в одиночество превращается эта любовь, которую даже нельзя
поначалу этот балласт сбивает меня с толку и надламывает изнутри.
потом мы переплетаемся и скользим по кушетке, по полу, теперь меня наконец-то радуют юбка и все эти вязаные черные тряпки на мне, все, что ему нравится, мы целуемся, и я опять думаю, это все равно что пить: мне, пожалуйта, бокал красного или коньяк, что-нибудь крепкое, а ему, наверно, воду со льдом, чтоб кололо в горле, потому что я молода.
еще так молода, твердят мне каждый раз его глаза и руки, хотя сам он до смерти боится об этом говорить: о разнице в возрасте, но совсем забыть об этом — все равно, что не признавать наших половых различий, что нам так нравится? вот именно, я лежу, взъерошенная и наполовину раздетая, на нем, пока он, приостановившись, любопытствует: «по-прежнему ничего?» очень романтично, спасибо, детка.
нет, извини, пока нет вестей с панического фронта, это бы его сковало, чего мне с одной стороны не хочется, потому что похоть уже медленно разлилась повсюду, в нас и вокруг нас, на стене, в воздухе, вплоть до мочек ушей и мизинцев ног — но, с другой стороны, мне кажется, было бы вполне уместно, если б у него случился маленький приступ страха или что-то в этом роде, из-за задержки, из уважения ко мне.
раньше бы сказали: он привел меня в отчаянное положение, м-да. вместо этого он роется языком у меня в ухе, так что я начинаю смеяться, и шлепает меня ладонью по правой ягодице, в принципе, самое оно — и не больно, и все тело разогревает, я приподымаюсь и хочу скатиться вниз, чтобы устроить маленькое шоу, но сегодня он, вероятно, не расположен, или просто не может ждать, пока я это сделаю, а раздевает меня сам, мне же потом, повернувшись на бок, можно повозиться с ремнем и рубашкой с семьюдесятью тысячами пуговиц. но сейчас нам не стоит говорить об опасности залететь, о проблемах, связанных с
только сейчас я замечаю, что он поставил музыку, опять кейт буш. фу? фу. не то чтобы я ее не любила, но каждый раз одно и то же, есть в этом что-то автоматическое, слишком постановочное для меня, равно как и большая белая козья шкура, на которой мы кувыркаемся. куплена ради меня, наверняка, чтобы меня поразить.
он переворачивает меня на живот и целует мой позвоночник, еще раз, еще раз, еще раз, с интервалом в ладонь между поцелуями, от затылка до копчика, я кладу голову вбок на волосы и ощущаю, как они щекочут мне щеку на вдохе, как он целует, трогает, гладит.
затем он меня переворачивает, осторожно, не забывая при этом лишний раз сжать мои ягодицы, ему это кажется самым прелестным: твой зад, как будто у меня одной среди всех детей человеческих зад есть; в этом он нелеп, но мил. ни о чем другом он никогда не говорит, будто не знает, как у девушек все это называется, ступни, соски, все, что доступно его взгляду, талия, ляжки, раздвинутые ноги, волосы, йенс говорил больше, это правда, и мне всегда нравилось, как он меня воспевал, но то, из-за чего я сюда прихожу, из-за чего я всегда стремлюсь к своему любовнику, о котором никому нельзя знать, этого йенс во время секса никогда не говорил.
кейт буш комментирует совсем другое кино:
could you see the storm rising?
could you see the guy who was driving?
could you climb higher and higher?[8]
теперь мой любимый целует меня там, где я бы сама начала себя ласкать, если б так еще продолжалось хотя бы минуту, и лижет осторожным касанием, только кончиком языка, мягко, но жадно, так что меня наполняет легкость с солоноватым жужжаньем, будто я вся состою из пчел, мои бедра описывают круги, зад трепетно бьется, я тихонько постанываю, я круженье и трепет, стоны втайне фальшивы, выдуманы, для него, в качестве благодарности и чтобы он не остыл.
он, вероятно, думает, что я обезумела от страсти и ничего не соображаю, все они любят так думать, я это знаю еще по йенсу и до него по штефану, их с ума сводит, если дать им поверить, будто мы из-за них рассудок теряем, если смотреть томным взглядом или стонать, как агнец божий, это их заведет, и, может быть, будет клево.
при этом я могу думать о чем угодно, о музыке, льющейся для него из моей гортани, об устном экзамене, о штефани, которая еще не вернула мне диски, и все-таки меня неудержимо поднимает все выше и выше, эти волны из сердцевины, дрожание пчел, накал света, до тех пор, пока я сама все больше и больше не становлюсь одной лишь кожей, тонкой под ласками, множеством эх, отражающихся в сердце и в голове, затем в один миг совсем тихо от света — так я делаю выдох; вдох глубже, чем могут вместить в себя легкие, выдох из вен и нервов, я тихо смеюсь, он останавливается и глядит на меня снизу, забавный, с мокрым лицом, смотрит так, будто хотел узнать, как у меня дела, ах дурачок я ж так о да он хотя бы не задает этот дурацкий вопрос, который всегда задавал йене, «уже кончила», конечно, кончила, я уже на свет появилась конченой, придурки, только вот подросла да еще меня пару раз обработали, я тяжело дышу, он приподнимается на руках и спрашивает: «хочешь?..», потому что наверняка думает, я больше не могу, это в нем тоже жутко мило, что он так беспокоится, давай, говорит ему мой воздушный поцелуй, хоть я и, как сказал бы великий знаток женщин йене, кончила, сначала идет самое прекрасное — не траханье, это, конечно, мило и даже непостижимо, но в данный момент мне этого уже совсем не надо, я сейчас немного сверхчувствительна, ну да ладно в порядке, но, спасибо вам ангелы и эльфы, вот он говорит то, что мне надо слышать, из-за чего я здесь, то, что только он говорит во время секса, из-за чего я его хочу, почему он — мой любовник: «клавдия», говорит он, «Клавдия», и потом повторяет все чаще, как будто ему больно говорить, как будто по нему растекается металлический мед: «клавдия клавдия, клавдия клавдия, клавдия клавдия клавдия», как будто так зовется весь мир. тогда я понимаю, он любит безумно, я могла бы слушать это часами, это должно быть всегда со мной и во мне, что меня так бешено любят, как две недели танцев без передышки без
позднее в ванной мне в голову приходит нечто совсем неуместное: как хорошо, что я начиная с йенса принимаю таблетки, даже, ну поздравляю, почти всегда регулярно — сейчас именно это и тревожит, да все равно, елки-моталки, — но если б он тогда между лизаньем и траханьем натянул на себя презерватив, тогда все пошло бы насмарку, потому что они себя при этом всегда так ведут и так смотрят, будто хотят спросить, не против ли, что у них там, к сожалению, член есть, сорри, милашка
снова в гостиной, где он уже успел одеться и, как спящего кролика, держит в руке мой черный чулок, я слышу, как
он дарит мне книгу, увидев которую у него я поразилась — не свой экземпляр, он специально заказал для меня новую, почему мне все сегодня дарят книги? разве я сама не могу их купить? когда мне все это читать? Константин не обрадуется, во-первых, это отнимет у меня время, которое я могла бы посвятить аляске, подготовке к экзаменам и его дебильным классикам из восточного блока — именно в такой последовательности, — и, во-вторых, у него, вероятно, серьезная аллергия на эту специфическую книгу, да блин, ё-моё, это ж клевый жест: мой любовник дарит мне что-то, чего никто другой бы мне в жизни не подарил, если меня знает, теперь мы можем, как это замечательно называется, устроить себе приятный вечер, мне, к сожалению, пора.
нам обоим ясно, что так еще долго продолжаться будет, прежде чем станет лучше, ведь он несвободен, причем это самая безобидная проблема, он еще раз произносит мое имя, а я произношу его. потом валю.
007737
разрабатывают оружие, которым можно сварить людей заживо.
об этом я узнаю из растаможенной книги, она называется: «war х — human extensions in battlespace»[9], написал ее некто по имени тим блэкмор. Константин подчеркнул мне нужное место и порекомендовал книгу, «потому что тебе сначала следует прочесть по-настоящему серьезные вещи, они достаточно мрачны», он имеет в виду, что среди книг про установку на аляске есть и такие, где достоверная информация перемешана с неприкрытой спекуляцией, и наконец такие, где от начала до конца несут сплошную
блэкмор должен, по-видимому, настроить меня на то, что основополагающая идея, которая показалась мне вполне себе научно-фантастической, когда Константин впервые рассказал об этом — использование радио- и микроволн в качестве оружия, — в самом деле присутствует в планах военных, я, конечно, не сомневалась, что итчи не обрадуется, если скретчи запрет его в микроволновке и включит ее. но что там уже и своя номенклатура есть, directed energy weapons (dews)[10], active denial weapons (adws)[11] и highpower microwave (hpms)[12] и что последние предназначены, прежде всего, для компьютерных сетей, «which are scrambled, crashed, rebooted or destroyed»[13], это может радиолокационные системы выходят из строя, электропитание вырубается, воздушной обороне врага капут, можно эту штуковину и на человека направить, тогда
