— А как же мне теперь быть с его голосом? — нетерпеливо спросил член местной избирательной комиссии.
— Ну, это вы сами разберётесь, — бросил начальник ДЭЗа. — Не мне вас учить. За кого надо, за того и проголосует.
Слесарь взял в руки блокнот, лежащий на столе.
— Каракули какие-то, — произнёс он, листая. — Ничего не разобрать.
— А и не надо, — ответили ему.
В улице Первомайской ничего особо мистического нет. Она сравнительно молода и ещё не успела обрасти историей, хотя когда-то, в семнадцатом веке, тут находился «Измайловский городок» — летняя резиденция царя Алексея Михайловича. А в тридцатых годах прошлого века на месте Первомайской были ещё только поля да кое-где разбросанные избы. Сейчас к улице примыкают шестнадцать Парковых, но в нумерологии этой также нет какого-то тайного смысла. Однако вот какая почти мистическая история произошла здесь уже в наши дни.
Мешков вернулся домой из командировки и обнаружил на кухонном столе записку. Там было следующее: «Где ты ходишь? Я тебя ждала-ждала. Позвони немедленно. Галя». Мешков как прочитал, так прямо на месте, не отходя от газовой плиты, едва и не сошёл с ума. Дело в том, что его жена Галя умерла три года назад. Он сам же её и похоронил на Пятницком кладбище. И никакого мобильника, как делают «новые русские», в гроб не клал. Куда звонить-то? И вообще, что это за Хичкок такой? Ему стало действительно страшно, он быстро пробежался по квартире, отдергивая шторы и заглядывая в шкафы. Даже в холодильник сунулся. Гали, разумеется, нигде не было, следов её тоже.
Ещё раз перечитав записку, Мешков просто-таки рухнул за стол. В голове его закрутились самые невероятные предположения. Одно другого нелепее и ужаснее. Вообще-то, он был человеком спокойным, рассудительным, трезвомыслящим, к тому же, алкоголь употреблял редко, с белой горячкой не дружил. С психикой также всегда всё было в порядке. Он работал прорабом, а на стройке идиотов не держат, кругом ведь арматура, кирпичи — это очень опасные предметы для шизофреников. Если не себе, так кому-то другому могут поранить голову. Но как быть с запиской?
Галина умерла от онкологии. Сначала в больнице лежала, потом её выписали, поскольку там тоже не любят, когда показатели плохие. И две недели, до самой кончины, она промучилась дома. Может, это и хорошо. Не то, что мучилась, а что дома была. Всё-таки не с чужими людьми, а с родным мужем. Мешков тогда даже все свои командировки отменил, а звали его на строительство в Иран. Большие деньги из-за этого потерял, ну да хрен с ними. К жене он был очень привязан, никогда ей за время брака не изменял. Да и когда? Вся жизнь — на стройках, с утра до вечера, то в котловане, то на недостроенных этажах, придёшь домой — хватает сил только поужинать. Да и во сне мысли лишь о бетоне, сварке и арматуре.
От жены он не отходил до самой смерти, особенно в последние три дня. У неё уже все волосы выпали. Мешков ей парик принёс, как просила. За руку держал, успокаивал, потому что часто плакала. От боли, съедал её рак заживо. Когда Мешков уходил на кухню, чтобы заварить там чай или какую-нибудь яичницу состряпать, Галина призывала его так: позвякивала ложечкой в стакане. Говорить громко уже не могла, а шёпот не услышишь. И Мешков на эти звуки спешил обратно. Как-то раз, дня за два до кончины, она попросила его ещё об одном, последнем. Дать ей такую дозу снотворного, чтобы уже не проснуться. Мешков знал, что этого делать нельзя. Чай, не в Голландии, где эвтаназия — древний национальный обычай. Но витамины в аптеке он купил, вечером дал жене. Она поблагодарила, сказала, чтобы он поцеловал её напоследок, если ему не страшно, не противно. Чего уж тут такого… Конечно, он поцеловал в губы. А ночью она умерла. Только ещё раз ложечкой звякнула, словно прощаясь.
Мешков сидел за столом и медленно погружался в безумие. Ему мерещилось, что Галя стоит где-то рядом, за спиной, только невидима. Он вспомнил, что уже полтора года не ездил на кладбище, не поправлял могилку жены. А есть ли она там, в могиле-то? Ему вдруг представилось, что произошла чудовищная ошибка: Галину похоронили живой. Каким-то образом она выбралась из гроба, выскреблась из земли, вышла снова на белый свет. Бывали же такие случаи. Может быть, она от этого пережитого ужаса помешалась, потеряла память, скиталась где-нибудь. А потом — вспомнила, явилась домой, когда он был в командировке. Ждала его. А теперь снова ушла. Но скоро вернётся обратно.
Боязливо оглянувшись, Мешков в который раз перечитал записку. Главное: «позвони немедленно». Знать бы, куда? Он понюхал листок бумаги. Пахло землицей. Уж ему-то этот запах был хорошо знаком, сколько котлованов под фундаменты освоил! Тут ещё одна мысль шарахнула в голову Мешкова: а если ему тогда в аптеке продали по ошибке не витамины, а именно снотворное? И Галя теперь является к нему потому, что он фактически стал её убийцей? Но ведь она так или иначе умерла бы. Хоть со снотворным, хоть без. Да и витамины это были, он сам пробовал. Правда, также уснул в ту ночь крепко. От звуков ложечки только и проснулся.
Хлопнула балконная дверь, а Мешков вздрогнул, словно его кольнули в спину какой-то острой спицей. Сквозняк, надо закрыть форточку. Он пошёл в комнату, ещё раз заглядывая за шторы, где могла прятаться Галина. И тут услышал, как из кухни доносится — он не мог ошибиться! — знакомое позвякивание… Она будто снова звала его к себе. Мешков двинулся на ватных ногах, вытирая ладонью мигом вспотевшее лицо. На кухне никого не было.
Мешков, совсем развинтившись, сунул себе под мышку градусник, затем снял телефонную трубку и начал звонить другу.
— Приезжай! — сказал он глухим, трагическим голосом. — Только возьми водки, у меня до магазина сил нет…
Спустя час они оба были уже достаточно пьяны.
— Понимаешь, — говорил Мешков, которого тянуло на слезы. — Я перед ней сильно виноват. Не замечал как-то. Ну есть жена и есть. Вроде, положено так. Словно ещё одна рука или нога. У всех жёны, а я чем хуже?
— А то! — кивал друг. — Законное дело.
— Но не баловал я её, не холил. Нет, ссор между нами не было, а чтобы уж руку когда-нибудь поднять… Но вот в театр только пару раз сходили, в гости — редко. Я не любитель этого.
— Знамо.
— Я больше домосед, а потом — у меня же работа. Вкалываю без передыха, как папа Карлы дель Понте.
— Ну!
— Я за свой труд ордена имею. Премии. Меня рабочие уважают. Я столько объектов сдал, что ещё одну Первомайскую улицу протянуть можно.
— Скажешь!
— А жену упустил из виду. Приходил домой и талдычил только о своих стройках. Будто ничего другого в жизни и нет.
Тут Мешков не выдержал, скривился лицом и заплакал. Друг не стал утешать, просто деликатно ждал, глядя в сторону. За стенкой изредка жужжала дрель. Мешков, выплакав горечь, продолжил:
— Знаешь, какие два известных выражения вызывают у меня самую большую ненависть?
— Ну?
— Это фразы: «любовь всё стерпит» и «лишь бы не было войны». Их придумали подонки и трусы, как заклинание. Чтобы оправдать себя. Я это недавно понял. Да, может быть, только что! Ну, насчёт последнего выражения догадывался. Ты погляди, что происходит: Россию разворовывают подчистую, прямо нашествие тараканов какое-то, всё тлеет и падает, а нам из телевизора вещают: это ничего, временно, это издержки, главное — чтобы не было войны, чтобы была свобода и демократия, Да война идёт уже второе десятилетие, самая беспощадная из всех войн, на полное уничтожение. Не понимает этого только подлец в квадрате. Ему лучше жить с ярмом на шее, чем на бои выйти и умереть. Пацифисты хреновы, экологи. Я вот дома строю, а для кого? Для людей, что ли? Для колонизаторов. Для компрадоров всяких. Люди в таких хоромах жить никогда не будут, не по карману. Только сволочи. Для которых — лишь бы не было войны.
Мешков смачно плюнул на пол и махнул водки. Осоловело поглядел на друга, будто припоминая что-то.
— Ты закусывай, — посоветовал тот.
— А «любовь всё стерпит» — это про нас с Галей, — сказал Мешков, икнув. — Вернее, про неё. Зря она со мной жила, так я теперь думаю. Ушла бы, может быть, была бы по-настоящему счастлива.
— От таких справных мужиков не уходят, — ответил друг, тоже икнув за компанию.
— А она… ушла разве? — спросил Мешков, беря со стола записку, уже залитую соусом. — Вот, вернулась. Ты-то что думаешь по этому поводу?
— С того света не возвращаются, — сказал друг. — Тебе бы в церковь сходить, свечку там поставить. На кладбище съезди, помолись. Может, и успокоится.
— Это уж непременно, — кивнул Мешков. — Сделаю. А с запиской-то что? Мне так и кажется, что Галя где-то здесь, с нами. Я же тронусь скоро.
Друг развёл руками, ещё и плечами пожал. Потом спросил:
— Слушай, а ты ключ свой от квартиры никому не давал?
