Через полгода мы получили половину финского дома в военном городке батальона связи и летного полка, только что выведенного из ГДР в рамках одностороннего сокращения рядов Советской армии.
Этот случай навел взрослых на мысль, что письма проходят проверку и что из республики не выпускают письма, адресованные в московские инстанции.
Мы не раз еще с бабушкой возили в Москву разные прошения разных людей, и потому я знала, где находится приемная Верховного Совета, где — то или иное министерство. Советский человек, не имея сил перепрыгнуть через закон, научился его объезжать на кривой козе, как и полагается делать, если сам закон — кривой.
Бабушка сказала: "Хрущев приезжает ".
Она любила его. Работала в молодости у него в ночном секретариате, потому что у Сталина была бессонница, и начальству тоже приходилось сидеть по ночам в своих кабинетах.
Город лицемерно наводил марафет перед приездом главного ниспровергателя главного кумира. Со времени двадцатого съезда прошло уже несколько лет, но Грузия так и не смогла простить Хрущу — как его здесь называли — обиды. И ведь что странно: Сталин от своей национальности открещивался, ни за что не хотел быть грузином, родная его земля претерпела от него не меньше, чем весь Союз, а земляки все равно его уважали, и не было в Грузии автобуса и грузовика, чья кабина не была бы украшена портретом этого манкурта.
В Батуми при входе на приморский бульвар стоял огромный памятник ему, который однажды ночью таинственным образом исчез, уступив место миленькому цветничку. Но это было сделано только для вида, потому что мелкие и не такие заметные памятники и памятнички благополучно остались на своих местах, как, например, небольшой бронзовый памятник в саду гостиницы «Интурист». Таким образом, хитрые грузины и распоряжение центра выполнили, и весь мир оповестили, как именно они относятся к этому распоряжению. В убранстве магазинных витрин перед революционными праздниками тоже обязательно присутствовал бюст отца народов — белый гипсовый или крашеный серебрянкой.
И тут случился визит Хруща…
Вот как мы, дети, могли не знать и не слышать взрослых разговоров на политические темы? Квартирный вопрос — квартирным вопросом, но если в витрине магазина стоит статуя, которую, вроде бы, запретили выставлять, да еще и в окружении сияющих лампочек, то, естественно, дети начинали приставать к родителям за разъяснениями столь загадочного явления. Недреманное око центра оказалось все-таки менее всевидящим, чем был, в свое время, вечно не спящий вождь, и потому на Кавказе кое-какая свобода слова имела место быть, а потому мы росли без идеологии в мозгах, как ни пытались нам ее туда внедрить…
Все— таки родителей мы любили больше школы и верить предпочитали им.
Но, так или иначе, а Хрущ приезжал, и уже стало известно, что командир батальона связи майор Уманец должен обеспечить явку на встречу главы государства какого-то количества людей.
Бабушка сказала: «Я поехать не могу, с кем я Кольку оставлю, а ты поезжай, хоть увидишь его живьем». Я поехала.
Повезли народ на крытом грузовике многофункционального назначения. В учебное время с утра он отвозил нас в школу.
Потом он возил солдат — на стрельбище или по другим каким надобностям, привозил нас домой после уроков, возил батальонных дам в цирк и на концерты, когда женсовет устраивал культпоход.
И вот теперь вез нас на встречу главного лица страны.
В Батуми есть площадь, которая в те времена, как и тысячи подобных ей площадей, носила, конечно же, имя Ленина. Памятник ему на ней тоже наличествовал, а как же! Возле этого памятника меня принимали в пионеры. Напротив памятника на другой стороне площади стоял уродливый, выкрашенный розовой краской, с пузатыми белыми колоннами Клуб моряков. Теперь его уже нет, а стоит там, непонятно с какой радости, жилой точечный дом, еще более уродливый, обыкновенный панельный урод, который абсолютно не вписывается в абрис площади и торчит гнилым зубом, весь в ржавых потеках от постоянной батумской сырости. Но тогда его еще не было.
Огромная толпа роилась на площади, клубилась, галдела и ждала. Встреча была назначена на утро, все пришли вовремя, лишь главное действующее лицо задерживалось, да и то сказать, начальство никогда не опаздывает, оно, вот именно, задерживается.
Не один раз в жизни приходилось мне участвовать в подобных встречах, и навсегда осталось загадкой, для чего организаторы сгоняли людей в места встреч задолго до реального времени. Истомленные и раздраженные тупым ожиданием, люди гораздо менее артистично изображали неземную радость от появления на горизонте того или иного деятеля. Только космонавтов встречали, искренне радуясь. А я, например, всегда была злыдней и возненавидела лютой ненавистью несчастного Тодора Живкова — когдатошнего хозяина Болгарии — за то, что он имел наглость припереться в Москву, аккурат, в день моего рождения, да на пять часов позже, так что гостям я смогла предложить только бутерброды и испорченное настроение.
Хрущ запаздывал, и толпа принялась развлекаться. Дети перезнакомились и началась беготня — ловитки, третий лишний и даже прятки. Все уже были голодны, и продавцы пирожков и мороженого имели бешеный успех. Наши соседи, которые обещали бабушке присмотреть за мной, купили и мне пару пирожков с рисом, которые показались мне необыкновенно вкусными, хотя в обычной жизни я рис в рот не брала.
Как там, у Булгакова? Шел пятый час казни…
Вдруг по площади промчалась милицейская машина, за ней мотоцикл, целая вереница автомобилей, небольшая пауза — и показался кортеж. В центре его медленно полз огромный открытый ЗиС, а в нем стоял толстый лысый человек в летнем чесучовом костюме и вышитой украинской рубахе.
О, чесуча! Когда-нибудь я расскажу о тебе — ты этого заслуживаешь.
Человек этот поднял руку и слегка помахивал ею.
Толпа заревела и качнулась вперед. Люди сошли с ума. Они лезли друг на друга, кричали, визжали, размахивали руками. Кто-то поднял меня на руки, чтобы мне было видно — я так и не знаю, кто это был. Я тоже орала что-то вместе со всеми, но вдруг мне стало как-то неловко, я замолчала, а когда меня опустили на землю, отошла в сторону и стала смотреть на толпу.
Орущая, беснующаяся толпа страшное зрелище, даже если она беснуется от радости. У людей в глазах стояли слезы, какая-то женщина рыдала в голос, кто-то потерял туфлю и прыгал на одной ноге, но кричать не переставал.
Особенно поразила меня одна старуха — то ли гречанка, то ли армянка. Она была в драном ситцевом халате и фартуке — видно прибежала прямо из кухни. У нее была классическая внешность Бабы-Яги: нос крючком вниз, подбородок — крючком вверх, полуседые распатланные волосы развевались космами на ветру (день был пасмурный, и несколько раз принимался идти дождь). Она тянула вперед и вверх жилистые темные руки с кривыми пальцами и, молитвенно глядя перед собой, что-то тянула слабым голосом, может быть даже, и молилась…
Мне было нехорошо. Я устала, хотелось есть. Хотелось тишины и, чтобы вокруг никого не было. На обратном пути я села к окошку — ко всем спиной — и промолчала всю дорогу.
«Ну, какие впечатления?» — спросила бабушка.
«Они так кричали, как будто он — бог,» — устало ответила я, и бабушка посмотрела на меня с некоторым страхом. Я частенько ловила на себе этот ее взгляд после какого-нибудь своего высказывания.
Больше о Хруще разговоров не было. На обед, в виде сюрприза, был мясной суп с перловкой — чуть ли не единственный, который я ела не из-под палки. Молча пообедали, и я легла, что само по себе, было удивительно: если я не делала уроки, не читала и не рисовала, я бегала — не было у меня потребности валяться. Но, видно, тяжел для меня оказался этот день.
Больше об этом событии в нашем доме не вспоминали, а я для себя решила, что не понимаю, почему взрослые обязательно должны любить какого-то незнакомого чужого человека, только потому, что он начальник.
И я дала себе обещание, что у меня такой глупой любви не будет никогда.
Это было в Батуми.
А спустя какое-то время, я пыталаcь заснуть в Сумгаите после другой поездки, мистическим образом оказавшейся связанной с Хрущем.
Только черный ЗиС превратился в серую «Волгу», да не седые космы старухи полоскались по ветру, а газета с портретами трепыхалась, и не вопли восторга раздавались, а радостная песня и хохот.
Спи. Спи. Хрущика сняли. Брежнев вместо него.
Школу я окончила с медалью. Я запланировала это еще в пятилетнем возрасте. Медаль предполагалась золотая. Планы свои я строила не без участия взрослых — то и дело бабушка говорила, что я окончу школу с золотой медалью, буду учиться на журфаке МГУ и стану журналистом-международником. Я так поверила в эту сказку про советскую Золушку, что стала работать над ее воплощением в жизнь. Но планов моих громадье потерпело фиаско. Жизнь не замедлила вмешаться в мои действия, причем использовала мою любимую учительницу, на которую я, мистическим образом, была похожа даже внешне и которую называла и считала своей духовной матерью. «Мама» влепила мне четыре за выпускное сочинение, причем по абсолютно вздорному поводу.
