчал. Где ты был после Сталинграда? Расскажи мне о себе.
— Это профессиональный интерес?
— О боже, Алёша, перестань. Почему ты всё время стремишься задеть меня, кольнуть побольней, что с тобой? Алексей отвернулся от неё, подошёл к бюсту, положил руку на плечо, обрывающееся на середине, провел пальцами по щеке. Ксения смотрела на него.
— Глина сохнет. Нет, на войне я не работал. Некогда было. Да и не любитель я начинать, не зная удастся ли закончить. Там и вообще-то часто убивали, а я был в армейской разведке. Из удачного поиска возвращались не все. Из других, а их было больше — не возвращался никто. Впрочем, сейчас это всё отработанный пар. Не страшно. Можно писать романы.
— Прости, Алёша. Я сказала тогда глупость, но я, поверь, не хотела тебя обидеть.
— А я и не имел в виду ничего плохого. Я уверен, что об этом действительно напишут книги, может быть кто-нибудь из моих уцелевших ребят уже пишет, кто знает.
— Если после такого перерыва ты смог сделать… это, то мне, честно говоря, непонятно, чему я, да и не только я, смогу научить тебя? Тебя учить — только портить. Ты и на первых курсах был не из числа последних, я помню ты получил первое место на институтском конкурсе — но то была обычная ученическая работа…
— Не захваливай меня. Хвалить, действительно, только портить, а учиться учить — не знаю, но учиться надо. Если уж гении всю жизнь учились и не стыдились этого, то о нас и говорить нечего.
— Я говорю не о нас — тихо сказала Ксения, — а о тебе, и ты сейчас говоришь совсем о другой учёбе.
— Неважно. Ты прекрасно знаешь, что будь я даже Фидием, без диплома меня возьмут разве что оформлять вывески в колбасном магазине, да и то вряд ли — придется всё равно брать справку в деканате, что я обучался и окончил столько-то курсов. И потом это не так уж плохо — иметь несколько свободных лет. Я благодарен тебе, но извини, всё же не верю, что эта первая за пять лет работа так уж безупречна. Да я и сам уже это вижу.
— Может быть ты и прав. Ну, что же, оттачивай свой талант… А ведь ты был прав тогда — ты действительно не будешь у меня учиться.
— Буду, Ксюша. Обязательно буду, и попрошусь в твою группу.
— Я постараюсь, чтобы этого не случилось.
— Почему? Не отвечая, Ксения встала с дивана.
— Во всяком случае, Алёша, спасибо, что я — первая твоя работа.
— Да, ты — первая. Она странно посмотрела на него.
— Ну, мне пора.
— Подожди, как пора? А Большой театр? До начала еще сорок минут. Мы даже в буфет успеем зайти.
— В другой раз, Алёша. Мне пора.
— Перестань. Не хочешь идти, не надо, хотя неизвестно, когда в следующий раз удастся достать билеты на Лемешева. Я тебя всё равно не отпущу… Проводить-то хоть тебя можно?
— Не стоит, Алёшенька. Разве что до автобусной остановки.
— Алексей поймал её взгляд, но она сразу отвела глаза. Он подошёл к ней, взял за плечи и у него перехватило горло, он уткнулся лицом в её волосы, не в силах ничего сказать и почувствовал, что она как воск в его руках. Прерывающимся шепотом, он сказал:
— Ксеня, милая, к чёрту театр, поедем к тебе.
— Нет, в театр. Пусть сегодня будет праздник. Алёшка, я шесть лет ждала этого дня, а ты…
— Что я, ну, что я — родная ты моя Ксюшка, прости, прости, я и так наказан… ты же знаешь.
— Знаю. Все мы наказаны, и навсегда. Ну, да ладно, не обращаем внимания, идёт? Ничего не было, всё забыто. Жизнь прекрасна и удивительна. Берём в осаду буфет Большого!
— Берём. В дверь постучали и мамин голос сказал: «Чай готов». Они переглянулись, в глазах у них заиграли чертенята, и они рассмеялись. Екатерина Максимовна открыла дверь.
— Что здесь происходит? Какое у вас бурное веселье. Что это вас так рассмешило? — она быстро задавала вопросы и сразу замолчала, увидев на станке лицо Ксении. Она перевела взгляд, увидела счастливые глаза молодой женщины и одобрительно улыбнулась.
— Так что же чай?
— Мам, мы опаздываем в Большой. Чай потом, в следующий раз.
— До свидания, Екатерина Максимовна.
— До свидания, Ксюшенька. Мать затворила дверь за детьми и подумала: «Хорошо бы.»
Они уже третий день кружили по этому проклятому лесу, ежеминутно рискуя нарваться на немцев, а подходящего случая всё не было. И чем дольше продолжалось это бесплодное блуждание, тем больше и больше становился риск погибнуть, как гибли в конце концов без пользы те группы, что приходили сюда до них, и тем яснее Алексей понимал, хотя как мог оттягивал этот момент, что им придётся выполнять задание «с шумом», а это значило, что без потерь им не обойтись, и может быть эти потери составят пять человек, но тут уж он ничего не мог поделать. Единственное, что он мог — постараться организовать бой по захвату языка так, чтобы потери были минимальные. Они залегли у дороги и стали доживаться сумерек, чтобы уходить отсюда к своим им пришлось уже в темноте. Зашло солнце, но было ещё светло. Всё реже и реже проносились по дороге грузовики, почти перестали появляться легковые автомашины. Наконец, наступила та зыбкая пауза между днем и ночью, которой они так ждали. Дорога опустела совсем. Алексей готов был молиться богу, чтобы им повезло, глаза уже устали от постоянного напряженного вглядывания в пустоту дороги. Закрытый легковой автомобиль в сопровождении трёх мотоциклов, с ровным гудением сильного мотора вынырнул из-за поворота. Алексей подал сигнал «подготовиться к бою», лежавшим по ту сторону дороги Карпушину, Панчулидзе и Бобкову. Они должны были отсечь мотострелков. Алексей с Мироновым брали на себя автомобиль со всеми кто в нём был. Они ударили из автоматов по немцам почти в упор. Сразу после взрыва гранат, брошенных с другой стороны дороги в мотоциклистов, Алексей и Миронов бросились к машине. Убитый шофёр лежал окровавленным лицом на руле, рядом с ним хрипел обер-лейтенант, вцепившийся левой рукой в кобуру. На заднем сиденьи майор-танкист зажимал рукой пробитое пулей правое плечо и наивно пытался спиной загородить слегка потертый рыжий кожаный портфель. Миронов вытащил немца, Алексей схватил портфель и хотел крикнуть бежавшим к машине разведчикам: «Отходим!», но в этот момент сквозь рёв мотора грузовика раздались первые выстрелы немецких автоматов. Трое разведчиков, уже подбежавших к автомобилю, мгновенно залегли и ответили огнём. Алексей крикнул спустившемуся с немцем в кювет Миронову:
— Иван! Портфель! Уходи! — и швырнул ему портфель. Потом он выбил заднее стекло и короткими прицельными очередями стал бить по грузовику и рассыпавшимся с него немцам. Подъехал ещё один грузовик, потом ещё один. Им не повезло. Случайно вслед за штабной машиной следовала колонна пехоты. У переднего грузовика взорвался бензобак, и он загорелся, но это ничего не меняло. Алексей скомандовал:
— В лес! — и выпрыгнул, вернее вывалился из автомобиля и, перекатываясь по асфальту, свалился в кювет. Рядом с ним чуть позже появились Карпушин и Панчулидзе.
— Бобков где?
— Убит. Немцы подползали, потом часть из них исчезла в лесу.
— Быстро за Мироновым! Они нас сейчас возьмут.
— Беги, капитан. Иван один немца не доведёт. А мы их тут задержим, они ж не знают сколько нас. Может повезёт — уйдёте. Алексей посмотрел на Карпушина, на Панчулидзе и желваки заиграли на его скулах.
— Вы, что, ребята? Быстро, за мной!
— Да уходи ты, твою мать, быстрей! Нам сейчас и назад бить придется! Уже было почти совсем темно. Им не хватило каких-то десяти-пятнадцати минут. Карпушин и Панчулидзе отдавали их Алексею и Миронову. Алексей вбежал в лес, дал длинную очередь по серым теням, перебегавшим от дерева к дереву и стал под цокот пуль о стволы и ветки догонять Миронова. Иван Фёдорович Никольский расчехлил ружьё, провёл ладонью по чуть скользкой поверхности стволов. Он собирался неторопливо, ничего ещё не решив для себя. Завтра он должен был ехать на охоту. Волк, охваченный паутиной красных флажков и кольцом охотников. Лёгкая добыча, хотя и щекочет нервы само ощущение возможной опасности. «Алешка, сынок.»
