— Ой, девки, кто к нам идет! — первой заметила Мадам мужской мастер Нина Львовна. — Ой, что сейчас будет! Что сейчас будет! МХАТ и Голливуд! Только никто — ни-ни! И не хихикать. — Мадам этого не любит. Только слушать. Молчать и слушать! Скорее, скорее, стул…Так! А теперь все! Замолчали! Тихо. Цыц.
В салоне все разом засуетились, забегали, загремели стульями, охая и ахая, потом умолкли и сосредоточились на головах клиентов. В глубокой, непривычной для подобного заведения тишине было слышно только щелканье ножниц и шуршание волос, спадающих на клеенчатые фартуки.
Скрипнула дверь, из коридора донесся стук каблучков, и в квадрате дверей, как в старинной, потрескавшейся багетной раме, нарисовался экстравагантный портрет Мадам. В черной шляпке с охапкой цветов на широченных полях она была похожа на гриб на тонкой ножке с прилипшей к шляпке опавшей листвой. Чтобы не расхохотаться, парикмахерши округлили глаза от мнимого восторга, заохали и заахали, засыпая Мадам восклицаниями и вопросами: “Ой, какая очаровательная шляпка! До чего же вам к лицу! Куда же вы запропастились? Почему не заходили? Откуда приехали? Наверное, с моря… Или из Парижа? Что значит, люди живут, не то, что мы — света белого за работой не видим…”
На шум из офиса выглянула сердитая директриса и хозяйка “Фантазии” Гильда Шульц, но, увидев Мадам, расцвела радушной улыбкой:
— Иезус Мария, кого я вижу! Какие люди! Вас так долго не было, что я уж думала, не дай бог вы обиделись или нашли себе других мастеров, хотя вряд ли в городе есть лучше, чем в нашей “Фантазии”. Но почему вы до сих пор стоите? Девушки!
Со всех сторон со стульями в руках бросились к Мадам женские и мужские мастера, визажисты и маникюрши и стали наперебой приглашать:
— Присаживайтесь, пани-мадам, да присаживайтесь же, пани-мадам!
— Ах, дамы, какие вы… пардон, смешные… Сколько я учила вас: надо говорить: или пани, или мадам, ведь это одно и то же. А так ведь — масло масляное. Вы же культурные люди…
Снисходительно улыбаясь, Мадам грациозно (как ей казалось) опустилась на краешек стула, ровно настолько, чтобы локоть левой руки лег непринужденно на спинку, а кисть артистически свисала, и закинула ногу за ногу. Это был сигнал: сигарету! И весь персонал, забыв о клиентах, бросился предлагать каждая свои и высекать пламя зажигалками. Мадам выбрала “Marlboro”, прикурила и, сладко затянувшись дымком, решительно возразила:
— Нет, так не годится. Сначала вы рассказывайте о своих новостях. А потом — я. Согласны?
— Разумеется, разумеется, — льстиво защебетали парикмахерши-визажисты-массажисты. — Вот у Нины Львовны третий внук родился. Пять двести. Великан. Дочери кесарево делали… У Милены дочка в Германию уехала, нянькой. Карина замуж собирается. А Гриша — в Израиль…
— Только не туда, — возразила Мадам, — там стреляют. В Штаты тоже не стоит — там много денег и мало культуры. В Германию? Когда-то там были Бах, Бетховен, Вебер, Вагнер. Теперь — одни “фольксвагены” и турки… В Италию? Не знаю, не знаю… Они все там слишком темпераментные и болтливые. Трещат, как сороки. Тяжело сосредоточиться в такой, пардон, трескотне на прекрасном, то есть — памятниках архитектуры, не говоря уже о картинах больших мастеров Возрождения… Но музыка… Пуччини, Верди… Там поют даже камни… даже лестницы… Ах, “Ла Скала”… Они кричали мне: “Саломея! Санта Саломея!” Но что вам до этого? — спохватилась Мадам. — Вы не извлечете из нее пользу. Так что, дамы, если уж ехать, то только в Швейцарию, богатую, как теперь говорят, толерантную Швейцарию, а еще лучше в Австрию… старую добрую Австрию. Как когда-то мы с Фердинандом…
— С Фердинандом?! — удивилась Гильда Шульц. — Но, Мадам, — кто это? Кажется, мужа Мадам звали несколько иначе? Кажется, адмирал Касса… Кара…
— Адмирал Косоворотов, — печально поправила Мадам, опустив глаза. — О да, тогда он был моим любимым, дорогим мужем. Но разве дамы не слышали о той страшной трагедии в холодном Северном океане? О той ужасной катастрофе, которая забрала жизни сотен молодых здоровых мужчин?! Как у каждого высшего командира, у моего мужа, безусловно, была возможность спастись. Но он этого не сделал, как настоящий офицер, как человек долга и чести, как, наконец, капитан корабля. Те, кому посчастливилось спастись на лодках, видели, как он медленно, вместе с кораблем, опускался в свинцовые волны жестокого моря. При этом ни один мускул не дрогнул на его обветренном лице… — Горло Мадам, казалось, перехватил спазм, но уже через минуту она продолжала: — Я тяжело пережила эту непоправимую утрату. Навсегда оставила Санкт-Петербург и театр, поселилась на берегу Ледовитого океана в простой хижине рыбаков и все глаза проглядела, все ждала, как верная Пенелопа, своего Одиссея. Но он так и не вернулся…
— Какое горе… какое горе, — заохали жрицы красоты вместе с недостриженными клиентами, которые тем временем незаметно приобщились к сочувствующим. — И что же дальше?
— А дальше… годы печального вдовства, скорби и одиночества. Вплоть до того божественного дня, когда я встретила в Баден-Бадене Фердинанда…
— В Баден-Бадене? Фердинанда? Ах, это так романтично! Как это произошло? Ради бога рассказывайте! — умирали от нетерпения парикмахерши во главе с Гильдой Шульц, окружив Мадам плотным кольцом и не сводя с ее бледного нервного лица алчущих взглядов.
— Так вот, когда тоска по любимому мужу и суровый климат Севера лишили меня здоровья и мне оставались до смерти считанные дни, богатые друзья из окружения адмирала, моего покойного дорогого мужа, решили насильно, почти насильно отвезти меня на воды в Баден-Баден, чтобы вернуть к жизни. Через несколько недель мне, конечно, стало намного лучше, я уже могла самостоятельно совершать прогулки и даже радоваться солнцу и хорошей погоде. И вот, когда я прогуливалась по этому волшебному городку, в элегантном белом костюме от Коко, я имею в виду Коко Шанель, в белой ажурной шляпке ее ручной работы, я увидела… Его! Он был такой элегантный, такой красивый и тоже — в белом костюме. Выделялись только серебряная цепочка швейцарских карманных часов и серебристый галстук… О, майн Гот, как он был прекрасен! Он напоминал мне моего дорогого адмирала. Только тот носил белое с золотым: золотые позументы, пуговицы, погоны и кокарда… И я поняла — это Божье провидение… мой адмирал, мой рыцарь долга и чести, теперь, после смерти, мой ангел-хранитель послал мне друга… Что же касается Фердинанда, то, увидев меня, всю в белом от Коко Шанель, он… потерял дар речи и понял, что я — его судьба. Так мы узнали друг друга… Хотя, как потом выяснилось, были знакомы давно, еще с тех чудесных времен, когда я вместе с Роми Шнайдер пробовалась на роль Сиси — жены Франца-Иосифа… — Надеюсь, дамы знают, о ком я говорю? Итак, Фердинанд… — Мадам, потупив по-девичьи глаза, умолкла. В салоне воцарилась мертвая тишина…
— А дальше, что же было дальше? — от нетерпения сжала кулачки Карина, с ужасом осознавая, что Руслан из игротеки, за которого она собралась замуж, не адмирал и не Фердинанд и, что самое печальное, такие рыцари никогда не встретятся на ее пути, проживи она в Черновцах хоть две тысячи лет!
— Дитя мое, — нежно прикоснулась к руке Карины лайковой перчаткой Мадам. — А дальше были лунные ночи и шепот столетних дубов, и кофе в маленькой кофейне, и вечер на двоих в ресторане “Розен кавалир”, что означает “Рыцарь розы”, и, наконец… признание в любви. Просто и скромно. Как бывает со всеми влюбленными. Венчались мы в Вене, в cоборе Cвятого Стефана, по давней семейной традиции баронов Эстергази, принцев королевской крови…
— Так он еще и принц?! Потрясающе!.. — побледнела Милена, вспомнив крестьянско-пролетарское происхождение собственного мужа, инженера водоканала.
— О, дорогая, стала бы я беседовать с простолюдином?! Хотя дело не в происхождении, не в должностях… Дело — в рыцарстве, а оно, как показывает житейский опыт целых поколений романтических и достойных женщин, присуще только мужчинам голубой крови и высокой культуры… Наша первая брачная ночь… — папирусная кожа на щеках Мадам слегка порозовела, — мы провели ее в родовом замке баронов Эстергази возле небольшого городка Китсзее в цветущей долине Дуная… Белые розы… они были повсюду. Море белых роз!.. У меня до сих пор кружится голова от их божественного благоухания…
— И что он вам подарил на свадьбу? — поинтересовалась, потупившись, Карина. Салон понимающе переглянулся.
— Ах, что подарил мне Фердинанд? А Фердинанд подарил мне перстень своей матери с бриллиантом в двадцать каратов…
— Везет же людям, — вдруг всхлипнула Нина Львовна. — А тут… только пьет и пьет, чтоб его позаливало, и ни слова доброго, ни… Говорил, куплю за сына перстень с рубином. Это мой камень. И по сей день. Уже сыну тридцать лет исполнилось, а я тот перстень видела так, как вы… А уж про цветы… Да куда там! За всю жизнь веточки не принес в дом! Ох, не могу!
