Я молчал.
— Они умерли, когда тебе лет пять было. Вряд ли помнишь. Дочка погибла в автокатастрофе, а жена через месяц от инфаркта.
— Не помню.
— Я тоже придумывал всякие способы. А вместо этого поливал, тяпал и прочей хренью занимался. Кстати, отличный урожай вышел. Никогда такого не было.
— И что, вы застрелились или повесились? Про падение с верхнего этажа не спрашиваю, вы ведь тоже живёте на первом.
Он одобрительно кивнул.
Вспомнил, Аркадий Иванович, при чём здесь Борисович!
— Шутишь, значит ничего, жизнь продолжается.
— Вряд ли.
— Это верно, вряд ли. Я ведь тоже редко с тех пор улыбаюсь, но я ведь старше был, чем ты сейчас лет на двадцать. Мне простительно, а ты чего киснешь?
Я удивлённо приподнял брови.
— У меня вообще-то жена умерла, если вы не в курсе.
— Знаю, но ведь она умерла, ей огорчаться положено, а ты зачем киснешь?
Я вздохнул и отвернулся к окну. Меньше всего хотелось вести философские беседы.
— С чего вы взяли?
— А кто вчера пытался застрелиться, я что ли?
Я заинтересованно посмотрел на него.
— Я пытался? И как, успешно?
Аркадий Иванович усмехнулся.
— Более чем. Вы с Петром напились вусмерть и решили на пару застрелиться. Я мимо гаража проходил, когда вы спорили кто первый нажмёт на курок. Пришлось отобрать оружие и разогнать вас по домам.
— Зачем?
— Потому что неправильно уходить вот так, по пьянке. К тому же я решил узнать, почему вы решили застрелиться.
Я развёл руками.
— Сколько раз повторяться. У меня умерла жена.
Старик покачал седой головой.
— Нет, это не причина. У всех умирают близкие люди, но в петлю редко кто лезет. Так жизнь устроена, смерть всегда рядом, но желание жить у оставшихся всегда сильнее скорби. Так почему?
Ох, озадачил. Действительно, почему?
— От отчаяния.
Он снова покачал головой.
— Нет, ты ещё не знаешь, что такое отчаяние. Настоящее отчаяние, его высшая степень — приходит с пониманием, что даже самоубийство ничему не поможет. Это бессмысленно.
— Почему? Я вас не понимаю. Как это бессмысленно, ведь это конец, это всё, омега жизни, дальше только черви и гробная жизнь, ну или загробная, если веришь в такие вещи. Не понимаю.
— Спроси себя, для чего люди кончают жизнь самоубийством.
— Это просто. Потому что жить невыносимо.
— Просто? Невыносимо людям было в концлагерях, на войне, нестерпимо когда рак пожирает твои внутренности. Но эти люди жили и живут, и ничего в мире не хотят больше, чем жить и продолжать бытиё, несмотря на любое страдание. Так почему люди кончают жизнь самоубийством?
— Не знаю, вы меня совсем запутали.
— Самоубийство — это детский шаг. Боль? Но все знают, что боль проходит. Хотя часто люди просто не хотят отказываться от своей боли. Холят, лелеют, пестуют её, а избавление от боли рассматривают как предательство. Хотя в чём предательство? В том, чтобы обрести счастье, в том, чтобы быть сильным, а не хнычущим куском плоти? Ведь даже самая сильная душевная боль стирается и тускнеет. Нет, самоубийство — это обида. Ты хочешь наказать мир своей смертью, отомстить Богу за свою боль. Поэтому священники считают самоубийство грехом, ведь это в сущности просто бунт. Ты мне так, а я тебе этак.
— Интересно, но почему это бессмысленно? Я не считаю, что это детский шаг, ведь бунт это вызов, это борьба, действие.
— Да, если это интересно тому, против кого ты бунтуешь. Если бы Бог сидел на облаке, обливался слезами и рвал на себе волосы из-за твоей смерти, наверное, это имело бы какой-то смысл. Если бы мир опустел без тебя, как в песне поётся — тоже. Но ничего подобного. На самом деле миру наплевать, он даже не заметит твоего исчезновения. Миру интересны только живые. Люди поплачут и тоже забудут, уже следующее поколение не будет помнить твоего имени. А Богу, ну что Богу, даже если он есть, то для него смерти нет, и людей он видит в их бессмертной сути. К тому же, оглянись вокруг, очень похоже, чтобы Бога волновала наша жизнь и смерть? Ему тоже в принципе наплевать, по большому счёту. Он дал свободу воли, вертись как хочешь.
Бог — равнодушный сеятель. Ему нет дела какие всходы даст посеянный им урожай и даст ли вообще. Или будет сожран вредителями, забит сорняками, сгорит на солнце, залит водой. Он не будет ухаживать за тобой, поливать, выдёргивать сорняки и травить вредителей. Нет у него никакого плана, и нет судьбы для нас. Богу всё равно, всем всё равно. Никому нет дела, никому.
— А вы?
— А что я? Я живу назло, другие умирают назло, а я вот живу. Не хочу, чтобы мир злорадствовал, что сделал меня. И Богу я тоже такого удовольствия не доставлю. Если хочет забрать меня, пусть постарается, а я не собираюсь помогать ему. Вот так вот.
— Знаете, по-моему, это как раз и есть настоящий бунт.
Он пожал худыми плечами. Кустистые брови приподнялись, рот впервые изогнулся в улыбке.
— Может быть. Мой бунт в том, чтобы жить.
— И поэтому вы вернули мне пистолет?
— А смысл не возвращать? Если действительно захочешь, способ найдёшь. Причём наверняка особо неприятный.
— Думал, о крыше.
— Ну вот, а ты о соседях подумал? Каково им будет смотреть как тебя отскребают от асфальта! Лучше просто вышиби себе мозги. Только не сейчас, рука дрогнет, ещё хуже сделаешь.
— Спасибо, я подумаю, над вашим предложением, пока мозги всё ещё в черепной коробке.
— Шутки, шутками, но вот что я хотел сказать. Все дела нужно делать по порядку. В том числе самоубийство.
— Отговаривать вы меня, как я понимаю, не будете.
— Не дождёшься. Мне в принципе всё равно, хотя я тебя с пелёнок помню. Родители как? Новая квартира нравится?
— Нормально. Что значит новая, то ведь была бабушкина квартира, она получше этой. Им там удобнее и сестре простора больше.
— Вот именно. Родители, сестра, ты с ними попрощался? Я не говорю напрямую, но хотя бы повидался последний раз перед смертью? Порядок во всём должен быть, в том числе в порядке ухода на тот свет.
— Зачем это? По-моему, им так лучше будет.
— Чем лучше? Тем, что они запомнят тебя пьяным и сломленным на поминках?
— Я не знаю, но из-за них я жить не буду.
— И не надо, но уважить родных можно? Нужно. Оставь по себе добрую память. Им и так трудно будет, когда их сын сыграет в ящик, так пусть хоть запомнят тебя в нормальном виде, а не то разгильдяйство, какое ты себе позволяешь. А ведь им ещё твой труп опознавать. Мало того, что у тебя полголовы не будет, так ещё от оставшейся части перегаром вонять будет.
— Ладно, убедили. И что делать?
— Уходить из жизни надо интеллигентно и с достоинством.
Я поморщился.
— Хорошо, просто с достоинством.
— Это как?
— Наверняка у тебя остались незаконченные дела, которые требуют решения.
Я попытался припомнить. Голова плохо работала, но в целом он прав.
— Как у всех. И что делать?
— Действовать. Но для начала привести себя в порядок и выспаться. Завтра хорошо одеться и пойти навестить родственников. Пообщаться, оставить по себе добрую память. Затем, вечерком сесть и составить подробный список кто кому, зачем и для чего. Ты должен, тебе должны, обидел кого, тебя обидели, в общем закрой все счета. Напоследок устрой пирушку для друзей, расскажи какие они замечательные люди, выслушай, какой ты офигенный чел или как там у вас говорят.
Я невольно улыбнулся.
— Аркадий Иванович, мне под тридцать, а молодёжный жаргон вы, судя по всему, лучше меня знаете.
— У меня всех развлечений — телевизор. Неважно. А потом, вышибай себе мозги с чистой совестью. Зато умрёшь спокойно.
— Логично, но ждать больно долго.
— Ничего, три-четыре дня любую боль потерпеть можно.
Я равнодушно кивнул.
— Можно, но нужно ли?
— Нужно, поверь мне, нужно. Впрочем, заставлять тебя не стану, да и не хочу. Пистолет я тебе вернул, делай как знаешь. Главное, двор кровью не пачкай.
— Обещаю.
— Вот и славно. А у меня к тебе небольшая просьба. Когда все дела закончишь, загляни ко мне.
— Зачем? Всё-таки отговаривать будете?
Старик махнул рукой.
— Да бог с тобой. Оно мне надо! Дело в другом. Ты ведь мебельщик, а у меня кресло-качалка сломалась. Единственное утешение.
— Кроме телевизора.
— Кроме телевизора и дачи, но не в этом дело. Я давно хотел к тебе обратиться, но всё недосуг было, а теперь уже может случая не представится. И выгода какая. Тебе ведь на том свете деньги всё равно не понадобятся, так ведь?
— Так.
Аркадий Иванович добродушно обрадовался.
— Вот и славно, так что уважь старика. Тебе пара пустяков, а мне облегчение старости лет.
— Ладно, не проблема.
— Значит порешили. Так я пойду тогда, пожалуй.
Я закрыл за ним дверь и вернулся на кухню. Выпил две кружки чая, немного попустило, но желанной определённости меня дед лишил. Нет, я не передумал убиваться, но он заставил меня напрячься в теме, которую я вчера мазнул краем в гараже. Родственники и друзья.
