— Может, им блюдо надо свертеть, дак ты меня позови, я блюдо-то умею.
— Вот как закажут блюдо, так и позову.
Детворе сразу стало скучно возле Михаила Лукича, подняли горячие велосипеды, погнали на речку, а он пошел к лавке деда Александра.
— Обрядиться-то хошь, поди? — спросил он Макара.
Макар ерзнул головой об горячее бревно дома, чтобы кепка опустилась пониже на лоб, поглядел из-под козырька на приятеля.
— Да чего я тебе скажу? По жаре-то и без обряда тошно, а то дело, что задарма, да пропадет если, дак и худ квас, да лучше в нас. А ты смурной, гляжу?
Михаил Лукич хотел, было, отмахнуться, но не отмахнулось у него.
— Худо. Повертеть-то даве сел, молошник хорошо пошел, а кринка сперва на кулак ладила намотаться, а потом и опухла.
— Обрядом опахнуло.
— Да какой к лешему обряд. Руки по пуду — што та, што эта. — Он поглядел на изношенные свои руки, пошевелил пальцами. — Ванятка вон говорит старый, мол, стал.
— Да, чай, не жениться тебе — горшки-то ляпать. Погоди, щас замолодеем! — И Макар упер колоду в землю, чтобы подняться с лавки. — Замолодеем, говорю, баррикада?
— Да, да, да, да, — откликнулся дед Александр.
Стол в доме оказался мал для стольких гостей, и хозяин хотел примоститься в сторонке, рядышком с Макаром, о его усадили в передний угол, дескать, он сегодня главный именинник. Михаил Лукич не запротивился, ему даже приятно стало от такого почтения. И Матрене стало приятно за старика, и Макару — за приятеля. Леонид Константинович тем временем поднял стопку, оглядел приезжих, хозяина, и у Михаила Лукича екнуло под рубахой: чего такого скажет председатель? Первым делом про колхоз, конечно, — это у него так водится, а потом уж и про хозяина может, а то и про горшки. Язык у него поворотливый.
— Ну, так что же, гости дорогие? Тостов вам на сегодня хватит, председатель обвел рукой стол, дескать, есть, подо что тосты говорить, а первый тост я предлагаю…
Опять екнуло у старика: неушто своему же заведению изменит — не с колхоза начнет?
— … предлагаю за успех дела. За ваш успех, за наш за колхозный, за всеобщий, словом. Чтобы каждому его дело с пользой было, как вон горшки нашему хозяину.
Водка оказалась холодной — в погребе стола у Митрича, на льду — пошла хорошо. И рубец из телячьей брюшины был холодный, и хрен в баночке — тоже со льда. Митрич толк в «обряде» знает.
Не заметили, как выпили по второй и по третьей. Но не веселило что-то Михаила Лукича выпитое. Ну, оплошал он давеча с кринкой, а все равно бы можно сказать хоть за гончарное дело, если уж не за мастера. А ведь стопки пока за него никто не поднял. Занятые люди. Головы у всех другим забиты, а гончарство-то, что уж?.. Всю жизнь, сколько помнит себя, занимался он этим ремеслом. Не горшками, конечно, жил: до колхоза батрачил, а колхозы начались, работал в них. Только пустыми днями, а то дак и ночью мял глину, садился за круг и крутил горшки, кринки, цветошницы, опарницы — чего только надо было. Крутил для себя, для деревни, а случалось, и для базара. И вечно ему это занятие было в укор, а то и в обиду. Другой мужик сплоховал на работе, ему ничего, простительно. А Болотников, чего не доглядит, и пошли горшки считать! Сколько за его жизнь председателей перебывало в колхозе, все ему горшки поминали. А сколько обысков раньше делали? Дескать, необложенный налог от кустарного производства… Это уж после войны было — телку-то пришлось со двора свести… В сорок седьмом. Прибыл финагент, посчитал горшки в углу, ушел, ничего не сказавши. На другой день опять явился. И на третий день ту же партию считает. А потом бумагу выписывает, что-де кустарь Болотников вырабатывает на дню партию в 70 единиц гончарных изделий. Михаил Лукич ему: мол, те же все горшки-то считаешь, они тут за три недели накоплены! Когда же это, от колхозных дел не бегая, семьдесят единиц в день успеть накрутить? А тот: дескать, откуда видать, что они трехнедельные? Государство-то дурить все вы горазды, будь горазд и поплачивать. Уж такой мужиченко был неважный — пьяница и завистник, при вдовах солдатских по деревням кормился. Потом сгинул куда-то. А тогда власть имел. Через неделю бумага из района пришла: такой-то кустарь-одиночка обязан уплатить в доход государства такой-то налог в четыре таких-то срока. Можно бы, конечно, походить с бумагой-то, пожаловаться, кому следует, да где время-то для этого взять? Так и пришлось телку свести за налог. Много ли за кругом-то высидишь? День-то, бывало, так за плугом уходишься, что и покрутил бы побольше, да не крутится. А потом, сколько их увезешь на себе? Только и слава, что на базаре побывал! Так вот и было. А все равно, до чего же веселые тогда горшки крутились! Легкие-то, звонкие-то, полива так и сверкает!..
А два года назад — это уж он окончательно с пенсией примирился, и для гончарного дела времени стало вволю — Матрена привезла ему с базара письмо, в котором Дом народного творчества просил его изготовить для выставки образцы глиняной посуды, какую он делает. Михаил Лукич и накрутил им целый мешок всего, расписал посуду белой глиной, поливу поровней навел, обжег хорошенько и сам свез в область. Там все его изделия описали по акту и попросили еще раз пожаловать, когда будет открыта выставка. Пуще свадьбы ждал он этого дня, а ехать не пришлось: Дмитрия — сына — как на грех трактором в мастерской прижало, ходил к нему в сиделки. Так и попал на выставку только к закрытию. Там ему диплом выдали под музыку и заплатили хорошие деньги, потому что все его изделия закупил музей, Не успел домой приехать — письмо летит: все его музейности отвезены в Москву, а оттуда — на выставку за границу. В письме от этой выставки был вложен специальный листок с благодарностью «за любезное согласие участвовать в показе и за предоставление в высшей степени интересных экспонатов». Он, как это письмо получил, выпил с Макаром, а выпивши-то, пошел к Леониду Константиновичу: вот, мол, бил горшки-то? А они все — редкие музейности, по заграницам поехали! Председатель прочитал бумаги, поздравил, конечно, потом сказал: «Чем черт не шутит!» — и велел вставить листок от выставки и диплом в рамку и вывесить в конторе рядом с прочими лощеными бумагами, которыми в последние годы колхоз не обижен. Ну, а теперь вот за новую партию горшков коробку эту привезли, людей вон сколько понаехало — только радуйся.
— Гости дорогие! — сказал Леонид Константинович. — Прошу прощения! Мне пора. Спасибо, и извините, ежели, чего не так. Еще свидимся. Ивановна, ты корми гостей, гляди, чтобы знали, как у нас. — Покрасневший, потный, он пожал каждому руку и ушел.
— А ничего он у вас! — кивнул на дверь подвыпивший Василий.
— Ничего, — согласился Макар и пересел на председателево место. — Што пить, што говорить.
— Да уж пить-то да говорить солощее тебя поискать по колхозу, — отрезала ему Матрена. — Тебя теперича только слушай — язык-то отвязал.
— А и послушаешь, мать. Я щас дело скажу. Налей-ко-те еще по одной.
— Да уж тебе-то не хватит!?
— Полно тебе! — одернул Михаил Лукич хозяйку. — Лей, Макар, скоко в аппетит будет.
— Мне-то бы как раз и лишку для одной-то ноги, а выпить надо. Ты, парнек, налей-ко всем, — попросил он Валентина.
— Мне уже хватит, — сказал Денис.
— Лей-лей, — подтолкнул Валентина Макар.
— Нет, я серьезно, — сказал Денис. — Уже жарко что-то. Лучше бы чаю.
— Чай не штука. — Макар поднялся за столом, поглядел в свою стопку. — Глубокая лешая… Мы ведь вот у мужика в доме собрались. Да у мужика-то еще у какого! Видали, в конторе на его имя грамот скоко всяких висит? А ведь все те же руки-то у его, других не приставили. Вы вот теперича приехали. Поздновато маленько, у его уж вон и круг позеленел. Ну, да, может, и встряхнется еще… Так вот я бы и желал… Сладкой-от чай у нас три раза на дню бывает, а горькая — токо по праздникам. Я дак вот горькой за его хлебну и вам советую.
— Полно, Макар! — Михаил Лукич махнул слабой рукой и переморгнул глазами, чтобы не набегали слезы. — Эко дело! Нам теперича чего? Как битым горшкам… — Он не знал, что ему сказать дальше, а гости уже встали за столом. Денис быстро налил себе в стопку и сказал глухим голосом:
— Простите нас, Михаил Лукич.
Выпили за хозяина. Ничего особенного вроде не сделали — просто почтили старика, почтили его дело, а будто каждому в отдельности было отдано почтение. На душе стало просторно и говорить о чем-то захотелось или песни петь.
— Чего бы это гостям про тебя рассказать, а, Матена? — с благодушным озорством спросил Макар.
— Дела у тебя другова нету? — отмахнулась хозяйка.
— А не про тебя, дак про приятеля, што ли? Глянь-ко-те на его — на кого похож? Ладно, богомазов теперича нету, а то бы за место гончарного дела иконописное в деревне развелось.
— А верно! Истинный этот… Ну как его, господи!? — сраженный неожиданным открытием стал спрашивать Василий. — Денис Михайлович, а? Этот, правда?.. Как его?…
